Пробуждения природы доктор не любил. Нет, он, как мальчишка, радовался возвращению перелетных птиц, первым подснежникам, возможности перебраться из надоевшего за зиму тяжелого, подбитого ватином пальто во что-нибудь полегче. Правда, этим скудным набором удовольствий и ограничивалась радость смене времени года. Хлопоты, которые приносила весна заведующему Минской областной психиатрической больницей Ольшевскому, не оставляли камня на камне от приятных ощущений температурных перемен. Начиная с конца февраля, на больничные койки слетались, как грачи после зимовки, постоянные обитатели клиники - в основном немолодые люди, страдающие всевозможными болячками: от шизофрении до паранойи. Их и до войны было немало, а уж четыре года горя добавили в список пациентов «психушек» тысячи и тысячи новых имен. Да помолодел «псих»: с фронта возвращались мальчишки, которым не было и двадцати пяти. Хорошо, если удавалось сразу отыскать местечко в мирной жизни, о которой мечтали, промерзая в окопах, топая по разбитым дорогам. А коли нет?.. Коли в тепле и при зарплате оказывались те, кто о войне знал лишь из сводок Совинформбюро, а гнавшие из родных мест врага, вернувшись домой, на землю, которую они щедро полили своей кровью, вдруг понимали, что кроме жен и матерей их здесь никто и не ждал. Одни, которые покрепче и посмелее, звенели орденами в райкомах, доказывая свое право на место под солнцем; другие, уставшие, пили горькую и попадали к Ольшевскому. За год, прошедший с окончания войны, минская психушка разбухла больше чем на сотню коек, но мест все равно не хватало.
Доктор отошел от окна и повернулся к молодой женщине в белом халате, сидевшей на покрытом серым парусиновым чехлом стуле у стены, завешанной медицинскими плакатами, графиками дежурств и диаграммами, отражающими динамику психических заболеваний в области.
- Вы нашли место для новенького? - спросил Ольшевский, разглядывая аккуратную прическу сотрудницы.
- В третьей палате, на первом этаже; там семь человек, мы поставили еще одну кровать в углу, как вы сказали, подальше от окна и двери.
Для ординатора Акимовой просьба заранее подготовить место для «важного» больного выглядела странно. Обычно размещением пациентов занимался заведующий отделением, а тут сам главный дважды вызывал ее к себе, предупреждал, чтобы были готовы принять какого-то особого «неадекватного». На подробности Ольшевский был скуп, говорил лишь, что ему звонили откуда-то «сверху», рекомендовали быть особенно внимательным с больным, которого привезут со дня на день люди из военной контрразведки. Рекомендация в этом случае означала приказ, невыполнение которого грозило большими неприятностями.
- Вы хоть что-то о нем знаете? - осмелев, спросила Акимова.
- О ком?
- Ну, об этом… которого должны привезти.
- Ни черта я о нем не знаю! - раздраженно выпалил Ольшевский. - Позавчера позвонили из округа, сказали, что нужно понаблюдать одного человека, которого привезут и будут охранять два вооруженных бойца. Кто он, что с ним, почему к нам - понятия не имею!
- А откуда его привезут?
- Из военного госпиталя. Там его смотрел профессор Аккерман и пришел к заключению, что это наш больной.
- Аккерман? - вскинула тонкие нитки бровей Акимова, - а какое отношение Аккерман имеет к психиатрии?
- У военных и стоматолог роды примет! - отрезал Ольшевский и, услышав шум подъехавшего автомобиля, сделал шаг к окну.
Поскользнувшись на недотаявшем ледке, у больничного крыльца тормознула санитарка-полуторка. Выскочивший из кабины солдат одернул короткий, чистенький бушлат, закинул на плечо автомат и вбежал по лестнице, исчезнув из поля зрения Ольшевского. Через минуту на крыльце появились две санитарки - крупные женщины, составлявшие главную тягловую силу больницы, - с носилками, покрытыми несвежей простыней.
- Вот сейчас все и узнаем, - кивнул в сторону окна Ольшевский, - кажется, привезли «бесценный груз», идите, встречайте.
Акимова нехотя поднялась со стула, по пути к двери свернула к окну, бросила взгляд на возню возле машины. Санитарки вместе с бойцами пристраивали к фургону носилки. Акимова пожала плечами и решительным шагом вышла из кабинета. Она спустилась по лестнице, шагнула в коридор приемного отделения и почти столкнулась с высоким, широкоплечим сержантом в отутюженной полевой гимнастерке и начищенных хромовых сапогах.
- Где мне ваше начальство найти, уважаемый товарищ доктор? - спросил он, оглядывая стройную фигуру Акимовой.
- А вы кто?
- Сержант Павленко, контрразведка «Смерш». Вашему главврачу звонили по поводу одного больного.
- Из военного госпиталя?
- Так точно. Мы его привезли.
- К вам пошли санитарки с носилками.
- Санитарки - это хорошо, а носилки у нас свои, из госпиталя, он на них пока и лежит. Похоже, что мне не надо искать начальство, вы в курсе дела?
- Да, он будет наблюдаться в моей палате, - Акимова исподлобья бросила взгляд на сержанта, отметив, что офицерские погоны ему подошли бы больше.
- А вас как зовут, уважаемый доктор? - игриво улыбнулся Павленко.
- Врач Акимова.
- А по имени?
- Несите больного в третью палату, там все готово, - сухо пресекла попытки ухаживания Акимова.
- Есть, товарищ доктор, хотя мне надо бы взглянуть на место жительства нашего подопечного… Ну да ладно… - козырнул ей сержант и загремел сапогами в сторону крыльца.
Кравченко внесли в тесную, уставленную койками комнату, которую трудно было назвать больничной палатой. Левое крыло клиники ремонтировали, поэтому приходилось ютиться, используя каждый уголок. Застеленная серым суконным одеялом кровать стояла у стены, отгороженная от высокого, под потолок, окна еще одной койкой и отделенная от двери нешироким столиком, на котором по утрам раскладывали лекарства.
- Вот сюда, - командовала черноволосая санитарка, не без интереса поглядывая на крепких бойцов, маневрировавших носилками между прижавшихся друг к другу кроватей. - Да не опрокиньте больного, он пока еще ваш, за нами не числится…
- А он и после будет наш, мы его не бросим, он нам люб и дорог, - пошутил высокий сержант.
- Так это что, вы при нем останетесь? - поинтересовалась санитарка с тайной надеждой в голосе.
- Есть такой приказ, - улыбнулся сержант.
- И жить здесь будете?
- А как же? Приказано поставить нас на все виды довольствия, включая женскую ласку.
- Уж прямо-таки и ласку! Каши дадим, а остальное заслужить надо.
- Так заслужим! Вас как зовут? - сержант вытащил из-под Кравченко носилки и протянул чернявой санитарке для знакомства руку.
- Ее зовут санитарка Богданова, - раздался за спиной игривого сержанта голос Акимовой, - и попрошу вас, товарищи военные, в палату без халатов впредь не входить; это не казарма и не штаб, а медицинское учреждение. Халаты вам выдадут. Богданова, принесите два самых больших, какие у нас есть.
Санитарка недовольно повела плечами и вышла, стрельнув глазами в сторону Павленко. Доктор присела на кровать, пощупала пульс больного, заглянула в зрачки.
- Когда он потерял сознание? - тревожно спросила она сержанта.
- А мы думали, что он спит, - простодушно ответил боец, - да мы его такого из госпиталя забрали.
- И человека погрузили в машину в таком состоянии?! - почти крикнула Акимова.
- Да вы не волнуйтесь, доктор, это заключенный, он под следствием.
- Это не лишает его права на гуманное обращение. Где сопроводительные документы?
- Вот бумаги, которые приказано вам передать, - Павленко протянул тонкую картонную папку с написанной чернилами фамилией «Кравченко». - Смотрите, доктор, больной глаза открыл.
Кравченко тихо простонал и приподнял опухшие, синеватые веки. Взгляд его остановился на верхней планке дверного проема и замер.
- Вы слышите меня, больной? - вкрадчиво произнесла Акимова, взяв Кравченко за руку.
Больной кивнул, не отводя глаз от двери.
- Вы можете отвечать на мои вопросы?
Кравченко медленно повернул голову к стене и закрыл глаза.