Не расскажешь жене, как вчера на Военном совете обсуждали план боевой подготовки. И опять всплыл вопрос о подводном флоте. Душенов ведет непрерывную войну с московским начальством, чтобы с Балтики перегнали на Север пару бригад подводных лодок. Там закрытый морской театр, а здесь океанские просторы. С подводным флотом мы станем во много раз сильнее…
- Господи, Костя, помнишь, мать рассказывала, как ты стекло в школе разбил из рогатки? Если бы кто-нибудь наперед знал, что это отличился будущий депутат Верховного Совета! - восторженно проговорила Леля.
Душенов кивнул, думая совсем о другом: «Придется еще раз обратиться к наркому обороны. Не выйдет - буду писать в ЦК».
- Ну, посмотри на меня. Почему ты такой серьезный? Тебя не может страшить ответственность. Ты всегда жил для людей.
Душенов отбросил одеяло, хотел встать, но Леля повелительно сказала:
- Ни с места! Ты у нас сегодня именинник!
Она выбежала на кухню и вернулась в каком-то невообразимо пестром фартучке и такой же косынке с торчавшими кончиками, пододвинула к кровати стол, сдернула салфетку, закрывавшую пахучую гору сластей, и игриво поклонилась:
- Прошу отведать!
На столе были великолепные пироги: и круглые, и продолговатые, и какие-то замысловатые крендели, и жаворонки специально для Юрки.
Леля, довольная похвалой мужа, оживленно объяснила:
- С капустой - по Шурочкиному рецепту, а с рисом и треской - по собственному. Съешь этот… слоеный, пальчики оближешь.
Он ел с аппетитом.
- Дух захватывает… Откуда ты добыла столько пряностей?
- Мама из Питера прислала. Там всего вдоволь.
- Потерпи немного, и у нас все будет. Нам ведь еще пяти годков нет, самое детство…
Юрка, подтягивая сползающие пижамные штаны, шумно влетел в комнату:
- Пировать без меня? Чего ж не разбудили? Где мои жаворонки?
Душенов захохотал:
- Смотри, пуговицы не проглоти, сынок. Мама вместо глаз вклеила в тесто пуговицы.
Юра насторожился:
- Мама, он про пуговицы правду сказал?
- Нет, он шутит, сынок. Не пуговицы, а изюминки. Все трое с аппетитом поедали пироги, смеялись и решили, что такого веселого завтрака у них давно не было.
Из соседней комнаты донесся приподнято-выразительный голос диктора: «Слушайте радиокомпозицию: «Человек - это звучит гордо!»
Душенов посмотрел на Юру.
- Ты знаешь, чьи это слова? - И, видя, что Юра молчит, добавил: - Горького Алексея Максимовича, - так просто, как будто говорил о своем старом знакомом.
- Ты, папка, с ним виделся?
Душенов концом полотенца вытер сыну щеку, вымазанную вареньем.
- Да, в Италии. Был у него в гостях на острове Капри.
Мать, готовясь разливать кофе, сказала Юре:
- Папа прислал тогда красивую открытку - зеленый островок, и на нем крестиком отмечено: домик Алексея Максимовича.
- Забыл, - сознался Юрка, нетерпеливо ерзая на стуле. - Папка, какой он был, Горький, а?
- Такой, как все люди. Высокий-высокий, худой, с длинными усами, в соломенной шляпе. Голос у него громкий, говорил окая… - с ударением на «о» произнес Душенов.
Юра притих, даже забыл о жаворонках.
- Что вы с ним делали?
- Обедали, гуляли. Вспоминали нашу страну. Потом приехал сын, отчаянный спортсмен, автомобилист. Горький купил ему старую гоночную машину. И, понимаешь, я уже собираюсь уходить, Алексей Максимович берет за руку сына и подводит ко мне: «Он вас прокатит по Италии! Получите большое удовольствие». Я говорю: «Спасибо, Алексей Максимович, только у меня нет времени. Я ведь приехал принимать корабли». А он свое: «На такую поездку несколько дней хватит. Может, никогда не придется тут побывать. Поезжайте. Очень советую, поезжайте».
Юра торопил:
- Ну и что?
- Поехали. Действительно, увидели много интересного, зато страхов я натерпелся… Мой сумасшедший водитель жал на все педали, несся как угорелый. Мне все время казалось, вот-вот наша «антилопа» на ходу развалится…
Душенов посмотрел на часы.
- Пора голосовать, мои дорогие! И начал одеваться.
Леля вдруг всхлипнула. Юрка рассмеялся. Отец оставался серьезным.
- Ну что ты, дружочек, не надо, - мягко сказал он, будто был в чем-то виноват.
- Я не потому. Просто вспомнила нашу жизнь, радостно стало…
- Подожди плакать, может, еще не выберут. Юрка возмутился:
- Это тебя-то не выберут! Быстро собирайтесь - и пошли!
Они направлялись в Дом флота, издали сверкавший разноцветными огняли иллюминации. Душенов держал жену под руку и едва успевал отвечать на приветствия моряков, которых сегодня больше, чем когда-либо, встречал на улицах Полярного.
Юрка останавливался со знакомыми мальчишками и потом догонял родителей. У самого входа в Дом флота он схватил отца за руку и потянул в сторону. Неожиданно для себя Душенов чуть ли не лицом к лицу столкнулся с Быстровым. Короткое замешательство - и Душеков, протянув руку, с улыбкой сказал:
- Я слышал, насчет испанского опыта начинаете?
- Так точно!
- Добро! Действуйте! Я поддержу. - И взял сына за плечо: - Идем, Юра.
Юрке явно не хотелось расставаться с Быстровым, но решительный тон отца заставил подчиниться, и он, удаляясь, на ходу крикнул:
- Дядя Миша! Можно я к вам на корабль приду?
Быстров кивнул, провожая взглядом их, пока они не скрылись в подъезде Дома флота.
Испытание
С недавних пор в жизни главной базы флота появились новые, характерные приметы: военнослужащие, гражданские и даже дети шагали по улицам с зелеными сумками противогазов. В разное время суток над городом и рейдом тревожно завывали сирены, их подхватывали протяжные гудки буксиров, люди спешили укрыться в убежище. А в это время клубы желтого дыма заволакивали дома, неуклюжие фигуры в противогазах и желтых про-тивоипритных костюмах толкали зеленые тележки с вращающимися барабанами, и хлорка тонким слоем ложилась на землю… Человек, невзначай застигнутый в очаге поражения, укладывался на носилки, санитары доставляли его в ближайший пункт первой помощи и там его старательно «обрабатывали». Случалось и так, что, улучив момент, условно пострадавший срывался с носилок и - поминай как звали…
Это были тренировки команд МПВО, продолжавшиеся день за днем целую неделю. И кое-кто предвещал: не миновать войны! Тем более из радиорупоров непрерывно неслись песни: «Если завтра война, если завтра в поход, будь сегодня к походу готов…»
На самом деле никто о войне не помышлял. Просто начинались учения Северного флота, и главная база приводилась в полную боевую готовность.
У пирса стоял эскадренный миноносец, вытянувшийся, устремленный вперед, ощерившийся орудиями главного калибра, очень ясно осязаемый от железного зева торпедных аппаратов до самого клотика. Из труб выбивались тонкие струйки пара и едва заметный дымок. После швартовки в Полярном Быстров стоял на мостике в кожаном реглане и чесанках, поглядывая на флагманский командный пункт, надеясь, что оттуда передадут семафором приказание следовать дальше, в исходную точку учений, которая покуда неизвестна.
Он смотрел на знакомые домики, амфитеатром спускавшиеся вниз к бухте, и подумал, что в одном из них живет его новая знакомая библиотекарша Аня. В каком именно, он не знал и потому пробегал глазами все домики подряд…
Быстров никак не мог привыкнуть к своему новому положению: Говоркова перевели в штаб флота, а он один в двух лицах. Правда, это явление временное. И должно же было оно произойти в канун учений…
Комиссар корабля Чернышев, стоявший рядом с ним, пощипывал свои черные усики и говорил:
- Если задержимся на пару часов, я сбегаю в политуправление. Может, товарищ Клипп из Москвы приехал и привез пропагандистские материалы.
- Узнай там заодно, кого нам пророчат в командиры, - сказал Быстров, посмотрев на этого маленького человека, поеживавшегося в своей старенькой шинели на рыбьем меху. Быстров не искал дружбы с ним, но обстоятельства их сблизили. Именно в эти дни потрясений они оказались рядом, плечо к плечу, как солдаты на поле боя. А может быть, и в самом деле был бой, когда проверяются истинные качества человека и ясно, кто идет на врага с открытыми глазами, а кто при первых выстрелах готов подставить под удар своих товарищей…
* * *
Старшина сигнальщиков стоял вахту на верхнем мостике. Он был в теплом прорезиненном пальто на меху, толстые губы, большой красный нос и зеленые кошачьи глаза выглядывали из-под капюшона. Давно ли он пришел на корабль совсем молокососом, с худых плеч, как плети, свисали беспомощные руки, не приученные ни к какому делу. Он чуждался общения, забирался куда-нибудь и часами сидел с книжкой в руках. Читая, он многого не понимал, стеснялся спросить товарищей. Теперь парень акклиматизировался во флотской среде, подрос, окреп, изучил специальность, и застенчивости как не бывало. Вместе с краснофлотцами участвовал в традиционной морской травле у обреза с окурками. Слушал других и сам мог рассказать кое-что забавное. Правда, это было не им придумано. В книгах вычитал, а передавал друзьям жестами, мимикой, не хуже других.
