бесполезным зонтиком. Илларион рывком приподнял Альму, надавил на затылок, заставляя спрятать лицо в ямке между своей шеей и плечом. Несколько шагов – по луже, по скользким ступенькам, по половику в прихожей – и крыша дома надежно скрыла их и от непогоды, и от гнева богов. Дверь, подгоняемая порывом ветра, захлопнулась. Илларион вытянул шею – котята, спавшие на кровати при свете ночника, даже не шелохнулись – и понес свою добычу в сторону душевой кабинки.
В первый раз жадность победила. Поначалу он держался, пытаясь растянуть удовольствие, ласкал свою кошку сначала в душе, потом на намокшей простыне, изучая губами рельеф тела. Альма прогибалась под его руками, мурлыкала и постанывала, подстегивала потемневшим взглядом. Илларион вошел в нее, добившись удивленного: «Ох?» и довел до тягучих и сладких стонов.
После пика наслаждения Альма долго мурлыкала, но когда у Иллариона дрогнул локоть, издала недовольный визг. Пришлось переворачиваться на бок – не хотелось доводить дело до травм. Мурлыканье возобновилось. Альма боднула его лбом, всмотрелась в лицо, проурчала:
– Красивый.
– Это ты красивая, – вырываясь из цепких объятий дремы, пробурчал Илларион. – А я – обычный.
Понежившись, они сходили в душ, заглянули к детям – две плотно закрытые двери отсекли звуки, сон котят ничего не потревожило.
– Хочешь есть? – спросила Альма, перехватив его взгляд в сторону кухни. – Перцы?
– Только один, – подумав, ответил он. – Если объемся – засну.
– Два, – постановила Альма, направляясь к холодильнику. – Заснешь – не беда. Потом проснешься.
– А вдруг ты убежишь? – спросил Илларион, обнимая свою кошку за талию и нежно прикусывая ухо.
– Глупости, – фыркнула Альма. – Куда я убегу? Это ты все время куда-то бежишь.
Илларион съел полтора перца, а половинку скормил Альме – ему не нравилось, что она постоянно готовит, а сама ест очень мало.
– Надо, – строго сказал он, впихивая в Альму кусочек. – А то на удовольствие сил не будет.
Альма рассмеялась, промурлыкала:
– Ты умеешь подбирать аргументы.
Взаимная кормежка закончилась поцелуями, перевернутыми табуретками и быстрым переходом в спальню. На этот раз Илларион не торопился. Альма смотрела на него широко открытыми глазами, не мурлыкала, но что-то тихо шептала, не позволяя разобрать слов. А когда Илларион усомнился и попробовал убрать руку, ухватила его за запястье и сказала:
– Сделай так еще.
Илларион сделал и так, и этак, и делал, пока не услышал:
– Не дразнись, я больше не могу.
Второй раз получился длинным и тягучим, разбавленным поцелуями – они сталкивались языками, вылизывали друг друга, глотая стоны и урчание. Достигнув пика, Илларион сразу уложил Альму на бок и задремал – все-таки, надо было ограничиться одним перцем, полтора было много. Он вырубился, да так крепко, что не заметил, как Альма выбралась из кровати, не слышал утреннего детского шума и отъезда котят в Ежовку.
Илларион проснулся около полудня, чувствуя себя живым и счастливым. Потянулся, обнюхал соседнюю подушку, боднул, делясь с миром переполнявшей его радостью.
«Превращайся!» – потребовал рысь.
«Подожди. Сначала выйду во двор. Может быть, надо будет с кем-то поговорить».
Он выглянул с крыльца, увидел Дарину и Альму, сидевших бок о бок на бревне и рассматривавших какой-то глянцевый журнал. Дворы заливало яркое солнце, просушивающее землю, деревья и траву, уничтожавшее последние следы дождя. Грязный Гвидон в относительно чистых шортах бродил вдоль забора, загорал и зевал.
– Мы копали! – сообщил он Иллариону. – Волк копал. Звери решили, что в норе нужен еще один отнорок. В эти выходные выкопаем, а в следующие я стены глиняным раствором промажу. А то дверка новая, а в норе непорядок.
Илларион воспользовался случаем и спросил, где берут дверки.
– А вот, – указал на глянцевый журнал Гвидон. – Дарина Альме каталог принесла. «Всё для уюта в вашей норе». Там и дверки, и скрутки, и пошив тюфяков индивидуального размера, и подбор перин под цвет окружающей растительности.
– Можно я выберу сама? – спросила Альма, отрываясь от каталога.
– Конечно! – с облегчением согласился Илларион, которого в перинах интересовала только мягкость. – Не забудь петли. А установку дверки не заказывай, я справлюсь.
Ссора – короткая, но бурная – случилась на кухне, когда они ели перед походом в лес. Илларион хотел оплатить расходы на благоустройство дупла, но наткнулся на отчаянное сопротивление.
– Я сама! – с ноткой рыдания в голосе выкрикнула Альма. – Не надо покупать за меня и для меня, я хочу купить сама! Для нас.
– Ладно, – пошел на попятную Илларион. – Если тебе это так важно…
– Важно. Очень важно. А ты посмотришь, какие я выбрала петли. Правильные или неправильные.
Они примирились, перекинулись и побежали в лес. Дарса категорически запретила носить свой хвост в зубах при переправе через реку – «ты меня так утопишь!» – и подпустила к себе только на ровной полянке. Рысь вдоволь повалял ее по траве, забодал, вылизал мордочку и усы и хорошенько пожевал хвост. После этого они отряхнулись и отправились устраивать уборку в дупле – выкинули намокшие дубовые листья, ободрали лишнюю кору и источенные жучками края входа. Рысь трижды съехал по стволу, собирая когтями охапки омелы, и утаскивая их прочь от дерева.
Когда дупло засияло чистотой, рысь обмерил вход хвостом дарсы. Получилось полтора хвоста в высоту и три четверти в ширину. Дверку было решено крепить на трех петлях.
«Я выбр-р-рала мор-р-реный дуб», – промурлыкала дарса.
«Кр-р-расиво», – одобрил рысь.
Они забрались в дупло и проспали пару часов – в обнимку, пропитывая дерево кошачьим запахом. На грани сна и яви Илларион сказал своему зверю: «Здесь хорошо. Жаль, что не получится приезжать часто». «На все воля Кароя», – ответил рысь, и покрепче обнял прекрасную мраморную кошку, надеясь, что та еще раз позволит пожевать свой длинный хвост.
Вторая ночь в одной постели была не такой страстной. Семен Семеныч привез детей перед закатом, сообщил, что они начали капризничать.
– Здравке надоело, что на нее все смотрят, да и Брайко, похоже, исчерпал свой лимит. Светланочка по-прежнему полна идей, но они уже не хотят играть.
– Устали, – подхватывая котят, вздохнул Илларион. – Извините. Я знаю, что вы не нянькой нанимались. Да еще к дичкам.
– Перестаньте, – отмахнулся Семен Семеныч. – Детишки всегда в радость. А медвежата иной раз такими бирюками бывают, котятам и не снилось.
Альма захлопотала. Искупала и покормила детей, прикрикнула на Иллариона, когда тот начал тянуть к ней руки – «не сейчас, не здесь». Илларион обиделся, превратился, зазвал малышню к себе под бок и усыпил мурлыканьем. Около полуночи Альма перенесла спящих котят в другую комнату, погладила рысьи кисточки на ушах, поиграла с хвостом и попросила:
– Ну хватит уже. Иди, доешь перцы и пирог, и будем ложиться.
«Иди, – подтолкнул рысь. – Ешь свой перец и делай ей приятно».
Илларион решил не поддаваться давлению и поступил по-своему: отложил еду на потом, затащил Альму в постель и долго делал ей приятно – к взаимному удовольствию.
На следующий день дети запросились домой – соскучились
