- Есть огонь!
Быстров испытывал удовлетворение: команда исполнена быстро, без промедлений, и снизу тоже доносились энергичные команды:
- Дистанция… Прицел… Целик… Огонь, огонь, огонь!
Черноту прорвали вспышки корабельных прожекторов. Один… другой… третий… Они зажигались и тут же гасли, имитируя артиллерийские выстрелы. Все остальное - выход на боевой курс, расчеты на стрельбу, действия комендоров - все-все было, как в настоящем морском бою.
Пожилой капитан второго ранга, выполняющий роль посредника в эти ответственные минуты, стоял рядом с Быстровым, держа в руке секундомер с фосфоресцирующими стрелками и следя за открывшейся ему картиной, досадовал и не мог сдержаться, ругался:
- Шляпы! Три минуты прошло, что они там чешутся?! И в этот миг на борту плавбазы, изображающей тяжелый крейсер «противника», сверкнули ответные вспышки.
- Три минуты сорок секунд чесались, - продолжал, шепелявя, посредник. - Случись такое в бою, они и опомниться бы не успели, пошли на дно треску кормить.
Быстров прислушивался, но не отвечал, боясь рассеять внимание, потому что близилось самое важное - исход боя, и тут нужна предельная собранность ума и душевных сил.
Сейчас корабли маневрировали: «Право руля… Лево руля… Так держать!», сбивали пристрелку, уклонялись от прямых попаданий, а внутри что-то подсказывало Быст-рову: «Ты под огнем. Давай предельный ход! Быстрота сближения все решит!» Он перевел ручку телеграфа на «самый полный» и ощутил дрожь всего корпуса, точно это был человек, которого схватил приступ лихорадки.
Он понимал: нельзя долго держать такой ход, котлы не выдержат предельного давления, а вместе с тем он находился во власти боевого азарта, всем своим существом ощущал, будто сейчас решается кто кого. И ради победы этот корабль, и его собственная жизнь - все-все должно быть поставлено на карту.
- Дым!
С носа и кормы потянулись густые желтые клубы, окутавшие корабль и быстро растекавшиеся над водой.
Миноносец стремительно мчался навстречу кораблям «синей» стороны, готовый врезаться в их строй. Только ветер завывал в вантах. И когда доложили - дистанция семь кабельтовых, Быстров громко кликнул в переговорную трубу:
- На торпедных аппаратах!
- Есть! - ответили ему.
- Торпедные аппараты, товсь! Оттуда ответили: «Товсь!»
И тогда он жестко скомандовал:
- Пли!
Дрогнула палуба, мелькнули огненные вспышки, поднялись клубы дыма. Три торпеды плюхнулись в воду и понеслись навстречу «противнику». С той стороны не сразу вспыхнули прожекторы, а когда они осветили узенькие дорожки, по которым шли торпеды, было уже слишком поздно, маневр уклонения не получился, и десятки глаз наблюдали, как учебно-боевые торпеды после удара о борта плавбазы исчезли и тут же всплыли.
Только теперь Быстров облегченно вздохнул и в наступившей тишине услышал все тот же шепелявый голос посредника, обращенный к командующему: «Товарищ флагман! Разрешите дать отбой, картина, на мой взгляд, предельно ясная».
- Согласен… Добро! - коротко отозвался Душенов, молча наблюдая построение кораблей в кильватерную колонну.
Скоро самолеты улетели. Погасли прожекторы. Корабли, скорее, угадывались, нежели виделись по кильватерным огням. Только сердитое море по-прежнему билось и клокотало у бортов, да встречный ветер ударялся в парусину обвесов, с ревом обтекал мачты, надстройки и несся дальше в океан… Да звезды в небе были нейтральны…
Все поверяющие и гости, долгие часы находившиеся на мостике, сейчас вместе с командующим спустились в кают-компанию на ужин.
Быстров остался на мостике в привычном обществе рулевого и сигнальщиков. Казалось, он встал после болезни: голова кружилась, в ногах не ощущалась привычная твердость. Многодневное напряжение давало себя знать.
Хотелось повидать Чернышева. Увы, его поблизости не оказалось. Не любитель мельтешить на глазах у начальства, он большую часть времени находился в машине и на других постах, где решался успех дела.
«Кажется, лицом в грязь не ударили», - подумал Быстров. Ему было особенно приятно порадовать комфлотом. Правда, он не выразил одобрения. Но сразу согласился с посредником и разрешил дать отбой. Этот факт говорит о многом…
Он мог сегодня видеть, что разговоры насчет испанского опыта не пустая болтовня. Постоянная готовность, взаимодействие с авиацией, атака артиллерией и торпедами, искусный маневр - многое, что применялось в Испании, повторено этой ночью. «Смотрите, товарищ командующий, оценивайте, принимайте на вооружение или отвергайте… Вам виднее».
Размышления прервал благодушный голос Душенова, он послышался еще с трапа:
- Теперь, командир, твоя очередь ужинать.
- Спасибо за заботу, товарищ командующий. Только я есть не хочу.
- Неправда! Обед когда был?! А сейчас ночь. Если я буду держать командиров на таком режиме, они на мостике ноги вытянут. Не хочу на свою душу грех брать. Иди, иди, командир, - с шутливой интонацией настойчиво повторял Душенов. - Когда воевать шли, ты был нужен, а теперь мы как-нибудь без тебя управимся. Правильно, комбриг?!
- Так точно! - послышался голос из темноты.
Быстров и в самом деле не проголодался, нервное напряжение убило все желания. Единственное, что ему безумно хотелось, - это спать. Спать и спать… Но ведь не признаешься командующему… И он стоял, вглядываясь в темноту и недоумевая: «Почему он назвал меня командиром? Разве по привычке? Забыл, что тут не Сергей Степанович Говорков, а всего лишь старший помощник».
Близился момент совершать очередной поворот и ложиться на новый курс, теперь - к родным берегам! Точно, минута в минуту. Быстров подал команду и глянул за борт: там, в черноте, блестело, фосфоресцировало море, бурлила, пенилась вода, возбужденная винтами, и ясно обозначилась дорожка, которую словно прочертили корабли во время поворота.
* * *
…Разбор учений был назначен в Доме флота. У входа стояли часовые, проверяя пропуска и удостоверения личности, подозрительно всматриваясь в лица командиров, сверяя их с фотографиями.
У двери образовалась очередь. В толпе возвышалась плотная мускулистая фигура Быстрова, и рядом с ним топтался на месте невзрачный на вид, худощавый Чернышев. Оба предельно утомленные: несколько суток в море; пока шли учения, у них не было времени не только на отдых, даже на то, чтобы остаться наедине, переброситься двумя словами. И прямо с моря - сюда. Они продолжали быть во власти пережитого. Быстров мысленно возвращался к учениям - к удару, который наносила артиллерийская группа под его командованием, к торпедной атаке эскадренного миноносца, в самый решительный момент выскочившего из дымовой завесы. Пожалуй, такой красивой атаки он не припомнит даже в Испании. А потом комфлотом, очевидно, решил устроить еще один экзамен и на рассвете следующего дня приказал выполнить зачетные стрельбы.
Вспомнив то утро, Быстров поежился, неприятное ощущение осталось у него от промозглой сырости, мглы и снежных зарядов.
На войне нет скидки на погоду. Пришлось стрелять. Не в пример тому, что было на учениях, - тут уже по-настоящему били из главного калибра по щитам с яростью, азартом, какой рождается перед лицом опасности.
Вот только каковы результаты? Этого сразу не узнаешь, а сегодня на разборе, возможно, сообщат. Не важно, будет ли сказано что-нибудь о нем, Быстрове, - это дело последнее. А вот какую оценку получит весь экипаж? И будет ли эскадренный миноносец оставаться флагманским кораблем Северного флота.
Зазвенели звонки, и все вошли в зал, где привычно было видеть празднично одетую толпу, а сегодня здесь было совсем другое - строгость, ожидание чего-то важного…
Послышалась команда:
- Встать!
Из задней двери появились Душенов, гладко выбритый, молодцеватый, с ним член Военного совета Байрачный и Сергей Степанович Говорков.
В легкой походке, стремительности Душенова было что-то очень молодое, что никак не вязалось ни с его положением, ни с тем нарочито-суровым видом, который он сейчас принял.
Выслушав рапорт, не глядя по сторонам, сосредоточенный и собранный, он шел к сцене. Байрачный и Говорков едва за ним поспевали…
Все трое заняли места за длинным столом. Вынесли карту северного морского театра. Душенов подошел к ней, держа в руках указку. Даже не заглядывая в доклад, лежавший в раскрытой папке, он начал излагать силы сторон, идею учений и как она шаг за шагом воплощалась в реальность. Все говорилось по памяти, с протокольной точностью. Ничего сухого, академического. Это был живой рассказ участника о виденном, который сразу увлек слушателей, а отступления и размышления были еще интереснее, потому что в них ощущалась наблюдательность, глубина ума и желание увидеть завтрашний грозный день.
