— Ты прости меня, Тома.
— За что?
— За то, что я замуж за него вышла. За то, что мало с тобой жила. Возможно, лучше бы у вас было жить, детей нянчить.
И она с улыбкой на лице все мечтала о своей последней прощальной гастроли.
А вечерами мы втроем играли в карты, в блюндыри. Мама Катя играла без очков да нас еще и обыгрывала. И всем было весело. Она чувствовала себя счастливой.
Часто ненадолго она ложилась отдохнуть.
Однажды я вошла в спальню и увидела, что мама Катя не спит, а молча плачет.
— Что с тобой, мама?
— Тома, я не поеду с вами, я не могу его обидеть, человек он хороший.
Я поняла, что у них был разговор. Папа Сережа снова был против ее поездки. А идти наперекор ей не позволяла совесть. И дни потянулись снова грустными.
— Тамара, вы положите меня в могилу с отцом и матерью. И ты обязательно приезжай меня хоронить.
— О чем ты говоришь? Ты дождешься нас снова.
— Не знаю. Но я и раньше говорила, чтоб положили меня с отцом и матерью.
— А папа Сережа? — спросила я.
— Не надо, — ответила она твердо. И, помолчав, добавила, что, возможно, он захочет жениться.
— В общем, выполните мою просьбу: хочу лежать между отцом и матерью.
Ее душили слезы, но изменить она ничего не могла, хоть хотела всем сердцем напоследок пожить с теми, кто мил сердцу, кого очень любила. Папа Сережа продолжал упорно отказываться ехать, а она не могла его предать. И на короткий срок он тоже ее не отпускал, он боялся за ее жизнь.
— А ты поживи у нас еще с месяц, — посоветовал папа Сережа, — а Люда пусть уезжает на работу.
— Не надо. Мне жалко беспокоить Игоря, — сказала мама Катя, — а одна она не доедет.
И мы уезжали. Я села в «инвалидку», а мама Катя, до того несчастная, стояла рядом. Я два раза давала ей успокоительное, но ничего не помогало, она вся дрожала и казалось, что вот-вот упадет. Я посоветовала ей пойти на веранду, где теплее, и обещала помахать ей рукой, когда будем проезжать вдоль веранды. Она послушалась. Но папа Сережа свернул в Громов переулок, позвоночник не дал мне к ней развернуться, взглянуть в последний раз. Я стала терзаться, что она вдруг не поняла меня, обиделась, не дождавшись моего взмаха рукой. Я знала, что она заливается слезами.
И действительно, с ней сразу сделалось плохо. Когда вернулся папа Сережа, нога ее была полностью парализована. Она могла стоять лишь на второй ноге, обеими руками держась за мебель. Я чувствовала, что никогда никто меня в Турках не встретит с такой непередаваемой и неописуемой радостью, как умела мама Катя. Ее богатая чувствительная натура требовала иной судьбы, только до почти последнего своего смертного часа, она скрывала, что сердцу было одиноко. За месяц до смерти открылась только мне. Как актриса, соседям она показывала, что жизнью довольна, а сама страдала. Возможно, поэтому она писала необыкновенные письма, так непонятно звала всегда и жадно ждала.
А мы медленно все ехали и ехали к вокзалу.
— Это точно, мать эту зиму не переживет, — вздрогнула я вдруг от голоса папы Сережи.
Хотелось крикнуть во все горло: «Неужели тебе дом и железки дороже всего? У вас же обоих предел человеческого здоровья. Вместе нам будет легче».
В Самаре я не хотела портить настроения родным. Веселость была моей ширмой. Это как истерика.
— А Турки тебе пошли на пользу, — сказал Игорь, — ты порозовела.
Я горела, зная, как страдает и Люда. Много последних лет мы коллективно агитировали переехать в Орск хоть навсегда, хоть на зиму. Как здоровела мама от одной только мысли поехать к нам!
Уже из Самары я написала в Турки письмо, потому что не могла иначе, так как душою я каждую минуту была с мамой, зная, как страдает и мечется ее чуткая душа в ожидании повторного заточения в четырех стенах, как ждет она мою весточку — ее радость.
Говорят, что беду предчувствуют, а мне никогда еще в жизни не было так плохо, даже при разводе, когда ломалась семья, было страшно. Но все оставались живы.
Глава 11. И беда пришла, да не одна
Мы возвратились в Орск. В субботу было тяжело как никогда. Зная, что в выходной день Игоря легче застать дома, позвонила в Самару. У меня появилось неодолимое желание поделиться с сыном, рассказать, что со мной творится неладное.
— Сынок, я измучилась, готова сорваться и мчаться в Турки.
Игорь, как мог, успокаивал. Сердце — вещун. Я клянусь, что именно в этот день, в тот самый момент, когда я только что не погибала сама от жалости к маме, там случилась беда, в результате которой умерла моя мама, с которой довелось мне хоть мало на свете пожить вместе, но так сильно ее любить.
Но мы пока о беде не знали, лишь сердце не находило покоя. А в среду позвонил папа Сережа и сообщил о несчастье: мама упала и сломала ногу в верхней части бедра. И это случилось именно в субботу, когда мое сердце разрывалось на куски, когда звонила Игорю.
Папа Сережа сказал, что мама до понедельника «скорой» была оставлена дома, а во вторник ей наложили гипс, начались пролежни. Но ухаживать некому, ее предлагают забрать домой. Он просил Люду срочно выехать, захватив клеенку, круг, пеленки.
Люда не ожидала застать маму Катю в таком состоянии: гипс был наложен от поясницы до пяток, вся спина в язвах, под ней куча мокрых халатов, одеяло, простыня, все мокрое. Вчера ее выписали из больницы и поздно вечером привезли домой.
Люда срочно начала приводить все в порядок, застилать сухим и чистым, смазывать пролежни, успокаивать. И мама уснула на целых четыре часа. Но животу мешал гипс, он упирался в тело, сдавливало сердце, и еще жаловалась она на сильную боль в ноге: перелом был на той ноге, где много лет не давала покоя от боли ни днем, ни ночью коленка.
Люда вихрем носилась по аптекам, врачам, медсестрам. Она столкнулась с поразительным равнодушием:
— Да она все равно умрет от сердца или от легких.
Величайшим усилием воли Люда добилась посещения больной всеми врачами: хирургом, терапевтом, невропатологом, добилась и назначения лечения. Она сама делала уколы обезболивающие, сердечные, полностью вылечила пролежни, массировала грудную клетку, а чтоб не было застоя в легких, просила маму Катю надувать воздушные шарики, отвлекала чтением ей книг.
Люда верила в выздоровление, мама Катя нет: ей становилось все хуже, она почти перестала есть.
Хирург вынул из-под гипса простыни, но они оставили в гипсе шипы, неровности, причиняющие острую боль. Срезали еще часть гипса, оставив на животе широкий пояс, за который ее приподнимать, меняя простыни.
Дважды приезжал Игорь, привозя лекарства и специальное питание. Меня по телефону держали постоянно в курсе событий.
Но вот мне приснился сон, будто у меня выпали два коренных зуба. Подержав окровавленные зубы в пальцах, я пытаюсь поставить их на место, но ничего не получилось. И следом новый сон: Люда в тур-ковской кухне моет пол. Сон нехороший, маму «вымывают». Договариваюсь с Карякиными о домоседстве и выезжаю в Турки, сердце больше не выдерживает. В Самару нам звонит Люда, чтобы мы ехали спешно: мама Катя очень плоха.
Папа Сережа, встретивший нас на вокзале, сказал, что ей сегодня будто бы полегче.
Однако, она уже не открывала больше свои красивые, почти до старости синие глаза. Сквозь щелочку левого глаза узнала нас, назвав мое имя тупо: не Тома, а Сима. Игоря назвала Рэмиром, словно выразив желание, чтобы со мной был муж Рэмир. Или Игорь похож на отца.
Продолжали делать уколы, пытались по чайной ложке давать жидкую пищу; все напрасно — жизнь уходила, и даже на миг не удавалось ни руками, ни дыханием согреть ее всегда холодные руки и ноги.
На шее еще билась в жилочке кровь, по-прежнему оставались пунцовыми губы, но она уже не произносила ни слова. Не отходя ни на шаг, я корила себя за то, что была послушной, не «дралась» в последние годы за нее с папой Сережей. А ведь она с рождения была непоседой, никогда не любила быть домоседкой, любила общество, людей, шум, веселье. Напоследок своей жизни она просила так немного: отпустить ее ненадолго в гости. Как птица просилась на волю. В молодости она тяжело болела малярией, навсегда была нарушена работа селезенки, в последние годы из-за приступов вызывали «скорую». Возможно, я ошибаюсь, но не повредили ли опухшую селезенку, поднимая маму на остром гипсовом поясе, когда меняли простыни?
Живот ее слева стал заметно увеличиваться, она умоляла снять гипс, пытаясь избавиться от него своими руками, царапая их о гипс до крови.
Наконец, из нее вышла густая, как печень, кровь. Живот опал.
Она лежала удивительно стройная и молодая: кипельно-белое лицо без морщин с румянцем на щеках и пунцовые губы.
Привели хирурга, и он полностью освободил ее от гипса. Но она уже ничего не чувствовала.
— Нога срослась? — спросил Игорь.
