Рыжий красноречиво скользнул взглядом по разбитой голове Щербы.
— А на арене даже легкая травма, полученная до боев, может стоить жизни.
— Тебе-то какое дело до чужих жизней? — устало вздохнул Борис. Эти странные наставления начинали его раздражать.
— Шкурный интерес, — осклабился рыжий. Во рту у него недоставало нескольких зубов. — Самый что ни на есть шкурный. Не больше и не меньше. Во-первых, у нас тут в почете групповые бои. Трес-файтинг — командный спорт.
Улыбка рыжего стала шире и злее.
— За поединки одиночек сейчас платят неохотно. Публика любит, когда стенка на стенку, камера на камеру, когда много крови и трупов. В таких схватках побеждает обычно та группа, в которой меньше калек.
Ясно. Предположим, ясно…
— А во-вторых? — спросил Борис.
— Во-вторых… — Рыжий перестал улыбаться. — Может быть, когда-нибудь представится случай сцепиться с ними…
Он мотнул головой на дверь камеры.
— Может, получится хотя бы до одного добраться. Тогда тем более нужно быть в форме. И живым нужно быть.
— И вы в это верите? — хмыкнул Борис, обводя взглядом сокамерников. — Что удастся добраться?
— Кто-то верит, кто-то — нет, — ответил за всех рыжий. — Но я скажу так: если не верить — долго здесь не протянешь. Нет стимула держаться. Нет надежды. Незачем выходить на арену раз за разом, драться, снова и снова убивать других. Проще самому подохнуть сразу, в первом же бою.
Какие речи, однако!
— Слушай, а ты не боишься? — спросил Борис.
— Чего?
Борис поднял глаза к потолку, указал взглядом на камеры.
— Там, где есть камеры, могут быть и микрофоны.
Рыжий рассмеялся:
— Есть, конечно, а ты как думал? За нами следят и нас слушают круглые сутки. Ну и что с того? Колизейские псы прекрасно понимают, что человек, который попадает сюда, будет мечтать только об одном. А если эта мечта помогает ему злее драться на арене — им это только на руку. Да и вообще… Думаешь, с нами можно сделать что-то худшее, чем уже сделали?
Борис так не думал.
— За явное неповиновение и сопротивление здесь карают, конечно, но за базары в камерах — нет, — вводил в курс дела рыжий. — Колизейским тоже не выгодно из-за пустяков портить бойцов вне арены. Так что пар выпускать позволяют, суки. И объяснять новичкам, что да как, — тоже разрешают. Тут у нас с ними общие цели.
Как это ни странно, но, видимо, все так и было.
— А ты здесь за мать Терезу, чтобы объяснять? — буркнул Борис. — Или за пахана?
Рыжий покачал головой.
— Мамок тут тебе не будет — не надейся. И до настоящего пахана дорасти в колизее трудно. Времени мало, а, мм… ротация большая. Я просто старожил, который продержался здесь дольше других, вот и все.
«Все? Наверное, это не так уж и мало», — решил Борис.
— И как долго ты продержался? — уточнил Борис.
— Шесть групповых боев за плечами, — просто, без похвальбы или рисовки, ответил гладиатор. — Больше таких рекордсменов я пока не встречал.
Слово «рекордсмен» он произнес с тоской и злостью. Помолчал немного, заговорил снова.
— Не знаю, выдержу ли седьмой, — об этом рыжий сказал спокойно и буднично. — Чувствую, что не потяну уже, как раньше. Каждый бой — это новые травмы. Каждая травма уменьшает шансы на победу в последующем бою. Видишь… — Он коснулся шрама на лице. — Или вот. — Гладиатор задрал рубаху. Борис увидел еще три свежих шрама.
— Понятно…
— Георгий, — протянул ему руку гладиатор.
Он подал свою.
— Борис.
Рукопожатие нового знакомого оказалось крепким и хрустким. Такими клешнями только орехи давить. Или чужие шеи ломать на арене.
— Ну, располагайся, что ли, — вполне дружелюбно предложил новый знакомый. — Места вон сколько…
— Да, у вас тут, я смотрю, не тесно.
Рыжий невесело усмехнулся:
— Камеры сейчас не успевают заполнять. Бои — каждую неделю и не по одному разу, а новое мясо поступает все реже.
Мясо… Бориса покоробило. Значит, все они здесь — всего лишь мясо.
— С хорошими бойцами напряженка, — как ни в чем не бывало продолжал Георгий — А публика любит, чтобы на арене друг друга мочили лучшие. За абы что денежку выкладывать никто не станет.
— А ты, Георгий, надо полагать, хороший боец?
— Хочешь проверить? — прищурился рыжий.
Борис не ответил.
— Здесь я с тобой драться не стану, — гладиатор серьезно посмотрел ему в глаза. — И никто не станет.
Ну да, конечно…
— Калечиться раньше времени не хотите?
— Не хотим. И тебя калечить тоже ни к чему. Вот если нас разведут по разным камерам, а потом сведут на арене…
— Такое бывает?
— Бывает. Людей тусуют частенько. Перекидывают из камеры в камеру, чтобы не корешились сильно. Оно колизейным ни к чему.
«Да уж, — решил Борис. — Пожалуй что и в самом деле ни к чему».
На нарах зашевелился и застонал Щерба. Бывший хэд пришел в себя и ошалело потряс разбитой головой. Ничего, жить будет. Пока…
Борис снова повернулся к рыжему.
— За что ты здесь? — спросил он. Просто так. Чтобы хоть о чем-то спросить. Надеясь разговором отогнать невеселые мысли.
— Ипотека, — поморщился Георгий. — Еще до кризисов угораздило влезть в кабалу. Ну а после… Не смог вовремя расплатиться, в общем. Когда пришли забирать — начал сопротивляться. Потом, когда стал тресом, тоже много бузил. В итоге попал сюда. А ты?
— Я… — Борис замялся. В голове звякнул тревожный колокольчик. Признаваться в обществе тресов, что он был охотником за головами, не позволяло элементарное чувство самосохранения. — Я так… По глупости попал.
— Хэдхантер, что ли?
Раскусили?! Борис вдохнул поглубже и приготовился к драке. Пришло время проверить, так ли уж на самом деле узники избегают внутрикамерных разборок. Или для некоторых случаев все же делаются исключения.
Избегали. Драки не последовало.
— Да не тушуйся ты, парень, — хмыкнул Георгий. — Здесь полкамеры бывших пятнистых. Из вас хорошие гладиаторы получаются. По хуторам слабачков не отбирают.
Вот оно как! Борис окинул сокамерников удивленным взглядом. Неужели кто-то из них тоже…
— Тут тебя за хэдхантерское прошлое мочить никто не станет, — заверил Георгий. — А вот на арене — могут запросто.
Рыжий опять улыбнулся. Он вообще слишком часто улыбался для смертника. Правда, от улыбки этой мурашки бежали по коже.
— Но сама по себе смерть — невелика беда.
— Это почему же?
— Быстрая смерть — короткое рабство. Отмучаешься скорее.
О-о-очень глубокомысленно! И главное, жизнеутверждающе как…
— О чем по-настоящему следует жалеть — так это о том, что не смог отомстить. Всем, кому следовало бы. — Георгий бросил ненавидящий взгляд на дверь камеры. Потом взгляд гладиатора потух. Настроение собеседника менялось буквально на глазах.
— Хотя… — отрешенно пробормотал он. — Хотя всем уже не отомстишь. Поздно мстить-то. Тяжело. А иногда и просто неохота.
— Почему? — осторожно спросил Борис.
— Потому что мы все уже слишком… — Георгий наморщил лоб. — Слишком рабы, да. Потому что рабство всюду, и мы пропитаны им насквозь. Все наше общество больно этой заразой давно и неизлечимо.
Дальше Борис слушал молча То ли хандрит рыжий, то ли заговаривается. Может, мужика на арене хорошенько стукнули по голове?
— Но кто-то проживет рабом дольше, кто-то — меньше, — продолжал размышлять вслух Георгий. — Мы вряд ли окажемся в числе первых.
Если это утешение, то слабое. Борис вздохнул. Мрачные мысли, от которых хотелось отвлечься, нахлынули с новой силой. В камере воцарилась гнетущая тишина. Невыносимая, давящая…
Глава 33
— Нет, ну что за жизнь такая, а?! — подал голос Щерба.
— Долбаная жизнь! — в сердцах бросил Борис.
— Жизнь — она просто жизнь, — глухо отозвался Георгий. — Не хорошая и не плохая.
— Долбаная! — упрямо повторил Борис.
— Она такая, какой была всегда, — с философским спокойствием произнес рыжий.
— Ну да? — фыркнул Борис. — Разве всегда были тресы?
Георгий пожал плечами:
— А что изменилось с тех пор, когда их не было? Как вкалывали одни на других, так и продолжают вкалывать. Кто-то пашет, кто-то жиреет. Только иногда это проявляется явственнее и честнее.
— Иногда — это когда?
— Вспомни хотя бы начало кризисов, когда пошли сокращения. Люди цеплялись за работу всеми правдами и неправдами. Свободные… якобы свободные граждане уже тогда перестали быть таковыми. Страх увольнения задавил в них все. Работодатель творил, что хотел, превращая работников в рабов. А ведь тогда законов о трудовых ресурсах еще не придумали. Впрочем, в том обществе, в котором мы жили, и не могло быть иначе.
