— Кажный год так черносошным платить, они и хлеб выращивать бросят, — бурчал недовольный Тучков.
Уже выезжая из Углича, заметил очередное сборище местных жителей у губной избы. Любопытство победило, и я подъехал узнать, в чём дело.
— Скотскую погубительницу народ споймал, корешками соседский скот травила, — сообщил мне причины столпотворения Муранов.
— Эт каким же образом изловили-то? — предыстория суда меня заинтересовала.
— Коровы начали у крестьян дохнуть, вот они и стали следить за всеми бабами, чтоб узреть, кто колдовать начнёт. Вот эту поймали, когда в лесу ядовитые корешки собирала, её, вестимо, сразу сюда, на княжий суд, — разъяснил мне все нюансы следствия губной староста.
— Точно эта крестьянка скотину губила? — доказательства мне убедительными не казались.
— Ну а кто ж ещё? Иначе для чего куст, токмо на отраву годный, собирать? — удивился Иван, ему для вынесения приговора данных явно хватало.
— Баба что говорит? — продолжал я его допытывать.
— Да что всегда в таковых делах сказывают, то и она молвит. Мол, никого не травила, ничего не ведаю, корешки для свово дела собираю. Можно попытать сию жёнку, если велишь, токмо дело тут верное, кнутом её бить, да искомое на ней взять, и дело с концом. — Для нашего главного правоохранителя происходящее казалось вполне рутинным делом.
Проехав через расступившуюся перед конём кучку людей, я задал вопрос крепко избитой женщине:
— Для какой нужды тебе те корни понадобились? Отвечай прямо и толково, недосуг с тобой возиться.
— Собираю бружмель яз давно, ещё бабка моя ягодами сего куста паршу лечила. Мамка как-то кору истолкла да из неё камедь сварила, яз же сей смолкой мужу сети натираю, они от того воды берут меньше. Рыбарь мой мужик, в его деле от того подспорье выходит. — Ответ рыбачки, на мой взгляд, выглядел довольно искренне.
Однако точно всё показать мог только эксперимент, и я послал людей к дому обвинённой в отравлениях женщины для сбора корешков и изготовленной из них камеди. Ждан пробовал протестовать, мол, тратим время на ерунду, да и возвращаться плохая примета, но мне уже стало до крайности интересно.
Вернувшиеся через пару часов дворяне привезли в мои палаты образцы растения, его коры и полученной вываркой смолы. Покрутив в руках красно-бурый, достаточно мягкий и упругий сгусток затвердевшего древесного сока, я отправился на кухню для проверки сведений о благотворном влиянии этой субстанции на пеньковые веревки. Действительно, в кипящей воде смола размягчилась до состояния вара и стала легко втираться дощечкой в волокна каната и куска холста. По прошествии изрядного времени, остыв, пропитанные материалы стали липки на ощупь и крайне мало влагопроницаемы. Тут в моей голове сверкнула искра понимания, и ближайший слуга отправился к пушкарям за серой. Брошенные в закрытый котелок куски камеди и куски грязноватой серы достаточно быстро под действием жара превратились в рыхлые комки резины, правда, крайне плохого качества. Полученный продукт вулканизации вышел весьма некрепок и рассыпчат, но всё равно он пробудил во мне значительные надежды. Согласно моему постановлению, обвинённую женщину оправдали. Ей поручили взять руководство группой выкупленных полонянок и отправляться на сбор необходимой коры. Уж чего-чего, а найти применение резине в этом месте и времени выходило проще некуда.
Повторный отъезд к дому Живоначальной Троицы совершали с самого рассвета. Растирая заспанные глаза, я следил, как Ждан руководит приторачиванием пары плотных опечатанных мешков к заводной лошади.
— Что в сумах-то? — вроде золота имелось не так много, около трети пуда, и все монеты распихали по тайным ухоронкам под одеждой казначея и наших охранников.
— На полоняников бумаги, для показа боярину в Холопьем приказе, — разъяснил смысл перевозки документов Тучков. — Без того докладу и меток на грамоты наложенных они по судебнику ни во что ставятся.
— Дядька, тебе мало одного городового стрелецкого приказа? Ты хочешь, чтоб на Углич еще полк-другой стрелков перевели, харчеваться да снаряжаться с княжьей казны? Оставь-ка ты грамотки дома.
— Дык ежель побегут полоняники выкупленные, как возвращать станем? — озадачился удельный финансист.
— Лаской обходиться надо, никто не сбежит тогда, — парировал я замечание. — Вон, уж душ сорок истинное святое крещение приняли. А если припрёт — задним числом бумаги те в приказе заверить можно?
— Смотря какой дьяк у стола сидеть будет, да какую мзду посулишь, — прикинул варианты такого развития событий Ждан.
— Тогда именно так и поступим. Сгружай мешки, — отдал я команду конюхам.
У стен Троице-Сергиева монастыря мы оказались через день, уже в темноте. В отличие от прошлогодней встречи встречали нас чернецы. Нам не предложили не то что отужинать, а даже воды не поднесли.
На моё изумление от столь неприветливой встречи ответил молодой монашек.
— Ко всенощной уже отзвонили, устав пить и вкушать не велит.
Ждан попробовал качать права, напоминая, что негоже так обходиться с князем крови Рюрика и святого Владимира, на что тот же инок, покачав головой, ответствовал:
— Гнев княжий страшен, а Божий ещё страшнее!
Настоятель и вся верховная соборная братия встретились с нами после утренней литургии. Беседа явно не задавалась. Старцы интересовались, что привело нас к дому Живоначальной Троицы.
— День Святой Троицы желаем в её обители отбыть, — за меня ответил Ждан.
— Похвально, — согласился архимандрит Киприан. — Слышал яз о княжиче Димитрии, будто помог он многим душам заблудшим обрести истинную веру, сие также весьма достохвально.
Праздник наступал только через пять дней, и всё время до него предполагалось провести в редком для меня смирении. Но уже утром второго дня после приезда в монастырь примчался гонец, сообщивший о рождении у царицы Ирины Фёдоровны дочери, тут же по всей обители зазвенел праздничный перезвон. Тучков потирал руки и давал распоряжения по поводу того, куда отвезти золото.
Следующим после получения радостной вести днём праздновали именины царя Фёдора Ивановича, после завершения торжеств у меня состоялась приватная беседа с настоятелем Киприаном Балахонцем и старцем Варсонофием.
Помимо прочего коснулся я и темы наследства.
— Слыхивал яз, будто отец в удел младшему сыну иные города назначал, окромя Углича.
— Когда духовная та писалась, видел благонравный царь Иоанн Васильевич в молодшем отпрыске господаря Фёдора Ивановича, — возразил архимандрит.
— Коли Углич с Устюжной скудны для тебя, бей челом нашему великому государю, он удел прибавит, аль на другие грады переведёт, — с добродушной улыбкой посоветовал наперсник царя Варсонофий.
— Святые старцы, явите заступничество перед братом, подкрепите мои просьбы, — попробовал я упросить монахов.
Иноки переглянулись, пожали плечами и, благословя меня, ушли, ничего не пообещав.
В канун дня Святой Троицы к нам со Жданом подошёл отец-келарь и завёл беседу о монастырских нуждах. Обладая огромными вотчинами в моём уделе, обитель всегда пыталась объединить их в один массив. И в этой просьбе речь шла о пожаловании монастыря несколькими селами, нужными для устранения чересполосицы. Правда, почему-то речь шла не только о Угличском уезде, но и о Бежецкой пятине. Прикинув, что к чему, я решил, что святые отцы хотят иметь свою выгоду от заступничества перед царём. Так что заведующему огромным хозяйством обители обещали обязательно одарить дом Живоначальной Троицы, только нужно во дворце документы найти на просимое. Удовлетворённый келарь осенил нас крестом и торжественно удалился.
В праздник перед литургией, на которой прихожане причащались, по обычаю требовалось пройти таинство исповедования. В родном Угличе священник храма Спаса Преображения обычно меня расспросами не мучил, задавая лишь формальные вопросы, и быстро переходил к разрешительной молитве.
В Троицком соборе исповедовал меня сам архимандрит Киприан; не услышав от меня никаких признаний в тяжких грехах, он сам стал задавать вопросы.
— Не хулил ли ты Духа Святого, не изменял ли вере православной не токмо делом, но и в мыслях?
— Нет, отче, сомнения в вере мог яз являть только по неведению да малолетству, никогда умыслом сих греховных дел не совершал, — лгать на исповеди, конечно, величайший грех, но скрывать правду меня заставляло чувство самосохранения.
— Не велел ли убивать ты, не умышлял ли на чьё убойство? — продолжал таинство Балахонец.
— Нет.
— Не измысливал ли ты или не учинял притворно ложное чудо?
Вопрос вышел болезненным, но мне с самым невинным видом удалось твёрдо ответить:
