в полумраке келий, за окнами которых бесновались тени ожившего прошлого. Когда нечего больше ждать, Россия может наконец позволить себе сосредоточиться.
Президентские и парламентские выборы в России 2011–2012 годов стали очередной исторической вешкой, отделяющей один политический период от другого. Россия подвела черту под блеском и нищетой первых двенадцати лет правления Владимира Путина, восстановившего русскую государственность из праха только для того, как выяснилось, чтобы в прах же ее и низвергнуть.
Что же представляет собою «возрожденное» Владимиром Путиным государство? Ответ на этот вопрос не так прост, как кажется на первый взгляд. Больше всего современная Россия похожа на то, что обычно называют «неразвитым государством» (underdeveloped state), для которого характерны правовой произвол, неконтролируемая коррупция и прогрессирующее социальное неравенство. На этом можно было бы поставить точку, если бы не одно обстоятельство: Россия пребывает в таком состоянии – за редкими периодами исключений – как минимум последние четыреста лет и относительно неплохо себя чувствует. Неразвитость – это нормальное состояние русской государственности и русского общества. Но при этом для обыкновенного «неразвитого государства» оно слишком «развито».
Россия играла и продолжает играть, возможно по инерции, выдающуюся роль в мировой истории. Двигаясь рывками от застоя к революции, она оказалась способна создать культуру мирового значения. Это заставляет присмотреться к русскому государству пристальнее, выйдя за рамки обычной парадигмы failed state[85]. Его способность, оставаясь неразвитым, обеспечивать развитие – не случайность. Она во многом обусловлена дуалистической, двухуровневой природой этой государственности. Как справедливо заметил Юрий Пивоваров, на протяжении последних нескольких столетий русское государство существует в двух ипостасях – регулярного (внешнего) и чрезвычайного (внутреннего) государства. Слабость институтов первого всегда компенсировалась вездесущностью и силой неформального влияния второго.
Без параллельной власти, этого своеобразного встроенного в повседневное управление «государства в государстве», Россия не только бы не смогла достигнуть тех исторических высот, на которых она расположилась сегодня, но и вряд ли сохранилась бы в качестве суверенного государства в пределах своих нынешних границ. В России на протяжении нескольких веков чиновники были разделены на когорты, одна из которых (привилегированная) контролировала и направляла работу всей остальной бюрократии. Это и было своеобразным разделением властей «по-русски».
«Внутреннее государство» в России могло принимать разные исторические формы, эволюционируя от опричнины до советской номенклатуры, но во все времена ей были присущи некие общие «сквозные» черты: она напрямую замыкалась на «национального лидера» (как бы он ни назывался – царь, император или генсек), представляя собой прежде всего инструмент его личной власти; она была спаяна определенной идеологией, которая больше напоминала религию; она имела существенные экономические и политические привилегии. Быть опричником всегда было выгодно, почетно и безопасно.
Эта традиционная для России двухуровневая система власти была сломана в конце 80-х годов в ходе горбачевской перестройки, когда был сначала политически нейтрализован, а потом и уничтожен аппарат коммунистической партии, собственно и являвшейся той самой параллельной властью, на которой испокон веков держалось все в стране. Оболочка же осталась нетронутой – внешнее никчемное государство продолжало существовать как иллюзорная политическая реальность. На самом же деле без партийного руководства советская бюрократия была недееспособна – «бентли», если из него вынуть двигатель, превращается в дорогостоящий хлам. А советская государственная машина была отнюдь не «бентли».
Удивительно не то, что компартия была уничтожена, а то, что она была уничтожена по ошибке. «Прорабы перестройки» не до конца представляли себе ту действительную роль, которую партийная машина играла как цементирующая сила российской (советской) государственности, и надеялись удержать ситуацию под контролем без ее помощи. Они видели в компартии исключительно препятствие для своих реформаторских замыслов и вместо опережающей реорганизации пошли на ее фактическое форсированное устранение из политической жизни. Позднее Горбачев признал «запаздывание» с реформой КПСС одной из своих главных ошибок.
Так или иначе крах компартии привел к краху всей советской бюрократической системы и всеобщему государственному параличу, последствия которого не преодолены и по сегодняшний день. Но этим дело не ограничилось, и вслед за экономической приватизацией последовала практически такая же молниеносная политическая приватизация. Бесхозная бюрократия недолго оставалась без присмотра. Место «смотрящего», которое ранее монопольно занимала коммунистическая партия, перешло к бесчисленному множеству свежеиспеченных макро- и микроолигархов, которые в массовом порядке, в центре и на местах, захватывали, словно трофей, как отдельные должности, так и целые ведомства. Власть очень быстро оказалась «разобрана на части» весьма специфическим новым правящим классом, костяк которого составляли отчасти бывшие советские номенклатурщики, отчасти взбудораженные революцией представители интеллигенции и – в значительной части – криминалитет.
К концу 90-х годов криминально-номенклатурная приватизация власти и собственности достигла своего апогея, вследствие чего в обществе возникло обратное движение сопротивления – появился жесткий запрос на восстановление бюрократической системы, к тому моменту практически полностью исчерпавшей себя. Феноменальная поддержка, которую в то время общество оказало никому не известному Путину, объясняется именно тем, что он дал ответ на этот запрос. Путин осуществил «политическую национализацию» (буквально «отскреб» власть от отдельно взятых олигархов), воссоздал единство бюрократии и восстановил бюрократическую иерархию. Но вместе с тем он восстановил и ту «параллельную власть», ту порушенную Горбачевым силу, с помощью которой можно было этой системой управлять.
Приступив к созданию своего «спецгосударства», Путин последовательно решил несколько важнейших политических задач, в том числе осуществил реорганизацию правящего класса, воссоздал номенклатуру, восстановил политический террор как универсальный метод контроля над властью, подвел под вновь созданное им «государство в государстве» собственную экономическую базу.
Путин по инерции воспринимается чуть ли не как истребитель олигархов. Однако на самом деле это очень далеко от правды. Он, может быть, и враг отдельно взятых олигархов, но вовсе не враг олигархии. Напротив, мало кто сделал больше для укрепления коллективной власти олигархов, чем он. Жертвуя отдельными фигурами, он выиграл политическую партию в интересах всего класса. Пользуясь терминологией Гегеля, можно сказать, что Путин превратил олигархов из «класса в себе» в «класс для себя». Через восемьдесят лет после сталинской коллективизации Путин проделал нечто подобное с российскими олигархами. По сути, в начале второго срока своего президентства Путин провел скрытую национализацию. Он подчинил себе своенравных олигархов, поставив обладание ими собственностью в зависимость от степени их лояльности власти, а точнее, ему лично. Он изменил психологию этих людей, заставил их признать себя не более чем назначенными управленцами вверенных им государством активов, которые даны им под определенные гарантии.
Входной билет в новую олигархию стоил дорого. Во-первых, необходимо было смириться с теневым налогообложением и стать донором многочисленных «черных касс», которые создавались бесчисленными правительственными агентами. Во-вторых, необходимо было признать соблюдение политического нейтралитета и отказ от самостоятельной политической активности в качестве conditio sine qua non[86] экономического выживания. Тех, кто не соглашался принять условия, безжалостно изгоняли из русского экономического рая. Поводы преследования Ходорковского*, Браудера, Чичваркина[87] и им подобных были разными, но причина у них была одна – выдавливание из бизнеса людей, не принявших новых «коллективных» правил игры. По сути, Путин сумел заставить олигархов подписать джентльменское коллективное трудовое соглашение.
Реорганизация правящего класса – недооцененный подвиг Путина. На решение этой задачи ушло несколько лет. Сегодня мало кто помнит, что, придя к власти, Путин был невероятно слаб, со всех сторон его окружали «постсоветские феодалы», обладавшие не просто огромными деньгами, но и собственными службами безопасности и чуть ли не вооруженными силами. В этом смысле есть нечто общее в положении раннего Путина и молодого Ивана Грозного. Немудрено, что и выход оба искали в одном
