меня.
— Я говорил, что прибыл на Фесмофорию ради тебя.
Я киваю, сердце колотится.
— Фурии не единственные ощутили тебя, — говорит он. К моему шоку, он краснеет, две розовые точки появляются на его щеках. — Летом. Сначала ничего, а потом… Ты, — он делает паузу, кашляет. Цвет на его коже угасает. — И я решил прибыть на фестиваль, найти тебя. Но ты не была готова быть найденной, и я оставил тебя. Но сначала позволил себе один танец. Поцелуй, который не должен был стать украденным.
— Он не был украден, — говорю я. — Он был дан свободно. Я даже не пила тогда вино.
Он улыбается, в этот раз улыбка задевает его глаза.
— Я рад знать.
— А теперь? — спрашиваю я. — Я готова быть найденной?
— Это не мне решать, — его ладонь прижимается к моей щеке.
Я слышу шаги, Аид отпускает меня и кивает кому-то. Я вижу, что Лодочник идет к нам, тень юноши следует за ним.
Тень смотрит на меня большими глазами, потом замечает Аида и сжимается.
— Иди, — говорит ему Аид, и он пробегает мимо нас. — Харон доставит тебя на Остров.
— Все будет в порядке? — спрашиваю я. Я не хочу переживать, но с болью понимаю, что мы оставили Бри в саду с тремя разъяренными Фуриями, и я переживаю и из-за них. Из-за всех. Они не заслуживают этого, но любовь так не выключить. Я хотела бы.
— Им не навредят, — говорит он, но мы оба знаем, что это не ответ. — Прощай, Кори, — Аид склоняется и целует меня в щеку. Я ощущаю его холод, хочу прильнуть к ней и остаться навеки.
Он поворачивается и уходит, его тени спешат за ним, как придворные.
Лодочник тихий, пока мы идем вдоль пустой пристани, и я благодарна. У меня даже нет энергии на небольшую беседу. Когда мы доходим до одинокой лодки в конце, он протягивает руку, чтобы помочь мне забраться, и я понимаю, когда сажусь на носу лодки, что старая я отпрянула бы от его пальцев или заставила бы себя принять ладонь из вежливости, а потом дрожала бы от ощущения его бумажной холодной кожи.
Но было бы лицемерием теперь отшатываться от нечеловеческого.
Кончики пальцев еще болят тем, где их пробили когти — мои когти. Ран нет, кожа даже не красная, но, когда я сжимаю пальцы, боль яркая и горячая. Мои плечи тоже болят, и я повожу ими, чтобы прогнать боль, которая не ощущается так, будто я криво спала. Я провожу языком по зубам, потом по их следам на губе. Делаю это снова, там, где был палец Аида.
— Готова, Леди? — спрашивает Лодочник, голос шуршит, как ветер среди влажных листьев.
Да. Нет. Я сжимаю край скамьи, боль пронзает ладони. Я киваю. Я готова.
Лодочник веслом отталкивается от пристани. Впереди врата мертвых раскрываются на тихих петлях, посылая волны, которые бьют по нашей лодке, и я понимаю, слабо вздрагивая, что, кроме Лодочника, я первая в истории, кого увозят из Подземного мира. Это не радует. Я не ощущаю триумфа из-за возвращения. Только тупую боль, похожую на разбитое сердце.
Мы плывем под башнями, я слышу низкий рокот рычания и поворачиваюсь и вижу шесть красных сияющих глаз высоко над нами в тенях, следящими за нами. Я знаю, что это. Это затихает, когда я ловлю его взгляд, и я смотрю, как глаза опускаются, представляю три головы, опущенные на большие лапы. Глаза следят за нами, пока мы не уплываем. Я отрываю взгляд.
Мы минуем врата, и я разглядываю их. Сердце колотится в груди, когда что-то движется в одном из окон башни слева, привлекая мое внимание. Я вижу бледную щеку и лоб, обрамленные тенями, темный глаз. Я не поднимаю ладонь, это не делает и он, но я не отвожу взгляда, пока он не пропадает. Потом я поворачиваюсь вперед, смотрю на горизонт.
Мы плывем по Ахерон между горами, и я думаю об Эребусе, жалею, что мы не плывем мимо, хотя это глупо: Фурии не сидели бы на кусочке земли, не махали бы нам, желая мне безопасного пути. Я представляю, как они пикируют с неба и забирают меня из лодки домой, в наш узел из перьев, чешуи и когтей. Я позволила бы им. Даже после всего. Из-за них я в прямом смысле увидела монстра в себе, и ему нравилась компания. Нам нравилась их компания.
Мы минуем горы, река выбрасывает нас в море, и я смотрю, как вода вокруг лодки из коричневой воды Ахерона становится серой водой Стикс вокруг Подземного мира. А потом вода становится темно-синей. Почти в тот же миг мурашки бегут по моему телу. Не от страха, а от холода.
Дыхание застревает в груди.
Мне холодно, и там краски. Значит…
Мы не прошли туман или барьер, но миновали невидимую линию между миром мертвых и землей живых. Когда я оглядываюсь, Подземного мира нет, только темный океан вокруг, словно его там и не было.
Я обвиваю руками дрожащее тело, смотрю вверх и вижу звезды.
Я отклоняю голову, смотрю на безлунное небо. Сотни тысяч белых огоньков усеивают небо, бледная лента Млечного Пути между ними. Пояс Ориона. Большая Медведица. Каллиопа. Персей. Этих я знаю, всегда могу найти, и я делаю это, ищу их, обвожу взглядом, надежные старые звезды на знакомых местах.
Ком появляется в горле, ведь это так красиво, и я не ценила этого раньше. На Острове перестаешь любоваться звездами и Млечным Путем, потому что, если облако нет, их видно каждую ночь, они всегда там, всегда ждут. К красоте можно привыкнуть, перестать смотреть — не из-за неблагодарности, а потому что насмотрелся. То, что всегда там, принимается как должное. Только когда теряешь это, понимаешь, как сильно ты этого хотел.
— Вы в порядке, Леди? — спрашивает Лодочник, его голос легко разносится над водой.
— Да. Думаю, да, — я опускаю голову, чтобы посмотреть на него, и понимаю, что я плачу, но не знаю, почему. Я вытираю слезы ладонью, сжимаю зубы.
Он опускает весла и снимает плащ, протягивает мне.
— Возьмите. На этой стороне холодно для вас.
— Тебе это не нужно? — спрашиваю я.
— Нет, Леди. Прошу, — он протягивает мне плащ.
Я беру его и накидываю на себя. От этого не становится теплее, ведь он не был теплым, но холодный воздух уже не задевает мою кожу. Ком в горле возвращается, я сглатываю его.
— Мы почти там.
Пока он говорит это, яркий свет падает на море, и я поворачиваюсь и вижу
