Я была той, с кем, по твоему мнению, было бы забавно поиграть. А теперь, когда мир утонул в дерьме, ты бросил меня там, где нашел.
Джейн выплескивала всю ярость. Уходила в нее все глубже, во мрак, полный злобы. И когда она иссякла, Джейн написала, что ее разрывает изнутри:
Ненависть к тебе оставила во мне пустоту.
Затем она обратилась к унынию, чтобы напомнить себе, каково это – чувствовать:
Не надо было бросать дом и переезжать в город, который гордится своим безразличием к нуждающимся. Не стоило и думать, что я могу претендовать на что-то большее, чем положено мне по рождению, что жизнь здесь даст мне лучшую судьбу. Следовало остаться на выжженной равнине, наблюдать за клубами дыма каждое лето. Устроиться на работу к отцу, заменить его, когда из-за артрита ему стало тяжело поднимать коробки. Я должна была остаться дочерью своего отца и никогда не поддаваться этому пароксизму желания большего.
На третий день бремя прошлого стало невыносимым. Джейн написала, что все больше беспокоится за Гранта:
Что, если ты не смог подняться в воздух с отцом? Или внезапный порыв ветра столкнул тебя с крыши? Что, если ты вернулся за мной, как обещал, но вертолет/лодка/шлюпка перевернулись во время урагана? Что, если Плавучий город погрузился на самое дно моря?
Джейн перечисляла мрачные безысходные кончины Гранта и в итоге решила, что он жив:
Ты слишком привилегирован, чтобы умереть не на своих условиях.
Наконец Джейн стала писать о самом шторме. Каково это – много дней оставаться одной, когда в похожей на гробницу студии витали только ее мысли. Джейн снова стала сочинять стихи. Грант знал, что она забросила это занятие, когда решила, что поэзия – удел самовлюбленных. В самом конце письма Джейн призналась, что стала писать короткие стихи прямо на стенах:
В темном пятне утра
я спросила себя:
«Может ли страданье
быть утешеньем?»
По коридору одна
среди фото и дня
я гнала мысли о яде,
теперь я к ним с приглашеньем…
Джейн говорила, что стихи дерьмовые, но она нашла спасение в ощущении, что снова пишет, неприкаянная, свободная, водит рукой по ужасно горячей стене коридора:
Может быть, это светлое пятно, что я спасу от шторма. Ту часть меня, которая не утонула. Возвращение в мир слов, примирение с собственным сознанием.
Последняя строка письма, к которой Грант возвращался снова и снова, звучала просто:
По правде говоря, я все еще тебя люблю.
Отец Гранта не преувеличил. Туннель между материком и Плавучим городом закрыли на целую неделю. Когда он открылся, Грант сел на первый же поезд до района морского порта, а оставшиеся два часа пути до Олстона прошел пешком.
Он не узнавал города, который покинул. Улицы были завалены огромными кучами мусора и обломков: расколотые корпуса лодок, натащенных из гавани, разбитый перевернутый автомобиль, похожий на сломанную детскую игрушку. Грант увидел обвалившуюся Бостонскую Коммуну, где в затопленной лагуне лежали вырванные с корнем ивы. Он шел по переулку в Бэк-Бэй мимо рядов домов из красного кирпича с темными окнами, пока не добрался до размытых берегов реки Чарльз рядом с мостом Уолден. В реке плавало семейство гусей, серые пушистые гусята ныряли и плескались в мутной воде. Внезапно Грант разозлился. Как же они не замечают, что произошло вокруг?
Взломав дверь в их студию, Грант нашел Джейн в пустой ванне. Кончики ее пальцев запачкали синие чернила. Когда Грант ее вытащил, она не открыла глаза.
– Джейн, – позвал он. – Я здесь. Я рядом.
Грант осторожно положил ее на кровать и укутал в одеяло. Ее тело было холодным. Он взял Джейн за руку – она казалась безжизненной.
– Боже, Джейн. Отзовись!
Он тапнул Флик и подключился к горячей линии.
– Ваш номер в очереди – одна тысяча двадцать третий, – раздался голос автоответчика. – Пожалуйста, ожидайте, оператор скоро подключится.
Грант зарыдал:
– Моя девушка без сознания. Ей двадцать один, адрес: Олстон-стрит, пятнадцать, квартира одиннадцать. Мне немедленно нужна скорая помощь.
– Ваш номер в очереди – одна тысяча двадцать второй, – произнес автоответчик. – Пожалуйста, ожидайте, оператор скоро подключится.
Механический голос продолжал отсчет, Грант лег рядом с Джейн. Ее волосы пахли дымом и лавандой, наполняя Гранта маниакальной надеждой. Джейн все еще пахла собой.
Сбросив горячую линию, Грант набрал отца.
– Папа, – ему было больно произносить это, но он понимал, что иного варианта просто нет, – мне нужна твоя помощь.
Через полчаса над их домом завис вертолет скорой помощи Плавучего города. Два парамедика спустились по пожарной лестнице и перенесли Джейн.
– Для вас нет места, – сказал один, когда Грант попытался сунуться следом.
Несмотря на это, Грант протиснулся мимо них на крышу. Он стоял и смотрел, как вертолет взлетает и превращается в темное пятнышко над затонувшим городом. Грант чувствовал себя таким беспомощным, напрочь лишенным опоры. Почему он не послушал Джейн и не отвез ее в общежитие Уолдена, как она просила? Почему был так уверен, что сможет о них позаботиться?
Вернувшись в родительский пентхаус и услышав от отца, что Джейн мертва, Грант закричал и рухнул на пол. Он содрогался и захлебывался, рыдал в мягкий кремовый ковер в гостиной своих родителей и колотил кулаками по полу, пока не сбил костяшки в кровь.
После того как Грант смог взять себя в руки, он прошел в столовую, открыл тиковый сервант и разбил каждый предмет фамильного фарфора, который там стоял. Сервиз хранился со времен первых Гримли, сделавших имя и состояние на торговле после Войны за независимость.
Родители молча наблюдали, как он швырнул серебряное блюдо с инициалами предка в небьющееся окно. Блюдо отскочило в стеклянную лампу и разбило ее вдребезги. Осколок порезал Гранту щеку, и он вскрикнул, схватившись за лицо.
– Давай я вытру, – потянулась к нему мать, когда по его пальцам потекла кровь.
– Не смей ко мне прикасаться. – Грант взмахнул рукой, разбрызгивая алые капли по белому ковру.
Отец попытался его урезонить.
– Грант, мы понимаем, что тебе сейчас нелегко.
Грант развернулся к нему всем телом и рявкнул:
– Ты-то, наверное, и рад, что она умерла?! Ты всегда думал, что она недостаточно хороша, чтобы стать Гримли.
Отец покачал головой.
– Ты несправедлив. Это ужасный несчастный случай. Абсолютная трагедия. Мы сделаем все, что в наших силах, чтобы тебе помочь.
Грант, весь перепачканный кровью, посмотрел на родителей.
– Отлично. – Он растянул губы в безумной улыбке. – Держитесь от меня подальше.
* * *
Джейн не оставила ни завещания, ни имущества. Поэтому Грант вернулся в студию, чтобы собрать и упаковать вещи в картонные коробки и сдать на нужды эвакуированных в надежде, что кто-то найдет применение ее книгам и чугунной сковороде, разномастным столовым приборам и ношеной одежде. Себе Грант оставил несколько самых дорогих предметов: поляроидный снимок Джейн, где она стоит на дюне недалеко от Крейн-Бич, кроличью лапку со связки ее ключей, ее дневники и самый колючий кактус в старой чашке. Чтобы они всегда напоминали о ней.
Перед уходом Грант нашел письмо Джейн. Оно, сложенное, лежало на подоконнике, где они любили пить кофе по утрам. Грант прочитал его залпом, пока день клонился к закату. С наступлением вечера он едва мог разбирать слова. Закончив, Грант выбрался на крышу, чтобы последний раз осмотреть окрестности.
Электричество все еще не работало, темнота скрадывала очертания города. Грант слышал голоса ночных птиц, возившихся в кронах согнутых и разбитых деревьев, и мелодичный гитарный перебор соседа, игравшего на пожарной лестнице. Везде царила тьма, кроме желтого отсвета Уолдена и далеких сине-зеленых огней Плавучего города.
По правде говоря, я все еще тебя люблю.
Через месяц в канале Уолдена Грант получил вакансию: «Ищу репетитора английского языка для инновационного кампуса на севере Канады». Обозначенная провинция граничила со штатом, где выросла Джейн, и вакансия казалась выходом, в котором Грант так отчаянно нуждался. Если поехать в Доминион-Лейк, рассуждал Грант, и учить там таких же студентов из рабочего класса, как семья Джейн, может быть, только может быть, он снова почувствует себя ближе к ней. Грант немедленно послал отклик на заявку и прошел собеседование
