Но главный разрыв в логике Н. П. Шмелева состоит в утверждении, что в результате деиндустриализации к 2015 г. место жителей России будет именно в «золотом миллиарде». Как же она станет элементом «наиболее развитой части мира»? Где она возьмет авианосцы, чтобы заставить бразильцев и малайцев осуществлять для нее «материальное производство»?
Аутистическая утопия «постиндустриализации», которая, якобы, позволит человечеству обходиться без материального производства — промышленности и сельского хозяйства — культивировалась не только в сознании прорабов перестройки. Ей, например, был подвержен Г. Греф — Министр по делам экономического развития РФ. В апреле 2004 г. он представил свой образ будущего на научной конференции, которую живо обсуждала пресса. Вот выдержка из обзора: «Призвание России состоит в том, чтобы стать в первую очередь не руками, а мозгами мировой экономики!» — таков был первый тезис министр. Но он сам тут же его и дезавуировал: «Этого нельзя сделать ни за десять, ни за пять лет, но мы должны последовательно идти в эту сторону».54
Затем Греф назвал два возможных пути развития экономики России. При движении по первому «граждане будут получать низкую зарплату и смогут конкурировать по этому показателю со странами уровня Эфиопии, а рента с монополий будет уходить на скрытые дотации неконкурентоспособной промышленности». Второй путь, который Герману Грефу кажется предпочтительным, — это «не только путь борьбы за рынки, но и путь создания новых рынков». Затем последовал странный вывод: «Могу поспорить, что через 200-250 лет промышленный сектор будет свернут за ненадобностью так же, как во всем мире уменьшается сектор сельского хозяйства» [94],
Принципиальный дефект той когнитивной структуры, на основе которой вырабатывалась доктрина реформ — этический нигилизм, игнорирование того типа знания, которое «записано» на языке нравственных ценностей. Отсутствие этой компоненты в целеполагании больших реформ выхолащивает их смысл, лишает легитимности. Постановка цели реформы всегда предваряется манифестами, выражающими этическое кредо ее интеллектуальных авторов. Они обязаны сказать людям, «что есть добро». Сами по себе политические или экономические инструменты или механизмы (демократия, рынок) не могут оправдывать слом жизнеустройства и массовые страдания людей. Современный капитализм и буржуазное общество могли быть построены потому, что им предшествовало построение новой нравственной матрицы — протестантской этики. Она предложила людям новый способ служения Богу, инструментом которого в частности была нажива. Именно в частности, как один из инструментов, а не как идеальная цель. Новое представление о добре и связанный с ним новый тип знания, порожденные Реформацией, легитимировали новое жизнеустройство, оправдали страдания.
Ничего похожего не породило «общество знания» эпохи Горбачева-Ельцина. За первые десять лет перестройки и реформы обществоведение реформаторов много сделало, чтобы вообще устранить из мировоззренческой матрицы власти сами понятия греха и нравственности, заменив их критерием экономической эффективности. Н. П. Шмелев писал: «Мы обязаны внедрить во все сферы общественной жизни понимание того, что все, что экономически неэффективно, — безнравственно и, наоборот, что эффективно — то нравственно».55 Здесь принято новое соподчинение фундаментальных категорий — эффективности и нравственности. Это радикальный разрыв с традиционной шкалой ценностей («совесть выше выгоды»), но для нашей темы важнее отход от знания: ведь реформа декларирует построение гражданского общества, но заявленная формула находится в прямой противоположности одному из принципов Дж. Локка. На деле обществоведение исподволь занималось легитимацией криминального, а не гражданского общества.
Элитарную часть обществоведов поразила необычная патология — утрата чувства сострадания к простому человеку. Вот, выступает по телевидению Ю. Левада, директор ВЦИОМ, социолог — как бы врач, ставящий диагноз обществу. Он успокаивает власть: непримиримых противников реформы всего 20 % населения (всего-то 30 миллионов!), но вы не беспокойтесь — это люди в основном пожилые, без высшего образования, им трудно организоваться. Дескать, подавить их людям молодым, энергичным и захватившим большие деньги, труда не составит. Какой разрыв с извечной моралью!
Реформа принесла большинству граждан России тяжелые страдания. Вот статистически значимый, массивный симптом социальной патологии, порожденной реформой. Государственный доклад «О состоянии здоровья населения Российской федерации» (М., 2000) гласит: «Непосредственными причинами ранних смертей является плохое, несбалансированное питание, ведущее к физиологическим изменениям и потере иммунитета, тяжелый стресс и недоступность медицинской помощи». В этих условиях обогащение узкой группы «новых собственников» и в особенности изъятие ими больших средств на скупку вилл и яхт за рубежом принимает демонстративно аморальный характер. Реформа не то что не сформировала чего-то похожего на протестантскую этику, она сформировала ее антипод — этику социального хищника и расхитителя средств производства и жизнеобеспечения общества.
Т. И. Заславская признает «снижение социальных запросов населения вследствие постепенного свыкания с бедностью и утраты надежд на восстановление прежнего уровня жизни». Казалось бы, невозможно было уйти от этических проблем такого изменения. Однако, выступая по поводу реформы, обществоведы не касались ее «человеческого измерения». Изредка кто-то из них в 90-е годы критиковал правительство, хотя и не ставя при этом принципиальных методологических вопросов. Так, академик Г. А. Арбатов посчитал нужным отмежеваться от правительства Гайдара: «Меня поражает безжалостность этой группы экономистов из правительства, даже жестокость, которой они бравируют, а иногда и кокетничают, выдавая ее за решительность, а может быть, пытаясь понравиться МВФ» [23].
В ответ на это Е. Майминас сразу же объяснял, что эти упреки вызваны вовсе не состраданием, а исключительно прагматическими соображениями — как бы не раздразнить зверя. Он пишет: «Почему эти серьезные люди — отнюдь не экстремисты — бросают в лицо правительству тяжелейшие обвинения в жестокости, экспроприации трудящихся или сознательном развале экономики…? Первая причина — в небезосновательных опасениях, что предстоящая либерализация практически всех цен, особенно на топливо и хлеб, даст новый импульс общему резкому их росту, дальнейшему падению жизненного уровня и вызовет мощный социальный взрыв, который может открыть путь тоталитаризму» [112]. Дескать, вот если бы стояли у нас оккупационные войска, которые защитили бы нас от тоталитаризма, тогда можно было бы бесстрашно обрекать людей на бедность.
В 2001 г. официальный прожиточный минимум среднем по РФ составлял 1,7 долл. в день, в то время как ООН считает, что для разных стран уровень нищеты находится в диапазоне 2-4 долл. в день. Как пишет директор Института социально-экономических проблем народонаселения РАН Н. М. Римашевская, «проблема бедности как самостоятельная исчезает, замещаясь проблемой экономической разрухи… Бедной становится как бы страна в целом» [145]. В РФ возникла уникальная категория «новых бедных» — те группы работающего населения, которые по своему образовательному уровню и квалификации, социальному статусу и демографическим характеристикам нигде никогда ранее не были малообеспеченными.
Важной особенностью природы российской бедности является и тот факт, что она, будучи создана посредством нанесения по обществу ряда молниеносных ударов (типа либерализации цен в январе 1992 г. и конфискации сбережений граждан), в дальнейшем стала воспроизводиться и углубляться в результате ряда массивных, очень инерционных, но начавших идти с ускорением процессов. К их числу можно отнести: ликвидацию или деградацию рабочих мест вследствие длительного паралича производства; физический и моральный износ всей производственной базы страны; деградацию и даже разрушение жилищного фонда страны и инфраструктуры ЖКХ, что требует растущих затрат на его содержание, которые перекладываются на плечи жильцов; ухудшение физического и духовного здоровья обедневших людей, что создает порочный круг, из которого очень трудно вырваться; угасание трудовой и жизненной мотивации, снижение квалификации работников и быстрое нарастание малограмотности и неграмотности.
Наконец, важным условием создания и воспроизводства бедности является становление и укрепление теневой и криминальной экономики. Бедность является ее питательной средой и одновременно следствием. Уже сейчас в РФ огромны масштабы низкооплачиваемого и почти рабского труда нелегальных мигрантов. Присутствие целой армии таких бесправных работников на рынке труда настолько сбивает цену на рабочую силу, что в РФ нет даже возможности наладить капиталистическую эксплуатацию трудящихся — перед нами уклад, представляющий собой угнетение населения неофеодальным сословием, которое действует под маской предпринимателей.
