— Впрочем, здесь очень тихо, — отметила она с удивлением. — По идее народу должно быть как на базаре.
— Попозже, после десяти, заполнится, — ответил Джордже.
— В таком случае подождем до десяти.
Джордже бережно взял ее руку и поцеловал.
— Мы пробудем здесь, сколько ты захочешь. Хоть до утра, если тебе понравится.
— Остаемся и заказываем белый мартини. Приказываю всем пить белый мартини. Какой вкус у белого мартини, Джордже?
— Вкус эстрагона.
— Вовсе не эстрагона, а камфары.
— Не успели выпить, а уже голова кругом…
— Да, — подтвердила Майя, — голова кругом. Джордже, мы оба с тобой пьяны. Мы стоим на палубе корабля, а над нами Южный крест.
— А пока присядем-ка за тот столик с двумя цветочными горшками.
Майя, возвратившись из-под Южного креста, взглянула на столик. Круглый, дубовый, на трех ножках, он был мягко освещен поставленным посередине плафоном в форме рыбьей пасти.
— Очень мило, — сказала Майя.
— Напротив, — возразил Раду, уязвленный тем, что Майя постоянно обращается только к Джордже. — Очень даже глупо. В этом городе, похоже, даже электрики только тем и заняты, как бы выпендриться перед приезжими, хотя бы с помощью куска проволоки.
— Вряд ли в этом есть моя вина, — заметила Майя.
— Не обращай внимания, — шутливо сказал Джордже. — Он влюблен, и для него правила особые. Или вообще их нет. Подай ему руку, и помиритесь, все-таки влюблен- то он в тебя.
— Ладно, — согласилась Майя, посмотрев на Джордже долгим взглядом.
Официант принес вермут. Майя демонстративно чокнулась сначала с Джордже, потом с Раду и сделала глоток. Раду заметил, что сегодня она надела обручальное кольцо на правую руку. Когда они только познакомились, неделю назад, оно было на левой руке. На левой носят, когда замужем, а на правой — если только помолвлена. Сегодня я должен узнать, что она намерена дальше делать со своим Хермезиу…
— Ребята, — сказала Майя, поднимая бокал, — я рада, что вы мои друзья. С сегодняшнего дня я вам разрешаю хвастаться — конечно, в разумных пределах, — что вы друзья инженера Майи Хермезиу, которая ведет дневник, любит молочную карамель и ярко-красные платья.
— Нет-нет, — послышался голос Йовы-неудачника, пробиравшегося к ним между столиками, — не ярко-красные, а ярко-фиолетовые, цвета созвездия Северной Короны, и чтобы они ниспадали пышными складками вдоль вашего тела, подобного цветочному стеблю, моя госпожа. Это вам говорит Йова-неудачник, неунывающий человек, бывший продавец щеток и курьер издательства «Анкора», где вышли в свет «Десять заповедей любви». Эй, Глие-проныра, ты, которого государство одевает в черное, как таракана, подай сюда мой стакан, балканский лодырь. Не делайте такое лицо, уважаемый товарищ Стериан, мы с господином Консулом останемся в рамках Парнаса десять минут, и потом, если пожелает моя госпожа, я отполирую ее туфельки, стоя перед ней на коленях.
— Не надо, пожалуйста, не надо, — запротестовала Майя.
— Нет надо, скажите, что надо, — шумел чистильщик, — ибо все, что проходит через руки Йовы-неудачника, блестит, как физиономия мошенника, спящего под босфорской луной. А знаете, какая луна на Босфоре, уважаемый товарищ прокурор? Желтая-желтая, как снег, когда на него помочится пьяница.
… — Слушай, — разозлился Раду, — допивай свой стакан и-кончай ерунду нести. Даме скучно тебя слушать.
— Царица кавказская! — завопил Йова. — Вы скучаете? Лучшее лекарство от скуки — это путешествие. Только прикажите, и я поведу вас в Париж, город без сна, с кругами под глазами от двух тысяч лет недосыпания, больной циррозом Париж. Это цитадель жизни и вечного веселья, мы проведем вечер в «Фоли Бержер» — «folie» означает безумие, моя госпожа, «Фоли Бержер» — порождение ума, разгоряченного шампанским, сотня раздетых женщин прыгает на сцене, и вся Европа платит. Вы пойдете со мной в музей Гревен, пани королевна. Воск и еще раз воск. Вот шлюха Шарлотта Корде закалывает в ванне Марата; вот король Солнце: «Государство — это я!»; мерзавец Тьер; за портьерой госпожа герцогиня поправляет чулок — о, пардон! — но ведь она восковая. Воск и еще раз воск. Горы воска, чтобы он горел в церквах всего христианского мира, у католиков, православных и протестантов. Кроме того, мы увидим выступления фокусников. Самые большие ловкачи в мире, они то здесь, то там, настоящие жулики. Только в «семерку» там не играют, этого нет, это наше кровное, румынский патент. А какой в Париже луна-парк в Порт-Майо! Это Ривьера в миниатюре, волшебная Ривьера с каналами и лодками.
— Йо-ва! — угрожающе, по слогам сказал Раду Стериан.
— Оставь, пусть говорит, — успокоила его Майя. — Говорите дальше, дядя Иова.
— Стакан мне, Глие-проныра! — развязно потребовал Йова. — И закрой окна, дождь начинается… Пока мы едем по Румынии, можете спать, моя госпожа, здесь вы все знаете. Только возле Фэгэраша пробудитесь на минутку, вспомните, что мы проезжаем Поляну Нарциссов. О белые нарциссы, весны очарованье! Впрочем, в Швейцарии мы еще увидим нарциссы, моя госпожа, в Веве, у Женевского озера, не доезжая Лозанны. Жаль, что Венгрию мы проедем ночью. Из-за расписания «Паннонии-экспресс» мы сможем любоваться замками графов Эстерхази и принца Евгения Савойского только на фотографиях, развешанных в нашем купе. Зато в Вене в нашем распоряжении десять часов свободного времени. А может быть, даже останемся там на недельку. Стоит! Вена — родина вальса — та, та, та, там, та, там… Музыка «Концертного кафе» и Пратера. In Prater blüh'n wieder die Báume — в Пратере вновь цветут деревья. Пратер всегда открыт, мы пойдем в Пратер. Reisenrad — огромное колесо, которое уносит тебя прямо в небо, и ты можешь видеть всю Вену. Желающих полно, но мы иностранцы, иностранцы хорошо платят, и нам находят два места напротив двух белокурых девчушек в хорошеньких шляпках и платьицах ярко-фиолетового цвета. Но вот мы покидаем Reisenrad, прелестные венки исчезают, а мы перебираемся в поезд с открытыми вагонами и поднимаемся на Монтань-Рюсс.
— Кончай, Йова! — вновь потребовал Раду Стериан.
На этот раз лицо его явно выражало желание схватить чистильщика за шиворот и пинком выбросить на улицу.
Но Йова, почувствовав в Майе защитницу, продолжал, нисколько не обращая на него внимания:
— Монтань-Рюсс, или русские горки, — это отвесные склоны, речки, виадуки, туннели, неожиданности на каждом шагу. Поднимаемся, спускаемся, возвращаемся вновь, сталкиваемся носами, скользим, валимся друг на друга, голова идет кругом, то вопим от страха, то хохочем. Это русские горки, аттракцион номер один Пратера. А есть еще Гринцинг, возле Вены, с кабачками среди виноградников. Туда мы пойдем вечером ужинать, там нам споют на ушко артисты, как, бывало, Пауль и Атила Хёрбигер, на венском диалекте, под аккомпанемент цитры. Гринцинг — жемчужина Вены, как Синая — жемчужина Карпат, а Бучум — жемчужина Ясс. А сейчас, дамы и господа, отправляется экспресс «Дунай-Восток»; наш маршрут: Филешть, Барбош, ЗагнаВэдень, Балдовинешть…
— Ну, это уже ерунда, — оборвал его прокурор, — что делать экспрессу в Филешти, Барбоше или Загна-Вэдени?
Йова страдальчески взглянул на него и втянул голову в плечи. Лицо его было похоже на кусок глины, забытый на солнце, такое же желтое и потрескавшееся.
— В таком случае, — сказал он, — Йова-неудачник откланивается. Будьте здоровы, живите прекрасно. А с тобой, Глие-проныра, с тобой мы еще встретимся на божьем суде, в Иерусалимской долине, у Оливковой горы. Узнаем друг друга по кольцу в носу.
— Таков уж этот Йова, — засмеялся Джордже. — Больше минуты не грустит.
— Кто он такой? — удивленно спросила Майя.
— Йова? Он же сам сказал — неудачник.
— Наверное, много поездил по свету.
— Да нигде он не был.
— Не может быть.
— Он тебе расскажет о каждой железнодорожной станции от Рима до Парижа, но сам нигде не был.
— Насчет Рима и Парижа не знаю, но в Вене точно был. Ведь только что мы в самом деле гуляли по Вене. Правда мы были в Вене, Джордже? — Она ласково взяла его руку.
— Были, — весело согласился Джордже.
Раду Стериан знаком попросил официанта повторить заказ.
— За ваше здоровье, — сказал он. — Terzo incomodo[5] пьет за ваше здоровье.
Джордже высвободил руку и посмотрел на него в упор.
— Дурак ты.
Раду втянул вино сквозь зубы, как лошадь, которую привели на водопой от пустой кормушки. Оттопыренный мизинец руки, которой он держал стакан, заметно дрожал. На лбу, возле самых волос, появились бисеринки пота. На шее заходил кадык.
— Майя, — тихо и с укором сказал Джордже.
Майя молча покачала головой. Ей вовсе не нужна моя любовь, понял Раду, так что напрасно Джордже отходит в сторону. Тогда, на пляже, где они познакомились и он, изображая песочные часы, сыпал струйкой ей на плечи горячий песок, тогда он чувствовал, что она хочет его любви, но теперь скрывает это, как скрывает плечи, которых он касался щекой, как скрывает свои пугающе бездонные синие глаза, как скрывает обклеенную афишами стену и липу возле нее, под которой они целовались, как скрывает узкие улочки с ветвистыми деревьями, где он плутал в поисках трамвая, после того как проводил ее до дому.
