— Ну, не факт, на самом деле. Я тут подумал… Физически мы, может быть, и не умрем так сразу. А вот психически — вполне, и довольно скоро. Сознание не сотрешь так же запросто, как программу, это процесс долгий и мучительный. Мой психо-блок, естественно, отключится в том случае, если погибнет личность. И тогда тело сможет прослужить еще какое-то время. Или им просто нравится нас пытать, — он пожал плечами. — Месть — вполне весомый мотив. А оптиматам есть, за что меня ненавидеть.
Лигария как раз сменила позу, пытаясь найти такое положение тела, чтобы оно хоть чуть-чуть отдохнуло и расслабилось. Безуспешно.
— О! Расскажи мне про этих своих оптиматов! — воскликнула Кассия и тут же голову в плечи втянула.
Огляделась в поисках возможных зрителей, но никому не было дела до валяющейся на травке парочки.
— Я-то никогда, сам понимаешь, политикой не увлекалась, — смущенно пояснила девушка. — Как-то некогда было и вообще… Только ты по-простому, хорошо?
— Хорошо, — Ацилий не стал демонстрировать снобизм и кивнул. — Несмотря на то, что у тебя были гражданские права, и ты наверняка голосовала на выборах, политически ты абсолютно невинна, как и положено рядовой легионарии.
Ничего удивительного, что девушка не разбиралась в политике. Плебеям из подобных фамилий и не полагалось в ней разбираться. Другое дело — Марции, Ливии, Фабриции… Они составляли сословие «всадников» — не живорожденные аристократы, конечно, но все-таки и не такие мелкие винтики, как Кассия. Наварх «Аквилы», к примеру, прекрасно понимала, в чем разница между оптиматами и популярами, но напрямую на политику Республики влиять не могла. Хотя, вполне возможно, и хотела. А вот хмурый префект Квинт с той же «Аквилы» производил впечатление человека политически индифферентного. Что же до Кассии, то ни у нее, ни у ей подобных никогда не будет ни единого шанса как-то воздействовать на принятие решений. Их дело — исполнять приказы и, в идеале, вообще не думать о причинах и следствиях.
Но Ацилий Курион никогда не считал такое положение вещей правильным. А потому попытался честно и доступно разъяснить всё напарнице.
— В Сенате существует две политические партии — оптиматы и популяры. Я был голосом и фактическим лидером популяров. Нашей… моей целью являлось… дать гражданам больше свободы выбора. Пространства для маневра.
Девушка слушала очень внимательно, но меж темных бровей ее пролегла морщинка, яснее ясного показавшая патрицию, что информация усвоится лучше, если ее подкрепить конкретными примерами.
— Вот, к примеру, ты — Кассия. Это значит, что максимум, чего ты могла бы достичь за время службы — это чин десятника. Я хотел, чтобы какая-нибудь Кассия или Бруттия могла сама выбирать уже в сознательном возрасте, быть ли ей манипуларией или сварщицей, или же заняться садоводством, ежели в ней вдруг проснется к этому талант. Право выбора. Наше общество устроено очень рационально и очень жестко. Мы… я хотел сделать его более гибким. Оптиматы же стоят за сохранение существующего порядка и, в отдельных случаях, его ужесточение. Например, если вдруг тебе взбрело бы в голову податься в инженеры, тебя бы отправили на психо-коррекцию, и в случае неудачи, ликвидировали. Понимаешь?
Мысль о том, что в тебе может внезапно проснуться желание заниматься чем-то еще вне рамок врожденной специализации, Кассию изрядно смутила. Крамольная мысль, которую наставники с раннего детства тщательно выпалывали из сознания плебеев. Сомнений быть не могло, раз Кассии — отличные солдаты и талантливые ремонтники, то зачем же им делать что-то кое-как, если получаешь настоящее удовольствие от собственного профессионализма. А оказывается-то, эта тысячелетняя истина — не бесспорна! А на самом верху, как выясняется, до сих пор идет ожесточенный спор. Настолько жесткий, что некоторые, проигравшие в оном, заканчивают очень и очень плохо. Открытие, по правде говоря, воистину изумительное, сбивающее с толку и толкающее на неожиданные для Кассии выводы.
— Мне в голову тут пришло…. А ведь, если бы мой НЭП выявили с самого начала, то у меня была бы совершенно иная жизнь, верно? — растерянно прошептала девушка. — Я с самого рождения готовилась бы в лигарии, мне бы подобрали пару. И тогда ничего не было бы — ни «Фортуны», ни Публия, ни Папии, ни тебя, ни Руфуса.
Она резко затрясла головой, чтобы таким образом вернуть растревоженные мысли на место:
— Мне ведь очень нравилось быть манипуларией, и я обожала свою цивильную специальность, и даже не думала никогда…
— Хочешь знать, за что тебя на самом деле осудили? — внезапно спросил Ацилий.
— Но я и так… вроде… Хочу, конечно!
— В тебе проявился дефект. Ты присвоила себе право определять, что справедливо, а что нет. Эти твои триста парфов. Дело не в том, что они гражданские, и даже не в том, что ты действовала без приказа. Ты приняла решение сама, а это и есть преступление, — объяснил он и добавил: — Наше общество очень мудро устроено. Оно неплохое на самом-то деле. Гораздо лучше и справедливей чем, к примеру, парфийское или даже данайское. Но оно беспощадно к тем, кто выбивается из системы. К дефектным. Что мы сейчас и испытываем на собственной шкуре. Я хотел это изменить и видишь, где я оказался.
Кассия бросила на Ацилия недоверчивый взгляд. А потом стала внимательно разглядывать собственные руки, так, будто видела их впервые:
— Я же почти всю жизнь была… ну можно сказать, что и счастлива. Как все мы. Я занималась тем, что мне нравилось, сражалась плечом к плечу с отличными парнями и девчонками. Понимаешь, я почти идеальна, — девушка самоуверенно улыбнулась, сверкнув белоснежными ровными зубами, и продолжила: — Я никогда не заболею раком, а в невесомости из моих костей не вымоется кальций. Я могу без ущерба для здоровья воздерживаться от сна до пяти суток, могу частично регулировать обмен веществ. Мы — Кассии, все такие, у нас не может быть никаких дефектов.
Она задумчиво провела руками по своим волосам, затем по плечам и ниже, очертив линии груди, талии и бедер, словно предлагая оценить все свои физические достоинства.
— Но ведь… Ведь, с другой стороны, мы действительно очень разные Кассии. Живые люди, каждый со своими желаниями, со своими мыслями. Даже внешне не всегда похожие друг на друга. А вдруг мне бы захотелось… не знаю… лисиц разводить? Что тогда? А вдруг лисицы никому, кроме меня, не нужны? Ах, Гай Ацилий, ты хотел для всех нас странного.
— Угу, — вздохнул он, перетирая в пальцах травинку. — Именно. И до сих пор хочу.
Сказал — и вдруг окончательно понял, что это чистая правда. То, что прежде было красивым порывом, прекраснодушным жестом, теоретическим изысканием, теперь, после столкновения с реальностью, не умерло. Напротив, идеи обрели основу, резкость, ту остроту, что дает надежду победить. Как мог он быть прежде уверен, что тот народ, который он желал осчастливить, и в самом деле желает подобного счастья? Право выбора — не только привилегия, но и ответственность. Но теперь, глядя на Кассию, Гай Ацилий впервые в жизни не сомневался. Ей по плечу бремя самостоятельных решений, и она такая не одна. Как же смеет он, урожденный патриций, ее подвести? Их всех, тех, кто верит ему, и тех, кто о нем и не слышал.
Голова внезапно перестала болеть, а может, это он забыл о боли и унижении. Последний из Курионов подобрался и прищурился так, словно вокруг не травка зеленела, а выросли белоснежные колонны здания Сената.
— Я малодушно поддался отчаянию и желал быстрой смерти, — медленно проговорил он. — Я был неправ. У меня все еще остались сторонники. Та же наварх Аквилина, к примеру. И Випсаний Бибул, здешний претор. И другие. Они есть. Я не могу их подвести. Во вселенной еще много мест, куда можно отступить, чтобы собраться с силами. Поэтому… — голос Ацилия окреп, он уже не задумывался о том, что такие вещи следует говорить вполголоса: — Мы будем держаться как можно дольше, Кассия, и искать выход. Ты со мной? — и требовательно дернул подбородком.
Кассия лукаво ухмыльнулась в ответ на столь решительное заявление.
- Я же из рода Кассиев, забыл? Мы за… напарника горой стоим.
И крепко ухватилась ладонью за запястье Гая, подтверждая свои слова.
— О! Мы теперь вдвоем, как настоящий десяток. Ты — десятник, а я твой — рядовой, — она великодушно присвоила патрицию необходимый для командования чин и сразу же почувствовала облегчение.
Как же все-таки упрощает жизнь четкое понимание своего места в иерархии, а если по-простому, то — знание, кто будет сверху.
— Я — лидер, а ты — моя соратница, — аккуратно поправил ее Ацилий, остывая от всплеска возбуждения. — Но у тебя всегда будет право совещательного голоса. Это — один из главных принципов моей политической программы… О! Не бери в голову, Кассия. Со временем ты поймешь и привыкнешь. Итак… — он потянулся и тряхнул головой. — Первое, что мы сделаем — это опробуем все варианты облегчения нашего положения. Злость не помогает, упражнения тоже. Предложения?
