Как и в усыпальнице, маркиз выдвигает правую ногу, отчего сразу делается похож на дуэлянта. Однако в его голосе чувствуется уступка, едва заметная.
— Месье Видок, — начинает он, — вам следует понять. Я знаю герцогиню с тех пор, когда она была маленькой девочкой. Она столько страдала, что хватит на три жизни. Все, чего я желаю, это избавить ее от лишних слез.
— Надеюсь, что доставлю ей лишь радость, месье.
В карих глазах маркиза вспыхивает искра.
— Пятнадцать минут, — говорит он. — Не больше. И герцогиня оставляет за собой право в любой момент прервать беседу. Так же как и я.
— Договорились, — заключает Видок.
Его облик — воплощенная уверенность в себе. Я был бы счастлив, будь у меня хоть десятая ее доля, но куда уж мне! Я не могу представить себе сколько-нибудь удачное завершение этого предприятия. Вот маркиз, смуглый и непоколебимый. Вот Шарль, уже гоняет что-то ногами (теннисный мячик! Откуда он его взял?). А через минуту, подобная снежной буре, в гостиную врывается она: герцогиня Ангулемская.
Племянница нынешнего короля, невестка графа д'Артуа. Сейчас герцогиня предстает в более законченном образе, нежели тогда, в Сен-Дени, но в то же время она словно бы стала меньше и раздраженнее. Белый кашемир и алый бархат не для нее. Нет, ее удел — корсет и черный креп, и во всем облике герцогини читается: «Каким образом вы намерены испортить мне жизнь?»
— Добрый день, мадам. Я старший инспектор Видок из бригады безопасности.
— Мне о вас докладывали.
Ее голос так же холоден, как и протянутая Видоку рука.
— Я чрезвычайно польщен. Могу я представить вам господина, который с таким благородством и усердием помогал мне в расследовании? — Тщательно рассчитанная пауза, во время которой мои брюки обвисают еще в десяти местах. — Доктор Эктор Карпантье.
— Карпантье, — тихо повторяет она.
Не зная, как лучше поступить, я неловко делаю шаг вперед.
— Это большая честь беседовать с вами, мадам. Кажется, вы встречались с моим отцом. В менее счастливые времена.
— Да, — произносит герцогиня.
Она словно бы теряется между прошлым и настоящим.
— Разумеется, я вспоминаю вашего отца с огромной нежностью. Он был чрезвычайно добр ко мне и моему… — Затянутой в перчатку рукой она теребит золотой крестик на груди. — Ко мне и моему…
— В самом деле, — встревает Видок, прекращая затянувшуюся паузу. — Вы столь изящно подвели нас, мадам, к теме нашего обсуждения. Как я уже сообщал министру, недавние события позволяют сделать вывод, что предположительно — я подчеркиваю, предположительно — молодой человек, которого вы видите сейчас перед собой, мадам, возможно — слово, важность которого нельзя в данном случае переоценить, мадам, — итак, возможно, этот молодой человек не совсем вам неизвестен.
— В этом он вас убедил?
— Нет, мадам. Из своего детства он припоминает лишь драгоценные крохи. Он никогда не называл себя иным именем, только Шарль Рапскеллер. За него выступали другие люди.
— И кто же они?
— К сожалению, им чрезвычайно не повезло, мадам, — они умерли. Безвременно скончались. Одного из них звали месье Кретьен Леблан — его вы тоже, возможно, помните.
Еще одно имя, залетевшее из прошлого. Она склоняет голову, словно в попытке укрыться.
— Поскольку этому молодому человеку самому, по-видимому, угрожает опасность, мы сочли целесообразным представить его вам. Единственно ради его блага. Если вы с уверенностью заявите, что он не Луи Шарль, герцог Нормандский… что ж, в таком случае вы, возможно, окажете юноше неоценимую услугу: спасете ему жизнь.
Так он взывает к ее широко известному милосердию. Хитрый ход, если не считать, что в выражении лица герцогини сейчас нет и капли милосердия.
— Полагаю, бессмысленно, месье, утверждать нечто столь очевидное. Как вы помните, мой брат погиб.
— Пожалуй, — соглашается Видок. — Так принято считать. Однако вследствие отсутствия… отсутствия тела как такового…
Маркиз резко поднимается со стула, его губы предостерегающе изгибаются. Но его опережает герцогиня.
— Эта дерзость, — произносит она тоном медленно разгорающейся ярости, — переходит все границы. Вы утверждаете, что мой брат жив. Я говорю, что он умер. Поскольку мы не можем прийти к соглашению по этому вопросу, предлагаю немедленно прекратить беседу.
В этот момент в разговор вступает человек, на которого до сих пор никто не обращал внимания.
— У тебя красивые волосы, — произносит Шарль. — Те, что видны.
Изумленная герцогиня подносит руку к своему маленькому, по английской моде, капору. На щеках у нее проступают фиолетовые пятна.
— Мои извинения, — вмешивается Видок. — Молодой человек не всегда… у него иной раз с головой не совсем…
— Подлец, — глухо стонет она. — Подлое существо.
С выражением презрения она надвигается на Шарля.
— Я уже нескольким таким, как вы, дала от ворот поворот, — шипит она. — Называющим себя именем моего дорогого брата. С превеликим удовольствием спроважу и вас.
— Надеюсь, вы не станете это делать, — отвечает Шарль. — Мы ведь только пришли.
После этого вопрос, убедит он ее в чем-то или нет, уже неуместен; можно лишь спрашивать себя, уйдет ли он отсюда живым.
— Скажите мне. — Ее голос похож на воронье карканье. — Ответьте, месье Притворщик. В какой день умер мой отец?
Вопрос не столько озадачивает его, сколько словно бы пролетает мимо. С растерянной улыбкой он поворачивается ко мне, смотрит на Видока, опять на нее.
— Ага, вы забыли? — восклицает герцогиня. — Двадцать первого января. Любой школьник, изучающий историю, мог бы поведать вам об этом. А помните ли вы, что после его смерти долго стреляли из пушек? Помните? Помните, как вы реагировали на стрельбу? А что сказала ваша тетя, помните?
Маркиз кладет руку ей на плечо.
— Дитя мое, — тихо произносит он. — Прошу вас…
— Помните, что они с матерью сделали для вас в ту ночь? То, что обычно не делали? — Черты ее лица до предела заостряются. — А может, вы сумеете припомнить день, когда собрали для меня мою переписку. Где вы сложили письма? В какой комнате? Каким образом?
Впервые за все время в глазах Шарля мелькает страх. Он протягивает вперед руки, словно стараясь защититься от удара.
— И еще скажите, как вы подшутили надо мной в девяносто третьем на Новый год? Что это была за проделка? В какой комнате она произошла?
Долгое, долгое молчание. Пока оно тянется, потухают последние угольки надежды. Выражение лица герцогини? Экстатически-мрачное — вот единственное достойное описание.
— На мой взгляд, молчание месье Рапскеллера говорит само за себя. Мой брат, если бы он был жив, смог бы ответить на любой из этих вопросов.
Видок скребет в затылке.
— У него — кажется, я забыл сообщить об этом, мадам, — амнезия. Доктор Карпантье подтвердит…
— Чрезвычайно сожалею, но вынуждена предложить вам покинуть помещение.
Демонстративно, одним щелчком сложив черный веер, она протягивает руку к звонку, намереваясь вызвать горничную. Ее движения почти театральны: она знает, что никто не посмеет ее остановить.
Кроме Шарля.
— Это была бабочка, — срывается у него с губ.
Прищурившись, она пристально смотрит на него.
— Что вы сказали?
— Я нашел бабочку. Сумеречного бражника. Так странно, что он попался мне в январе. Я посадил его в кувшин.
С ним сейчас происходит то же самое, чему я уже однажды был свидетелем в саду Тюильри: словно внутри у него наступает рассвет. Его лицо, вся его личность распахивается навстречу свету.
— Вы вздремнули днем, — продолжает он, — а я прокрался в комнату. Вы спали на маминой кровати, потому что вам нравилось марсельское покрывало, которым она была застелена. Я сунул бабочку вам под сорочку, а вы проснулись и завизжали. А бабочка, ну да, она летала у вас под сорочкой, хлопала крылышками. К тому времени, когда мы ее достали, бедняжка уже умерла. Я помню, у вас на коже остались следы… пыльца с крыльев. А вы сказали: «Не переживай, мы ее похороним, и она попадет в рай». И мы похоронили бабочку в дровяном погребе.
Беззвучно шевеля губами, герцогиня падает на канапе.
— А ваши письма, — продолжает Шарль, — я перевязал белой лентой, засунул под ленту розу и приложил записку: «Собственность мадам Серьезы (я так написал, потому что этим именем вас часто называла мама). Вскрыть перед смертной казнью». Я оставил сверток на короткой винтовой лестнице, по которой можно было подняться из гардеробной на чердак. На самом деле я не думал ни о какой смерти. Я просто хотел подшутить. А когда в тот день стреляли из пушек, я…
Она машет рукой перед самым лицом Шарля, словно стараясь остановить его.
— … я расхохотался. На самом деле я плакал, но наружу все вышло не так. Тетя Элизабет нисколько не рассердилась. Она лишь сказала: «Да, дитя мое. Твой отец тоже сейчас смеется, ведь он на небесах, с ангелами, а там бесконечная радость». И когда я стал думать о том, что папа на небесах с ангелами, я начал плакать, все плакал и плакал и не мог остановиться. И мама с тетей Элизабет позволили мне в тот вечер лечь позднее обычного и играли со мной в нарды, хотя мне вовсе не хотелось. Чтобы успокоить, меня напоили разбавленным вином, и мама качала меня на руках, пока я не уснул. А когда я на следующее утро проснулся, вы были рядом. Стояли перед моей постелью с деревцем кассии в руках. Не знаю, где вы его нашли. И вы сказали: «Надо его посадить в память об отце. Чтобы каждый раз, когда мы смотрим на дерево, вспоминать папу».
