— Елизавета! Душа моя, жизнь моя!
— Флорис, наконец-то… любовь моя!
Молодая женщина упоенно внимала нежным и страстным поцелуям Флориса. Он заметил, как страстно она прижимается к нему, и догадался, что принцесса счастлива почувствовать себя простой смертной.
— Ты счастлив, Флорис?
— Как никогда, я больше не принадлежу себе. С первого дня, когда я тебя увидел, я только о тебе и думал, о твоей красоте, о твоей улыбке, об опасностях, что тебе угрожали. Когда я узнал, что ты в плену у врагов, я рвался задушить их собственными руками, мой ангел. Но тогда я еще не знал, насколько я люблю тебя, — прошептал он.
Елизавета взволнованно смотрела на него. Никогда никто еще не говорил с ней так уверенно, самозабвенно и влюбленно. Молодой человек мягко опустил ее на кровать. Поцеловав ямку на ее шее, он победоносно вскинул голову:
— Я держу в объятиях императрицу всей России. Любовь моя, как ты прекрасна, хрупка и очаровательна!
Елизавета умирала от желания тотчас же отдаться Флорису, однако женское кокетство одержало верх, и она решила немного продлить сладостную негу ожидания. Она весело тряхнула кудрями:
— Дорогой мой, перед нами целая ночь, поэтому признаюсь тебе в ужасной вещи.
Флорис с беспокойством поглядел на нее.
— Так вот! Я умираю с голоду.
Оба расхохотались. Взгляды их встретились. Флорис не мог оторваться от нее. Впервые их губы встретились в долгом и страстном поцелуе. Дыхание их смешалось. Флорис чувствовал, как дрожит под ним ее тело, горячее, податливое, влюбленное; он безумно хотел ее и едва не поступил с ней как со служанкой, задрав юбки и взяв ее по-гусарски. Возможно, она бессознательно желала того же. Какая-то страшная сила притягивала их друг к другу! С побелевшими от желания губами Флорис встал; в знак любви он дарил ей свое терпеливое ожидание.
— Вставай, идем ужинать, моя милая. Я разрешаю тебе отсрочить миг нашего блаженства, чтобы потом еще крепче сжать тебя в своих объятиях, медленно раздеть и всю ночь любить твое трепещущее тело, наслаждаясь и не пресыщаясь им.
Ослепленная страстью Елизавета закрыла глаза. «В нем все прекрасно», — мечтательно подумала она. Однако она отбросила от себя эти мысли и, весело рассмеявшись, сказала:
— Я велела своей старой няне, которая до сих пор живет в этом дворце, приготовить для тебя свои любимые с детства кушанья: щи, блины с икрой и имбирную патоку!
Они сели за стол.
— О, Елизавета, как ты прекрасна в таком наряде. Твои волосы растрепались, щеки порозовели, губы твои влажны и ждут моих поцелуев!
Через столик Флорис погладил ее бархатистую, словно кожица персика, щеку, затем осторожно взял ее руку и, начав от запястья, начал покрывать ее нежными и чувствительными поцелуями, поднявшись таким образом до самой локтевой ямочки. Коснувшись тоненькой голубой жилки, его пылающие губы ощутили, как лихорадочно пульсирует ее кровь.
— В детстве ты наверняка была прехорошенькой проказницей, — произнес он, поднимая на нее свои глаза.
— Знаешь, милый, — ответила Елизавета, подавая ему тарелку, — здесь, в этом древнем Кремле, было не так-то весело. Мы с матерью иногда жили в этих покоях с моей сестрой, пока та не вышла замуж за герцога Голштинского. Потом двор, наконец, окончательно обосновался в Петербурге. Так решил мой отец, потому что он ненавидел Москву и этот Теремной дворец. Он напоминал ему о слишком многих горестных событиях.
Флорис слушал ее с необычайным волнением, понимая, что она еще никогда и никому не рассказывала о себе.
— Но сегодня вечером, дорогой мой, со мною ты, и я рада, что нахожусь в доме моего детства, хотя мне здесь нередко бывало очень плохо. Я не ладила со своей матушкой. Единственный человек, потерю которого я оплакиваю, — это мой отец… Флорис… это был необыкновенный человек, великий царь и при этом он еще умел оставаться мужчиной, как простой смертный. Вместе с ним я потеряла все. Он умер раньше матери, но с той минуты я почувствовала себя одинокой сиротой.
Флорис едва удержался, чтобы не прервать ее и не признаться, как давно, с того вечера в гардеробной, он хотел сказать, что царь, которого они с Адрианом называли Петрушкой, воспитал их, а они с братом любили и уважали его, и на деньги, оставленные царем в наследство, был совершен государственный переворот. Но слова застыли на губах молодого человека: он стеснялся упоминать о золоте.
— Странно, Флорис, — продолжала Елизавета, не подавая виду, что заметила его замешательство, — я вместе с гренадерами в Шлиссельбурге и в Зимнем дворце была поражена твоим сходством с моим отцом. Наверное, это идет от твоего мужества и непринужденности. Мы с тобой из породы неукротимых. Отец был единственным человеком, которого я когда-либо любила, а теперь, Флорис, я люблю тебя…
Флорис оттолкнул свою тарелку. Взволнованные, они смотрели друг на друга, забыв о голоде. Юноша нежно поднял Елизавету со стула и прошептал:
— Иди ко мне, обожаемая Елизавета, ты больше не одинока среди своры придворных, этих хищников, перед которыми самые свирепые волки выглядят кроткими агнцами, теперь у тебя есть защитники. Я навсегда останусь здесь, подле тебя, стану твоим рыцарем и буду охранять тебя, никто не узнает, что мы любим друг друга, я буду оберегать нашу любовь, как берегут драгоценный камень, пряча его в дорогой ларец.
— И ты покинешь свою страну, чтобы быть со мной?
— Да, любовь моя, я сделаю все, что ты прикажешь.
Флорис медленно опустил Елизавету на постель и начал расшнуровывать ее корсаж, одновременно покрывая короткими частыми поцелуями ее грудь. Ногой он осторожно раздвинул ее нежные бедра. Елизавета погрузила пальцы в его черные кудри, щекотавшие ей подбородок при каждом поцелуе.
— Красивый барин, — вздохнула она, — как ты был прекрасен на Сенной площади. Когда я впервые увидела тебя, сердце мое дрогнуло, и я поняла, что это судьба…
— Вот так, — страстно прошептал Флорис, лаская ее губы и побуждая их трепетно прижиматься к его губам.
— Да, вот так, — чуть слышно отвечала Елизавета, переводя дыхание, — я так мало знаю о тебе, любовь моя. Ты никогда не рассказывал мне, почему ты так хорошо говоришь по-русски.
Флорис рассмеялся.
— Да, в самом деле. Видишь ли, любовь моя, я вырос в России, а уехал отсюда, когда мне было восемь лет.
— Значит, твои родители были дипломатами? Как забавно, дорогой, может быть, мы даже встречались с тобой раньше, однако де Карамей… нет, это красивая, звучная фамилия, и я не припоминаю такой.
— Это лишь ее половина, — ответил Флорис, полностью обнажив золотистые плечи истомленной ожиданием женщины.
