— Нет, — качает головой Видок. — В такое поверить невозможно.
Я являюсь как раз в момент, когда он усаживается завтракать. Что за безмятежная сцена. Кофейник севрского фарфора, такая же чашка, из носика кофейника вырывается пар, в высокие, до пола, окна вливаются ароматы лимона и апельсина… Сам Видок — еще расслабленный, спокойный после ночного отдыха — облачен в халат с открытым воротом, мягкую шерстяную рубаху с ворсом и красные брюки.
В этот момент вбегает Эктор. Красный, распаленный последними событиями, жаждущий о них поведать. Благолепию конец.
— Мальчик-двойник? — восклицает Видок. — Которого протащили под носом у двух сотен вооруженных солдат? В игрушечной лошадке?
— Так утверждает профессор.
— И какого черта мы должны ему верить?
— Такого, что… с ним достаточно один раз побеседовать. Ему незачем лгать. И он единственный живой свидетель.
— Что вы говорите? И о чем же он свидетельствует? Он хоть раз видел своими глазами Луи Шарля? Разумеется, нет. Чтобы докладывать об этом деле в Министерстве юстиции, мне нужно нечто большее, чем воспоминания вашего задорного старичка.
Подцепив булочку на нож для масла, он в три укуса поглощает ее. В следующее мгновение раздается приглушенный, мягкий звон колоколов Сен-Северина. Ему отвечают колокольные звоны на другой стороне реки, и несколько минут длится эта перекличка.
Воскресенье.
Возможно, именно этот факт подвигает Видока воззвать к высшей силе.
— Господь всемогущий! Все, о чем я прошу, — это хоть самое завалящее доказательство! Разве это так много? Что-нибудь, чтобы меня в итоге не засмеяли!
— Не знаю, почему вам недостаточно моего рассказа, — заявляю я. — Я привел вам свидетельство очевидца…
— Демагогия.
— Я дал вам личные записи моего отца…
— Благодаря которым мы не продвинулись вперед ни на шаг, чтоб ему пусто было!
Наверное, выражение моего лица заставляет его смягчиться и умолкнуть. Потом он произносит негромко и слегка ворчливо:
— Отлично. Давайте сюда дневник.
В его движениях нет никакой аккуратности. Он бесцеремонно перелистывает отвердевшие страницы.
— Вот что меня беспокоит, Эктор. Последняя строка. «На этом пока все». Наводит на мысль, что продолжение следует. Вам не кажется?
— Продолжения нет. Я искал.
— Но в этом не прослеживается логики. Нам известно, что вашему отцу никто не мешал писать заметки. Известно, что у него не было острой необходимости спешно зарывать дневник — никто ведь даже не знал, что записи существуют. Так почему же он прервался на самом интересном месте? Почему не изложил все обстоятельно, как делал прежде?
В высокие окна врывается свежий ветерок и колышет страницы, будто травы на лугу. Видок готов уже закрыть дневник, но тут что-то привлекает его внимание.
— Подождите-ка, — цедит он сквозь зубы.
Он подносит книжку к свету. На внутренней стороне задней обложки видна трещинка, образовавшаяся, кажется, в результате давления изнутри.
— Господи, — бормочет Видок. — Глазам своим не верю…
Он просовывает палец под кожаную обложку… и через несколько секунд извлекает плотно сложенный лист бумаги. Он раскладывает его на столе, рядом с закусками и медом.
Для предъявления по месту требованияПодлинность объекта подтверждается наличием следующей особенности: родинка, темно-коричневого цвета, около сантиметра в диаметре, между безымянным пальцем и мизинцем правой ноги.
Ваш
доктор Эктор КарпантьеВзгляд Видока — жесткий взгляд охотника. Рот сузился до тонкой линии.
— Это почерк вашего отца? — спрашивает он.
— Да.
— Вы полностью в этом уверены?
— Да.
Он обрушивает кулак на столик. С такой силой, что дневник подпрыгивает, ложки в кофейных чашках звенят, а служанка вбегает, бледная от ужаса.
— Где месье Шарль? — ревет он.
— Еще спит.
— Тем лучше.
Он в той же позе и в том же состоянии, что я покинул его. Голова поднимается и опускается на подушках, шумное дыхание вырывается изо рта. Мы отодвигаем занавески, и разлившийся свет позволяет разглядеть детали, вроде запекшейся слюны в уголках его рта.
— Спит как ангел, черт его дери, — бормочет Видок, срывая одеяло.
Голые ноги дергаются, словно ослепленные ярким светом, и вновь замирают. Видок опускается на одно колено. С деликатной осторожностью, продемонстрированной им еще в морге, возле трупа Леблана, он раздвигает пальцы на ноге Шарля.
— Эктор, — шепчет он, — принесите лампу.
Но и без лампы, в утреннем свете, все хорошо видно. Темно-коричневая родинка, нечетких очертаний, приблизительно сантиметр в диаметре.
Простыни шелестят, пружины матраса поскрипывают. С горы подушек Шарль Рапскеллер сквозь полуоткрытые веки наблюдает за происходящим — ничуть не возражая, словно с подобных процедур начинается для него каждый новый день.
Несколько секунд Видок не знает, как поступить. И, в конце концов, решает остаться коленопреклоненным. Он слегка опускает голову. Воплощенное смирение.
— Я не стану называть вас «ваше величество», — говорит он. — Пока. Но если все пойдет хорошо, надеюсь, вы вспомните своего покорного слугу и мою верность вам.
После этого он поднимает голову. Смирение как ветром сдуло.
— Между нами больше общего, чем вы думаете, месье Шарль. Я тоже был узником. Меня пытались уничтожить, так же как и вас. Только не получилось. И не получится.
Как описать последующие мгновения? С величайшей тщательностью и осторожностью он накрывает Шарля одеялом, подтыкает его со всех сторон, так что в конце торчит лишь голова с поблескивающими от пота волосами. Никогда прежде я не замечал в Видоке такой нежности — или расчетливости.
— Завтра утром, — заявляет он, — свяжусь с Министерством юстиции. И да поможет нам Бог.
Глава 43
МЕРТВАЯ БАБОЧКА
Видок держит слово. Не прошло и двадцати четырех часов, как он договорился об аудиенции у герцогини Ангулемской. Еще день — и было назначено точное время.
— Во вторник днем, — объявляет он. — В час дня. В особняке маркиза де Монфора.
— Кто это?
— Вы уже встречались с ним, Эктор. В усыпальнице Сен-Дени. Он грозил лишить вас жизни.
Я сразу вспоминаю: голос государства. «Одно движение, и тебе конец».
— Маркиз — закадычный друг министра юстиции, — добавляет Видок. — И яростный защитник герцогини. И чтобы вам было не так страшно, заклятый враг графа д'Артуа. О, не думайте, что я забыл вашу теорию заговора. А теперь надо найти нашему юному другу одежду поприличней. Ничего бросающегося в глаза, ему не следует выглядеть самонадеянным. Но и на деревенщину он тоже не должен походить. И может, вы пострижете ему ногти? И ради всего святого, Эктор, проследите, чтобы он принял ванну.
Средства на покупку Шарлю нового костюма, лакированных туфель и лайковых перчаток выделяет префектура. Что касается меня… что ж, со мной поступают гораздо проще: срочно подгоняют под мою фигуру один из костюмов Видока. Однако лишенная возможности облегать внушительные формы первоначального владельца, ткань протестует, обвисая в самых неподходящих местах. Я все время об этом помню — и тогда, когда экипаж останавливается в porte cochère[21] особняка де Монфор, и тем более тогда, когда слуга в сизой ливрее проводит нас во внутреннее помещение, увешанное шпалерами из мануфактур Гобелен и Бове. Кресло, обитое узорной тканью, бархатное канапе. Роскошные портьеры, подвернутые и сложенные внизу с элегантностью, наводящей на мысль о женском платье. Каминный экран из девяти панелей с изысканными сценами сражения.
— Это музей? — интересуется Шарль.
— Можно и так сказать, — хмыкает Видок.
В это мгновение появляется сам хранитель музея, в свежем белом жилете и с двумя бриллиантовыми булавками в жабо. Если маркиз и узнает Видока, припомнив обстоятельства встречи, то не подает вида — ничем, кроме высокомерия, борющегося с чувством долга.
— Прежде чем мы приступим, месье, — произносит маркиз, — прошу вас переговорить со мной наедине.
— Вы можете смело говорить в присутствии этих джентльменов, — отвечает Видок. — Их вопрос касается так же, как и меня.
Никаких признаков, что он узнает и нас. Или желает узнавать.
— Если бы решение зависело от меня, — бесстрастным тоном замечает он, — ни один из вас здесь бы сейчас не стоял. То, что я открыл для вас двери своего дома, является с моей стороны личной услугой министру. Я бы попросил вас об этом не забывать.
— Мы учтем, месье маркиз. В свою очередь осмелюсь напомнить, что ради того, чтобы помешать этой встрече, было убито три человека. Разве их гибель не оправдывает некоторых затрат времени с вашей стороны? И со стороны герцогини?
