С первых же лет, как секретарем ЦК стал Горбачев, он заговорил о «перестройке», значение которой народ не понимал.
На смену Горбачеву в правительство пришел Ельцин.
К осени 1993 года ельцинское окружение окончательно загнало страну в тупик. Выдавать черное за белое становилось все труднее при господстве средств массовой информации. Разрушена экономика, разоружена армия, ограблено крестьянство, останавливались заводы.
Оставался единственный отчаянный выход: ввести в России единую диктаторскую власть и тем самым уйти от ответственности. В марте 1993 года Ельцин, подстрекаемый своим коррумпированным окружением, специальным указом пытается разогнать высшую законодательную власть в России — съезд народных депутатов и Верховный Совет.
Поэтому съезд в оперативном порядке утвердил все основные Постановления Верховного Совета: «О немедленном прекращении полномочий президента Б. Ельцина», «Об исполнении полномочий президента Российской Федерации вице-президентом Руцким А.В».
Что будет дальше?
А дальше по указу Ельцина — страшный кровавый расстрел. В октябре 1993 года принародно прямой наводкой из пушек БТР расстреливался собственный народ, собственный парламент. Танки давили людей. Власть имущие пытались вытравить из сознания народа позор, который пал на Россию. Уничтожали фотографии, документы, стирали следы от пуль и осколков.
Зверь, раз вкусивший крови, не мог остановиться. Его не остановили, когда он запретил КПСС. Его не остановили, когда он нарушил волю народа, выраженную на референдуме, подписав беловежское соглашение об уничтожении СССР. Не остановили, когда он разогнал съезд народных депутатов.
Объявив о разгоне высшей законодательной власти в России, Ельцин нанес тяжелейший удар по российской государственности. С легкой руки обезумевшего Президента запущен в действие убийственный механизм развала России.
Начались войны между народами бывших республик, входивших в состав Советского Союза, которые вчера еще называли себя братьями. После Беловежской Пущи, став самостоятельными государствами, развязали войны: Азербайджан воевал с Арменией, Грузия с Абхазией, шла война в Молдавии, в Таджикистане, в Туркмении.
Одним словом, по «нотам», написанным Даллесом, разыгрывался полный «концерт». Во главе средств массовой информации стояли люди, трубившие антисоветскую пропаганду, издеваясь над идеями Ленина, обвиняя во всех смертных грехах «коммуняков», истинных патриотов Родины.
По дирижерской палочке Даллеса умирало производство страны. На тех предприятиях страны, которые влачили жалкое существование, начался произвол: дирекция не выплачивала зарплату не месяцами, а уже годами; себе же набивала карманы, строила коттеджи, ездила в туристические путешествия. В связи с упадком производства опустели и магазины. Вот тогда и хлынули подчас гнилые товары из-за рубежа. Стало неприлично одеваться в натуральную русскую одежду. Подобно обезьянам, народ навешивал на себя синтетические тряпки, вредные для здоровья, зато «модные», потому что импортные.
Разлагалась и молодежь. По телевизору перестали показывать добрые советские фильмы, учившие людей честно работать, честно любить и дорожить своей Родиной. Демонстрировались боевики, толкающие молодежь на преступления, подлость, грубость, эротические фильмы, бессмысленные мыльные сериалы.
По радио уже не звучали веселые задорные песни, поднимающие настроение. Слышалась незнакомая мелодия и песни на чужом языке.
А народ все сильнее расслаивался на богатых и бедных, ловкачей и бомжей. Из дома в дом бродили нищие, прося кусочек хлеба, а по городам — толпы беженцев из тех мест, где шли теперь непрекращающиеся войны.
Если вдуматься, парадокс: девятнадцатилетний парень, вчерашний двоечник, изловчившись, приспособился и уже разъезжает на «Мереседесе», а умница-профессор, которому хитрить не позволяет совесть, да он и не умеет хитрить и приспосабливаться, влачит жалкое существование.
Нелегко стало и пенсионерам. Пенсии задерживали по два-три месяца. Лечение стало платным. Не каждый мог позволить себе сделать обследование состояния здоровья и купить лекарства, цены на которые в советское время были просто символическими, а теперь «космическими».
Богатство страны стало продаваться за рубеж.
Да наша ли это Родина, необъятная, недавно еще веселая, звонкая, боевая и задорная? Что же сделали с ней?
Строительство в Орске из-за недостатка стройматериалов сходило на нет, соответственно в проектный институт мало поступало заказов на проекты. Инженеры оставались без работы. Из трехсот сотрудников института осталось около пятидесяти, да и тем из-за недостатка заказов частенько приходится сидеть в отпуске без сохранения содержания. Люда пока не была сокращена.
Произошли изменения и в Куйбышеве. На кафедре прочности, где работал Игорь, упали заработки. Игорь перешел на рекламную работу. Забот было немало, но, как он говорил, на хлеб заработать было можно. Тогда уже не мы им, а материально стали помогать нам они.
Сыновья их росли. Сержик занимался танцами, но однажды он сломал ключицу. К счастью, это случилось летом, когда занятий было меньше. Ключица срослась нормально.
Глава 10. Родные вы мои Турки
Турки. Никогда не забудешь писать это родное слово. Оно вечное.
Старики в Турках никак не могли смириться со сложившейся обстановкой в стране. Папа Сережа верил в восстановление решающей силы компартии, а мама Катя все ждала, когда же государство на продукты и промтовары установит твердые цены.
Как же они постарели! Мы в который уже раз уговаривали их переехать в Орск: вместе легче. Мама — со всей бы радостью. Но папа Сережа об отъезде из Турков не хотел и слышать.
— Умирать буду на своей земле.
В таком случае мы и в письмах, и когда приезжали к ним, стали агитировать их приезжать хотя бы на зиму. Все-таки не топить дом, не таскать воду, не мучиться с дровами, снегом, который их заваливал, а сил на всю эту работу становилось все меньше. Но и на это уговорить папу Сережу было невозможно. Объяснял тем, что не на кого оставить дом. Однажды мы с Людой затеяли у себя в квартире ремонт. Начинать было страшно. Но хотелось чистоты.
Все оказалось еще сложнее, так как я — плохая помощница.
Подошло лето, Люда получила отпуск, прервала ремонт и поехала в Турки. Как мне не хотелось оставаться в этой межремонтной разрухе, но не пустил меня грудной хондроз, лето стояло очень жаркое.
Зато в августе, когда стало прохладнее, и в груди задышало, я поехала; от Самары до Турков меня проводил Игорь.
Мама была рада мне непередаваемо. Но как они оба снова постарели! Маму уже не занимали посиделки на лавочке. Или не было на это сил. А я снова стала их уговаривать ехать зимовать к нам.
— Эту зиму прозимуем здесь, — сказала мама, — а на будущий год приедем к вам. А не захочет дед, одна к вам приеду хоть в гости.
Маме казалось, что папа Сережа не считается с ее мнениями. Я старалась убедить ее, что это не так, что он боится города, боится стеснить в Орске и нас, что ему трудно покидать родное село.
Зиму мы продолжали ремонт. И всю эту зиму мама Катя писала об одном и том же, что она страшно скучает, что дольше такого скоро не выдержит, что хуже себя чувствует, что почти ничего уже сама делать не может, и многое по дому делает папа Сережа, что перемолвиться словом ему с ней некогда, а если сходит за молоком и добредет до дома, то ложится, чтоб прийти в себя.
— Вот и молчим, как немые. Да он ведь больше в гараже, а я живу как в тюрьме, людей вижу только в окно. На улицу не выхожу совсем, я упаду там: коленки не дают покоя. Я не рада своей жизни. Пишите почаще, письмами и живу.
У меня разрывалось сердце, письма писала ей через день-два. Чем больше могу порадовать? Чем помочь?
Тоска мамы Кати стала болезнью ее мечущейся души. Да и понятно: она больна, стара и, как в клетке, беспомощная.
Нелегко было и папе Сереже выполнять больному и старому всю мужскую и часть женской работы. Но он делал ее через силу, лишь бы не ехать в город и не жить непривычной городской жизнью. Силой их не увезешь.
С наступлением следующего лета мы засобирались в Турки. И снова моя беда — обострение грудного остеохондроза.
— Дочка, вези ее к нам, — просила я Люду, — поездка встряхнет ее, такой безысходный тоски уже не будет, поднимется настроение, а погостив недели две, соскучится о доме и, вернувшись, скажет: «В гостях хорошо, а дома лучше». Сколько лет она весной приезжала в Орск за детьми, а осенью увозила из Турков в Орск! Поэтому ее желание, заветное и страстное, видимо, она считала последним. И нельзя было считать это блажью. Она заслужила исполнения своей мечты.
Люда возвратилась одна. А я все представляла, как откроется дверь и они появятся обе, я увижу такие дорогие мне лица.
