Флорис поймал руку Елизаветы и запечатлел на ней почтительный поцелуй. Тонкие пальчики принцессы дрожали. Она все еще была бледна: на секунду она испугалась, что Флорис, воспользовавшись своим успехом, станет диктовать ей свои условия, и теперь никак не могла оправиться от охватившего ее страха. Но вглядываясь в честное, открытое лицо юноши, она видела в его взоре только мужество, отвагу и любовь. Облегченно вздохнув, Елизавета мгновенно отбросила от себя столь низменные помыслы: сердце подсказывало ей, что ради этого мальчика, о котором она с недавних пор… с той самой встречи на Сенной площади думала, не переставая, она готова на все. Как высоко она взлетела за это время — благодаря ему и его брату! Елизавета огляделась: во взоре ее светилась признательность. Она улыбнулась Флорису своей очаровательной и несравненной улыбкой. Неужели это из-за него она уже почти потеряла голову? Елизавета повернулась к солдатам:
— Спасибо, мои верные гренадеры. Царствование Елизаветы Петровны началось. Мы никогда не забудем, что получили корону из ваших верных рук.
Раздался яростный стон. Юлия Менгден снова упала в обморок — на этот раз без видимых причин; она не могла перенести триумфа ненавистной Елизаветы.
— Истребим всех немцев до последнего.
— Посмотри, матушка, вот кого мы нашли, — закричали гренадеры, подталкивая к царице обоих министров и Брауншвейга. — Долой, долой, убьем их, — закричали со всех сторон.
— Нет, друзья мои, — воскликнула Елизавета, властным жестом успокаивая толпу, — я дала слово, что им не причинят никакого вреда. И я сдержу его, хотя они и хотели нас убить. А вам, Лесток, я поручаю несчастного младенца; проследите, чтобы с ним обращались как подобает… Я не хочу проливать невинную кровь.
Десять гренадеров, восхищаясь великодушием царицы, увели пленников.
— Однако этой маленькой царице нельзя отказать в храбрости, — проворчал Бопеу.
Флорис отвел взор, чтобы не видеть, как уводят Брауншвейгов, а главное, Юлию Менгден; роскошные черные волосы фаворитки мели пол, словно пышная траурная мантия.
Внезапно Флорис почувствовал, как во рту у него пересохло; однако у него не было времени разбираться в собственных ощущениях. В ночи зазвонили колокола:
— Народ идет во дворец!
— Все хотят посмотреть на тебя, матушка!
Ввалилась огромная разношерстная толпа, где были и генералы, и попы, и мужики, и бояре, и солдаты.
Флорис и Адриан сделали знак. Федору, Ли Кану и Бопеу, ожидавшим их приказаний. Молодые люди собирались незаметно удалиться. Их миссия была выполнена.
— Останьтесь, — приказала Елизавета, устыдившись только что промелькнувших у нее жалких мыслей. — Неужели вы считаете меня неблагодарной?
Она наклонилась к Флорису и прошептала: «Я дам вам все, чего вы пожелаете, но ты, прекрасный рыцарь, чего желаешь лично ты?»
Зеленые глаза Флориса сузились. Он улыбнулся.
— Чего желаю я? Но… вас… мадам.
18
— Мой дорогой Бестужев, откуда я знаю, будет ли завтра у ее величества скипетр во время коронации. Задайте этот вопрос шевалье или графу де Карамей, царица и теперь не может обойтись без своих «спасителей». А еще лучше… спросите у самого черта, может быть, он вам ответит, а я всего лишь бедный русский канцлер. Меня никто не находит нужным держать в курсе событий…
— Потише, Воронцов, сегодня в Кремле слишком много народу, за нами наблюдают. Восхищайтесь иконой Владимирской Божьей Матери, сделаем вид, что любуемся иконами… Значит, вы уверены, что эти… Карамей начинают играть слишком большую роль… однако, это уже серьезно!
— Да, Бестужев, как раз накануне переезда двора в Москву они получили — такое только во сне приснится! — крест Святого Андрея, императорский орден! Все, что касается коронации, решают они! Немцы уехали… началось царство французов!
— В таком случае мы просто променяли кривую кобылу на слепую.
— А от принцессы, царствующей всего лишь несколько месяцев, можно было бы ожидать совсем иных выдвижений…
— Тихо… вот они, в сопровождении гвардейцев…
— Видишь, брат, — говорил Флорис, входя в Успенский собор, стены которого были увешаны множеством хоругвей, — не так уж трудно совершить государственный переворот.
— Да, ты прав, Флорис, но я постоянно спрашиваю себя, не слишком ли все было просто сначала… и не слишком ли все сложно теперь… — задумчиво ответил Адриан.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Улыбнись и поздоровайся с двумя новыми канцлерами; они делают нарочито благочестивый вид, однако при нашем появлении тотчас прервали свою беседу.
— О! — небрежно бросил Флорис, вежливо раскланиваясь с теми, на кого ему указал брат, — тебе повсюду мерещатся враги.
— Его милость прав, барчук, — шепнул Федор. — У Бестужева и Воронцова дурной взгляд.
— А ты, Федор, — запротестовал Флорис, — всегда и во всем поддерживаешь Адриана.
— Майский Цветок, когда улетает ворон, его место занимает сокол, улетает сокол, появляется ворон, — менторским тоном заметил Ли Кан, преклоняя колени перед святым Георгием Византийским и могилами девяти митрополитов.
— Но, Ли Кан, это же не твой храм, это мой, — рассердился Федор.
— Будда — он везде, Острый Клинок, — невозмутимо ответил китаец, поднимаясь с колен.
— Идемте, найдем укромный уголок, где мы будем одни, — сказал Адриан, — я должен по говорить с тобой, Флорис. Во дворце это сделать невозможно.
Под инквизиторскими взорами обоих канцлеров друзья покинули собор.
— Ах, да! — вдруг встрепенулся Адриан, когда они проходили по церемониальной площади. — Я вспомнил, где видел этого Воронцова: он катался на коньках на озере Дубино…
— Точно, барин. Я за ним с берега наблюдал: он все время старался подслушать, что ты говорил его милости маркизу, — подтвердил Федор.
— Царица многим нам обязана, она осыпает нас милостями, чего нам бояться? Мы выделим этим надутым канцлерам часть ее благодеяний, как мы уже поступили в случае с Минихом и Остерманом, и все встанет на свои места, несмотря на мрачные пророчества Ли Кана. О! Все это пустяки, я просто не узнаю вас, вы словно три ворона — только и ждете, чтобы накаркать беду, — со смехом произнес Флорис, восторженно озираясь по сторонам и стараясь не упустить ни малейшей подробности разыгравшегося вокруг них спектакля.
Они находились внутри Кремля — крепости, кирпичная стена которой, протяженностью в целых две версты, была украшена двадцатью укрепленными башнями. Флорис успел забыть, что Кремль — это настоящий город в городе, со своими дворцами, соборами и колокольнями. Еще вчера он был погружен в мертвую спячку; чтобы всколыхнуть его, понадобилась безумная мысль Флориса, внезапно осенившая его в Петербурге:
