– Кажется, ты должен проставиться. Пей или иди домой, так?
– Ну, я уже слишком старый.
Некоторое время они помолчали. От Джима пахло потом и пивом.
– Ты спросила, что это – удача или мозги, – сказал он наконец. – Ты знаешь, сразу, мы даже первую сеть вытащить не успели, я уже знал, что это что-то другое. Это было слишком странно. К полудню я был уже уверен.
– Уверен в чем?
– Что это какой-то знак.
– Знак?
– Я отхожу от дел, Джорджи. Борис может довести сезон до конца. Я на какое-то время уезжаю.
– Да что ты говоришь? – воскликнула она с нервным смешком.
– Мальчики со следующего семестра пойдут в школу-интернат. Я хочу, чтобы ты поехала со мной.
– Господи, Джим, ты выпил. Может, поговорим завтра, когда все весь шум уляжется?
– Сестра Дебби забирает их в субботу.
– Они знают? Мальчики?
– Нет.
– Ты хочешь сказать, ты это планировал?
– Несколько недель, – пробормотал он. – Но сегодняшний день все подтвердил.
– Знак. Я думала, ты не суеверен.
– Я и не суеверен. Это другое.
– Но мальчики, Джим.
– Это мои дети. Ты же знала, что я раньше или позже это сделаю. А ты… ты уже на полпути к дверям; не надо им это видеть. Эти последние несколько месяцев были чертовски отвратительны, и пришло время принимать решения. Мне это кажется совершенно ясным.
У Джорджи в горле неожиданно сгустился комок. Она подумала об этом чертовом конверте.
– Это ведь Брум, так? – спросила она. – Ты едешь в Брум?
– Да. И хочу, чтобы ты поехала со мной. Это важно.
– Ты знаешь, где Лю, так?
– Не хуже тебя.
– Почему? Почему я должна ехать?
Джим вздохнул:
– Почему ты переехала к нему в дом? Почему ты притворяешься, что он тебе не нужен?
– Ответь мне, Джим.
– Я не могу. Не здесь. Не сейчас.
– Тогда я не поеду.
– Ты поедешь.
– Не угрожай мне.
– Господи, Джорджи, да не угрожаю я тебе. Слушай, – сказал он, наклоняясь к ней на стуле с таким серьезным видом, что это ее еще больше насторожило и испугало. – Тебе никогда не хотелось все исправить?
– Исправить что? – спросила она, защищаясь.
– Ну, вещи, которые ты делала раньше.
Она обхватила руками колени. Южный ветер перекатывался в хлопковых пальмах.
– Нет, – солгала она.
– Ну а вот некоторым из нас хочется.
– Джим, тебе не надо ничего исправлять. Не для меня.
– А это и не для тебя, – раздраженно сказал он.
– Тогда скажи мне, из-за чего это все, черт возьми!
– Господи, – пробормотал он. – Я не думал, что все пойдет так. Я думал, что окажу тебе услугу.
Джорджи встала и посмотрела на него. В свете, струившемся из-за двери, он выглядел осунувшимся, но его глаза были широко открыты. Он был похож на ребенка, который силится проглотить что-то, что слишком велико для него. Это зрелище лишило Джорджи злости. Прошло много времени с тех пор, как она в последний раз видела такой страх на его лице. Джорджи поверила ему. Это не из-за нее. Джима охватывало нечто, чего он не мог ни понять, ни контролировать, и Джорджи поняла, что заинтригована и чувствует неприязнь.
– Иди спать, – сказала она.
– Да, – отвечал он. – Пора бы.
Джорджи осталась на террасе в пронизывающе холодном вечернем воздухе. У залива подпрыгивала и грохотала пивная. Она неожиданно почувствовала себя старой. Она легла поздно, но спала только урывками, в богатой череде снов. Перед пробуждением она была на белом ракушечном пляже. Под луной стояли баобабы. Вода была спокойна и испещрена отражениями. Над пляжем возвышались джунгли, и оттуда тянулся насыщенный запах гниения. На краю моря появился силуэт. Струящаяся ткань, в которую он был облачен, делала его похожим на Христа из воскресной школы. Он манил ее, раскинув руки. Когда она подошла, она увидела миссис Юбэйл, у которой на лице был мозг, и ее дыхание было как тропическое зловоние, когда она прошептала: «О сестра, о сестра», – и взяла ее за руку. Джорджи отшатнулась. В лунном свете поблескивала стальная лопата, и она подобрала ее и взмахнула. Голова миссис Юбэйл раскололась, как арбуз. Она рухнула на мелководье. За деревьями неожиданно появились люди. Джорджи швырнула лопату, но не слышала звука падения.
* * *
Никто из членов семьи Джорджи еще не звонил в ответ. Персонал больницы, где лежала Джуд, говорил, что та не может подойти к телефону. Днем в пятницу Джорджи отогнала свою маленькую «Мазду» к Биверу, чтобы спросить, не подержит ли он машину до ее возвращения. Бивер всю неделю почти не разговаривал с нею. Она оставила машину у него на свалке. Он вышел из задней двери рядом с воняющими туалетами, и они постояли рядом с желтой веселушкой.
– Я понял, – сказал он, пиная переднюю шину носком ботинка. – Он верует.
– Ну, что-то им да овладело.
– Страх Господень, – сказал он с кривозубой усмешкой.
– Ты правда так считаешь?
– Что-то близкое к тому, Джордж.
– Сказал, что хочет что-то исправить, – сказала она, протягивая ему ключи.
– Ну, разве того, что жена померла, недостаточно?
Она пожала плечами.
– Это как-то связано с нею, ведь так?
– Я так думаю. Это и еще ты, Джордж.
– И все-таки что на него нашло? Он говорит о всяких знаках и предзнаменованиях, и я не пойму, он об удаче волнуется или о Господе Всемогущем.
– Может, для него это одно и то же.
– Ну так вот, меня это пугает, – сказала Джорджи. – Эти разговоры и эта поездка в Брум.
– Так зачем ты едешь?
– Ну, – пробормотала она, – я смогу что-нибудь для себя из нее извлечь.
– Фокса, – со смехом сказал Бивер. – Вот и нашлось имя, которым он сможет заклинать Господа. И оно всегда заставляло его подскакивать.
– Господи, Бивер, ты знаешь больше, чем говоришь. Могу поспорить, ты о нем все знаешь до капельки.
– Не. И все-таки я могу порассказать о нем достаточно дерьма – как и он обо мне.
– А дай-ка попробую угадать: мне ты не расскажешь, что хорошего знаешь о нем.
– Верно.
– Так ты его психоаналитик или исповедник?
Бивер рассмеялся и подтолкнул ее машинку бедром, так что его брюшко подпрыгнуло вместе с подвеской машины.
– Ну, Бивер, по-дружески. Скажи мне, меняются ли люди?
– По-дружески? Не знаю. Хотя одно тебе все-таки скажу. В старину вещи были гораздо проще. Джим Бакридж в том числе.
Потом она прогуливалась с Рэчел вдоль лагуны, и они остановились на мысу, чтобы посмотреть, как ее сын Сэм скатывается с отдаленной волны, перехлестывающей через риф. Рэчел знала, что это он, потому что узнала раскраску его доски, но для Джорджи он был просто струей пены на поверхности волны. Прогуливаясь в удрученном молчании, они наткнулись на перевернутую черепаху, окруженную наскакивающими птицами. Они перевернули ее на брюшко, положили на приплесок и увидели, что та все еще жива; но тут они заметили большой стебель, вырастающий у нее из головы, на конце которого была какая-то мидия; и когда они смыли раковину, крохотный краб упал с зада черепахи. Джорджи знала, что это за черепаха. Она видела их сотнями в тропиках. Это была грифовая черепаха, забравшаяся за тысячи миль от родины. Джорджи представила себе, как утомленную черепаху уносит южное течение Лиюин, а всякие животные прилепляются к ней, как к груде мусора.
– Ты веришь в предзнаменования, Рэчел?
– Не-а, – сказала та, подергивая за основание моллюска.
– Я думала, вы, ньюэйджеры, везде их видите.
– Что это ты заладила о «Нью эйдж»? Я просто помассировала тебе спину и уже стала ясновидящей. Подруга, единственное, что у меня ассоциируется с новой эпохой, – это значок доллара.
– Старая, циничная баба.
– Гляди-ка, дошло.
– Что мы будем с ней делать?
– Сэм с Джеррой выходят ее. И зимой кто-нибудь отвезет ее на север.
– Долго же ей пришлось проплыть до этого пляжа, чтобы очутиться у наших ног.
Рэчел рассмеялась.
– Ты думаешь, я сошла с ума, – сказала Джорджи. – Из-за этого. Из-за поездки с Джимом.
Рэчел взяла черепаху и обрызгала водой ее панцирь.
– Знаешь, – сказала Джорджи, – обычно, когда я делаю глупость, я не долго думаю. Это даже похоже на безумие. Но я этого не чувствую. Я спокойна. Почти сосредоточенна. Всего несколько дней. А потом я вернусь. Он не знает еще, что я переехала на ферму. Ты заглянешь ко мне, когда я обживусь?
– Конечно, – сказала Рэчел, глядя, как черепаха слабо вырывается и пытается уплыть.
Когда они обходили лагуну, черепаха все трепыхалась и гребла ластами в воздухе. Они прошли весь пляж и не встретили ни души.
VII
Фокс разбивает лагерь под нависающей плитой столовой горы. Здесь есть длинный уступ, запорошенный розовой пылью, и неподалеку – пруд с дождевой водой, которая скатывается сюда со скал во второй половине дня. Фокс располагается под песчаниковым навесом и устраивает костер на открытом уступе. С этого места хорошо просматривается весь остров – через вершины деревьев до пояса баобабов и до самого пляжа. Оттуда открывается вид на весь залив. Вдали лежит широкое плато в пестрых мазках красного, черного и зеленого, и в полдень муссонные дожди покрывают его полосками маленьких водопадов, которые отсюда кажутся не больше блесток на платье. Фокс выбирает место для лагеря в основном потому, что здесь неподалеку есть питьевая вода, но он отлично понимает и его достоинства в плане укрытия. Построив из веток подобие хижины и заслонив ею устье свисающей плиты, он знает, что теперь его совершенно не видно с пляжа. Укрытие отлично сливается с бахромой инжира и усиками плюща. Со временем он протаптывает тропку через остатки тропического леса к пляжу, где раскалывает устриц и забрасывает снасти. Один конец белой бухточки заканчивается булыжниками и острой галькой. На другом – чахлая поросль мангровых деревьев; через нее он в часы отлива проходит к полосе камней, которая завершается полоской песка. От этой полоски до материка не больше полумили. Даже в сезон дождей на материке, похоже, очень сухо. Горные гряды отсюда кажутся жесткими, бездревесными.
