боже!
Я стою на четвереньках на верхней площадке лестницы и дышу тяжело и быстро, как после пробежки. По спине бежит холодный пот.
Дверь в холл открывается, потом захлопывается, и я поспешно встаю. Голова кружится, стены вращаются.
– Кэт? – окликает Росс. – Ты наверху?
Я сглатываю, хватаюсь за перила. Опьянения как не бывало. Я чувствую себя больной, я взбудоражена и совершенно трезва. Головокружение возвращается, я стараюсь не обращать на него внимания. Оно не имеет ко мне ни малейшего отношения, как и тот страшный, мокрый, мягкий звук.
Росс ждет у подножия лестницы. Я выхожу в холл, и он бросается мне навстречу, крепко обнимает.
– Привет, блондиночка!
И мне ничего не остается, кроме как позволить ему меня обнять, вдохнуть его запах всей грудью, почувствовать, как исчезают тяжесть, страх и неуверенность. Я ненавижу себя за это, я боюсь сама себя, но ничего не могу поделать.
Росс сжимает меня в объятиях, потом отстраняется и гладит по щеке. Он снова плакал – глаза красные, лицо мокрое, волосы растрепаны ветром.
– Я гулял, – признается он. – Просто ходил кругами.
В горле ком. Все, что говорили Мари и Вик, все, что я думала, подозревала, старалась утопить в водке, – все обращается в прах, когда он стоит передо мной и смотрит на меня так, как не смотрел никто и никогда. Росс знает – точнее, всегда знал, – что происходило в этом доме, и все же смотрит на меня как ни в чем не бывало!
Поверить не могу, что он обижал Эл. Да в это даже полиция не верит!
И я чувствую свою вину… За то, что хотела его, была с ним, сомневалась в нем. За то, что я сделала ради этого. Мне горестно за двух детей, над которыми измывались, пока они не перестали понимать, что происходит. За то расплавленное, блестящее, изъеденное морскими гадами тело под синей хирургической простыней в городском морге Эдинбурга. За сестру, которая держала меня за руку, когда мы засыпали, и всегда делила со мной боль, кошмары и хрупкую надежду. За нашу бедную, замученную, безумную маму, стоящую на коленях над телом дедушки. Рот перекошен, глаза черные, холодные, спокойные и яростные.
– Что с тобой, Кэт? – спрашивает Росс и качает головой. – Черт, дурацкий вопрос…
– Сегодня очень тяжелый день, – говорю я. Такое чувство, будто утренний разговор о затерянном африканском племени произошел несколько недель назад.
– Прости, что я… – он моргает. – Знаю, это действительно она, только я думал…
В его глазах – надежда. Вряд ли можно так искусно притворяться.
– Это Эл… – я хватаю его за руки, вцепляюсь изо всех сил, но Росс даже не морщится. – Она была…
– Успокойся, все хорошо. Прости меня, прости!
По щекам Росса бегут слезы, и они такие же настоящие и горькие, как мои. Не знаю, кто из нас первым начинает целовать, кто срывает одежду, кто требует, кто отдает. Росс входит в меня прямо на лестнице, и я смотрю на высокий потолок и зелено-золотистый свет, обнимаю Росса, ощущаю его в себе, а в спину и бедра впиваются холодные и твердые ступени.
И я кончаю так сильно, что вскрикиваю. Я забываю.
Куда же мне идти? Росс – все, что у меня осталось.
Глава 24
Я стараюсь быстро пройти мимо «Колкохуна», но тут дверь распахивается, и Анна кричит:
– Погодите!
Я замираю и невольно оглядываюсь. Анна плачет, громкие уродливые всхлипы мешают ей говорить.
– Поверить не могу! Неужели она погибла?! Мне очень, очень жаль…
Продавщица порывисто лезет обниматься, и я обнимаю ее в ответ, надеясь, что она отвяжется. Сейчас мне трудно общаться с людьми, принимать соболезнования, отвечать на вопросы. Наконец Анна меня отпускает, шмыгает носом, делает пару глубоких вдохов и утирает залитое слезами лицо. От левого глаза к виску тянутся черные полосы.
– Вчера я была сама не своя от горя, – признается Анна, понизив голос и пристально глядя мне в глаза. – Зато теперь… теперь я знаю, что должна пойти прямиком в полицию!
– Анна…
– Послушайте, я должна! Я обязана сообщить им, как она боялась. Я обязана сообщить им про синяки! Мари сказала, что Эл собиралась уйти от Росса. – Я начинаю протестовать, и она поднимает руки. – Ведь именно так и бывает, понимаете? Жена хочет уйти, и муж ее убивает!
– Анна, я не могу…
Она хватает меня за локти.
– Надо было проявить настойчивость и помочь ей! – Хватка Анны становится невыносимой. – Кэт, Эл хотела бы, чтобы я помогла вам! Бегите, спасайтесь!
Я отшатываюсь, впиваясь ногтями в ее пальцы, пока те не разжимаются.
– Делайте, что считаете нужным, Анна. – Мой голос дрожит, ноги покалывает от панического желания пуститься бегом. Вместо этого я отворачиваюсь и ухожу. – Мне некогда.
Я заставляю себя идти вперед, не обращая внимания ни на ее крики, ни на желание пуститься бегом.
* * *
В парке совершенно пусто, но по телу бегут мурашки от знакомого ощущения, что за мной следят. Я оборачиваюсь, оглядываю пустую парковку. Ни Анны, ни вообще никого.
Надеваю капюшон и продолжаю идти мимо все тех же деревьев, кренящихся от ветра, как и много лет назад: яворов и вязов, в которых прячутся черные, распухшие призраки жертв чумы. Мимо каменных домов, где притаились убийцы детей, следившие за нами из всех углов.
Дедушка намеренно расставлял эти мины-ловушки, чтобы нам никогда не захотелось уйти из дома. Как и все насильники, он переусердствовал: к тому времени, как мы с Эл пересекли Линкс, то давно устали бояться и поняли, что он – лжец. Уэстерик-роуд, тридцать шесть, был местом не менее пугающим и опасным, чем прочие места, но мы его любили, несмотря на страх и ложь, несмотря на горячий, металлический запах крови на нашей коже. Я всегда отделяла дедушку от Синей Бороды, это казалось таким естественным и необходимым! Гораздо труднее и болезненнее – соединить их воедино, принять, что худший кошмар детства когда-то был моим самым дорогим и любимым человеком, не считая, конечно, Эл. Сейчас я горюю о нем с новой силой; такое чувство, словно я потеряла дедушку дважды, или хуже того – словно он вообще никогда не существовал.
Перед тем как свернуть на Лохинвар-драйв, я оглядываюсь. Лодок на берегу стало еще больше, и я едва протискиваюсь к воде. Ветер с залива Форт ледяной, как всегда, зато сегодня не очень сильный: толкотня и грохот причаленных яхт звучат приглушенно. Наконец я останавливаюсь, делаю глубокий вдох и выдох и смотрю на каменистый склон, на грантонский волнолом, на крошечный, приземистый островок Инчкит на северо-востоке, на желтое пятно маяка, на темную воду за ним, на фарватер, по которому проплывают большие суда. Смотрю долго-долго, пока на Бернтайленд не опускаются тучи и ливень не начинает хлестать по моей больной голове.
Раздается звуковой сигнал – пришло сообщение от Росса.
«Мне нужно появиться на
