Она как во сне преодолела расстояние в несколько метров, отделяющее ее от директора, который с улыбкой наблюдал за ее приближением.
— Месье де Лайне, простите, что потревожила вас здесь, в кафетерии, — девушка сделала усилие, пытаясь унять дрожь в голосе. — Дело в том, что у меня есть вопрос, который я хотела бы с вами обсудить. Когда вы сможете меня принять?
— Черт возьми, мадемуазель Паскаль, по вашему тону можно предположить, что дело важное. Могу я поинтересоваться, о чем идет речь?
— О коллекции Гарнье. Но не волнуйтесь, на этот раз все цело.
Николь сама изумилась своим словам. Шутить с начальством было совершенно не в ее духе. Она была приятно удивлена, когда Пьер де Лайне добродушно рассмеялся.
— О Боже, я думал, что мы все забыли о том случае, — он немного понизил голос и добавил: — Тем более что я знаю: вашей вины там не было.
— Что ж, спасибо. Я хочу рассказать вам об одной из табличек коллекции. А точнее о том, что на ней написано. Хотелось бы избежать необоснованного оптимизма, но эта надпись показалась мне многообещающей. Возможно, там кроются определенные перспективы.
— Ну-ка, ну-ка, вы меня заинтриговали. Должен вам признаться, что уже стосковался по новым открытиям, по тайнам и загадкам. Наверное, это потаенная мечта всех египтологов. Отлично, — не дожидаясь ответа Николь, он посмотрел на часы. — Сейчас у нас четверть двенадцатого. Как вы смотрите на то, чтобы заглянуть ко мне около двенадцати? Мне необходимо сделать пару звонков, но после этого я в вашем распоряжении.
Когда Николь вернулась на свое место у стойки и взяла чашку кофе, который еще не успел остыть, то задалась вопросом, действительно ли она несколько мгновений назад непринужденно болтала с Пьером де Лайне. Она тут же встряхнула головой и, пытаясь унять волнение, сказала себе: «Ну, конечно, это была я! И вообще, какого черта! Ты отлично справилась».
24
Севилья, 1559 год
Мальчик широко открытыми глазами наблюдал за процессией и крепко сжимал руку отца. Стоял конец сентября, но в это воскресное утро небо впервые за много дней затянулось темными тучами, окрасившими окружающее в мрачные и унылые тона. Голова печальной процессии уже удалилась и поворачивала направо, к площади Сан-Фернандо, где должно состояться аутодафе. Открывал шествие обернутый черным крепом огромный серебряный крест, который нес монах в сопровождении двух альгвасилов, вышагивающих во главе группы из десяти гвардейцев. За ними шли монахи-доминиканцы со сложенными на груди руками, облаченные в черно-белые сутаны. Сейчас мальчик видел только их выбритые макушки, а несколько минут назад были видны их отрешенные лица и устремленные на булыжную мостовую глаза. Когда они проходили мимо, мальчик заметил, что их губы едва заметно шевелятся.
— Они молятся, — пояснил отец, прочитав мысли сына.
Сейчас перед ними проходил строй из шести барабанщиков — в три ряда по двое. Они были одеты во все черное — облегающие штаны и куртка и широкий кожаный пояс, также черный, на котором висел барабан. Удар, дробь… удар, дробь… Они отбивали ритм, чтобы все — монахи, гвардейцы и они сами, — шли медленно, в одном темпе. И на каждый удар барабана тела всех участников процессии на мгновение замирали.
За барабанщиками, на расстоянии в несколько метров несли хоругвь с символом испанской инквизиции. Подобная обособленность выглядела зловеще: казалось, остальные участники процессии не желали даже приближаться к роковому штандарту и сопровождающим его гвардейцам. Завидев его, многие из зевак крестились, некоторые тайком делали жесты против дурного глаза, и лишь немногие осмеливались произнести это слово — «инквизиция».
Нес хоругвь одетый во все черное благородного вида севильянец с непроницаемым лицом и густыми усами. Стяг инквизиции представлял собой овальное изображение, где на черном поле красовался зеленый крест между оливковой ветвью и обнаженным мечом.
— Смотри, сынок, меч символизирует справедливость, а оливковая ветвь — милосердие. Если твоя душа чиста, тебе нечего бояться инквизиции.
Голос мужчины понизился до шепота, хотя он и пытался говорить громче. Он и сам не верил в то, что говорит, но знал, что должен успокоить ребенка. А тот отлично расслышал слова отца и кивнул.
Далее плотной группой шли представители дворянства и уважаемые в городе люди — представители светской ветви инквизиции, все до единого ревностные католики. Облаченные в одежды мрачных оттенков, они были похожи на медленно ползущую по земле черную тучу. Для инквизиции они символизировали истинный облик праведного человека. Их называли «приближенными», и в качестве компенсации они получали защиту Церкви, но самое главное, они были надежно защищены от длинной руки инквизиции, способной кого угодно лишить не только всего имущества, но и жизни.
За ними брели священнослужители, которые несли обернутые траурной тканью кресты. Их взгляды были устремлены либо в землю, либо в небо, и ни один из них ни разу не встретился взглядом с кем-либо из тех, кто молча наблюдал за этим трагическим шествием.
Наконец появились и первые грешники, охраняемые как гвардейцами, так и «приближенными».
На этом закончился монолог черных одеяний с редкими белыми вкраплениями. Одежды несчастных резко контрастировали с однотонной процессией впереди и казались яркой вспышкой цвета, подобной немому крику отчаяния и ужаса.
С их появлением в толпе зрителей на обочинах дороги воцарилось еще более глубокое молчание, какое только было возможно. Слышалось только шарканье ног по земле, сдержанные рыдания обреченных мужчин и женщин и жалобные стоны тех, кто был болен или искалечен пытками.
Сопровождавшие их «приближенные» несли длинные посохи, предназначенные не столько для того, чтобы опираться на них при ходьбе, сколько как напоминание всем присутствующим, включая грешников, о виновности этих людей в преступлениях против веры, а следовательно, против государства, а также о том, что любые бесчинства будут немедленно и сурово пресечены.
Приговоренные в большинстве своем были босы, их длинные нечесаные волосы распущены, а лица мужчин заросли многодневной щетиной. Они брели, волоча ноги, потерянно озираясь по сторонам, как будто ища лазейки к спасению. Некоторые закрывали лица руками, избегая взглядов соседей или знакомых.
Все эти люди были одеты в грубые балахоны ниже колен, сшитые из ткани белого, желтого или земляного цвета. Спереди и сзади на одеяниях был нарисован ярко-красный крест.
— Сынок, эта одежда называется санбенито[4]. Этих людей заставляют ее надеть, чтобы все знали о том, что они согрешили.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
