Она часами лежала в ванне. Обеды из макарон, которые она себе готовила, наполняли дом ароматом чеснока. Она читала романы на диване или качалась в кресле-качалке, а иногда брала увесистую, как кирпич, антологию поэзии с собой, уходя посидеть в тени стволов на излучине. Вордсворт, Блейк и Китс были изранены пометками. Робинсон Джефферс, Хини, Р. С. Томас, Лес Мюррей и Джудит Райт обрамлены звездочками и восклицательными знаками, поставленными разными людьми.
Иногда по утрам Джорджи не делала ничего, только держала в руках разные медиаторы Лю. Она лежала на диване, поворачивая руку так, чтобы солнечный свет сиял на меди, пластике и черепаховом панцире. С этими поблескивающими когтями она чувствовала себя совершенно иным существом.
Каждый день в ту осень Джорджи проверяла почту с растущим ожиданием. Ей понадобилось некоторое время, чтобы признаться себе в том, что она ждет знака. Казалось бы, ничего не происходило, но уверенность росла. Единственное письмо, адресованное ей, было от Эвис Макдугалл: та сообщала, что после нескольких недель операций вскоре выпишется из больницы. Вся электронная почта была либо от сумасшедших незнакомцев, либо от акул маркетинга, которые купили ее данные у кого-то еще. Со стороны семьи – молчание, хотя Джорджи и пыталась звонить им.
Джим почти не разговаривал.
Джорджи решила перевезти свои вещи постепенно.
* * *
Он ввел «Крузер» в виновато поглядывающий на него двор фермы. В багажнике булькали канистры. Старый, некрашеный дом был темен, и небо над ним пусто и безоблачно.
Он выхватил бутылку, стоявшую между лодыжек, и сделал глоток. Пиво было уже теплым. Когда в голове прояснилось от паров, он опустил стекло, чтобы вдохнуть чистого, сухого, пыльного воздуха. Он хотел выйти, чтобы избавиться от вони бензина, но не позволил себе – он боялся того, что наверняка сделает.
Если поджечь хибару, это не выжжет неудачу так, как тебе это нужно. И не освободит от ощущения, что, какое бы бурное и ненавистное начало ни присутствовало в этом мире, оно наблюдает за тобой и судит тебя. Но, черт возьми, и от этого можно будет получить немалое удовлетворение.
Если бы он вышел из машины под каким бы то ни было чертовым предлогом – он знал, что наверняка пойдет вперед и сделает это, он зажжет гребаную ночь, он зажжет звезды там, где их не было, и никто не посмеет сказать, что у него нет на это никаких причин.
И все же уже через несколько секунд он знал, что ничего не сделает. Разве он не доказал себе всего? Он сидит здесь в дикой ярости, у него есть средства и желание, но не делает этого – разве это не доказывает целиком и полностью, что тебе не суждено вечно повторяться?
Он допил пиво и заставил себя поехать назад. Он так чертовски устал.
* * *
Она увидела Лю Фокса на коленях посреди пропахшей мочой дымки. Солнце сияло в небе, как новая монетка. Он копал землю, а небо за его спиной горело, как лесной пожар. Он на секунду остановился и поманил ее. Джорджи присела рядом с ним на корточки и под землей увидела трубу из вороненой стали, покрытую сыпью клапанов и кранов. Она увидела, как он поворачивает краны – один за другим. Один извергал числа, другой – смех. И были маленькие вспышки каждого запаха: твоей матери, тыльной стороны руки, еды, дерьма, гнили, мыла. Она услышала детские крики, увидела фотосинтез. Кусочки информации вырывались из кранов, как сосиски из сосисочной машины. Из одного крана струилась только соль, а из другого – запах только что отчеканенных денег. А Лю продолжал копать, как пес, и облако пыли поднималось у него между лодыжек, пока не докопал до адского сплетения труб под землей, в которые всасывался, хранился и бродил каждый момент времени и опыта. Все, что когда бы то ни было случалось, лежало там. Джорджи не понимала, кто и зачем сделал это и что из этого выйдет.
Она начала плакать от тревоги и недоумения.
И потом он поднял глаза, взял щепоть земли, плюнул на нее и скатал ее в желтую таблетку. Он ласково прижал ее к уху Джорджи и улыбнулся. Таблетка пела. Как приложенная к уху ракушка. Как хор, выводящий одну ноту. Как пчела, жужжащая прямо в ухо.
* * *
Каждый день к трем, когда кончались занятия в школе, Джорджи проскальзывала обратно в город. Сегодня, ставя маленькую «Мазду» в гараж, она подумала: а заметил ли кто-нибудь вообще, что в гараже освобождается пространство, по мере того как она увозит по коробке в день вдаль по шоссе? Она сомневалась в этом. Джим был занят по горло. Ее теперь не было большую часть недели. Она занималась домашними делами лихорадочными рывками по утрам, до того, как мальчики уйдут в школу. Никто, похоже, не замечал.
На автоответчике обнаружилось пять сообщений. Большинство из них были неразборчивые вскрики возбуждения и поздравлений, и только отрывистый голос Джима в самом конце просветил ее. Голос был безразличный и усталый, но она слышала, как на заднем плане кричат и скандируют палубные.
– Мы будем сразу после трех, – сказал он. – Как разгрузимся, пойдем прямо в пивную. Приводи мальчиков.
Джим больше не ходил в пивную. Для этого похода могла быть только одна причина – традиционное требование платить за всех в баре в конце самого удачного дня.
Джорджи включила передатчик и ощутила в эфире вибрацию. Ясно, он напал на основную жилу; он убил свинью. Это было хорошо слышно даже в быстрых и благоговейных переговорах по радио – восхищение, смешанное с горечью, и уклончивые расспросы о координатах.
Поджидая мальчиков из школы, она взяла бинокль и разыскала «Налетчика», идущего полным ходом вдоль берега к проходу между рифами.
В четыре в пивной было настоящее столпотворение. Джорджи уже однажды видела такое и слышала рассказы о других больших уловах и соответствующих празднествах. В Уайт-Пойнте было положено уважительно относиться к пикам удачи – с той же серьезностью, с какой следовало не замечать провалы. Праздновали из страха, что такая удача может впредь обходить тебя стороной. Но в этот день, с таким чертовски огромным, почти сверхъестественным уловом, надо было ожидать, что все окончательно обезумеют.
К пяти Джорджи отступила с позиций на газон рядом с пивной, чтобы избавить мальчиков от худшего. Они были возбуждены и счастливы, но им совершенно не стоило смотреть на подавальщиц в веревочных трусиках, которым стреляют в майки пивом из водяных пистолетов. Бильярдные столы – как бассейны, и их суконное покрытие трещит по швам от танцующих ног. Она задумалась, не на такие ли сборища звали семью Фоксов, чтобы они развлекали собрание гитарами и скрипками. Господи, да это все равно что попасть в медвежью берлогу. И проигрыватель надрывается, чтобы обеспечить звучание «Эй-Си/Ди-Си» и «Зи-Зи Топ» на требуемой громкости. И голозадый палубный, ныряющий за барную стойку и возвращающийся так быстро, что можно поклясться: где-то там, за стойкой, спрятан трамплин. И громкий смех, и грохот бьющегося стекла. Она видела там Йоги и Шовера Макдугалла. Бивер закрылся рано. У него обнаружилась невероятная способность избегать ее взгляда. Она узнала дюжину серферов с растрескавшимися губами, родителей, которых видела в школьном дворе, лица из супермаркета. У нескольких нашлась для нее добрососедская улыбка, но никто не заговорил с нею. Все были там, кроме Рэчел и Джерры.
Джим вышел, подгоняемый волной дружеских похлопываний по спине; для человека, который за день заработал столько же, сколько медсестра зарабатывает за год, он выглядел очень торжественно и серьезно. На шее у него болтались солнечные очки. Мальчики торжественно пожали ему руку, и они вчетвером пошли посидеть на травянистом пригорке, за которым уже начинался пляж. Над ними висели чайки. Солнце склонялось к морю, и в его отблеске суда усиленно раскачивались на якорях.
– Сколько? – спросил Джош. – Сколько лангустов?
– У нас посуды не хватило, – сказал его отец. – Пришлось паковать их, как в старые времена, и поливать из палубной кишки. Пришлось освободить ледник, когда кончились мешки.
– Удача или хороший менеджмент? – поддразнивая, спросила Джорджи.
– Ни то ни другое.
– Развлекайся. Я отведу их домой и накормлю.
– Подожди меня, – пробормотал он.
И тут вышла Эвис Макдугалл, держа руку так, как будто еще к ней не привыкла. Джорджи сгребла мальчиков и скользнула на пляж как раз в тот момент, когда Эвис заметила Джима.
Примерно в девять Джим взошел по ступенькам террасы со стороны пляжа и тяжело уселся рядом с ней. Мальчики спали. Воздух был прохладен. Ей понадобилась хлопковая куртка, чтобы не замерзнуть. Джим скинул свои палубные ботинки.
– Ну и день, – сказала Джорджи.
– Они все еще празднуют, – сказал он несколько удивленно.
– Кажется, ты должен проставиться. Пей или иди домой, так?
– Ну, я уже слишком старый.
Некоторое время они помолчали. От Джима пахло потом и пивом.
