подарить жене подборку редких фотографий мумифицированных и расчлененных трупов может только по-настоящему любящий человек…
Эх, разумеется, не факт, что эти областные трупы имеют отношение к нашим событиям, но очень хотелось надеяться. Я чуть было не затанцевала прямо напротив следственного изолятора — вот было бы удовольствия следователям и адвокатам, торопящимся к бюро пропусков.
Теперь — новости от Синцова. Раз уж он так настойчиво названивал, значит, ему есть что сказать. Но не успела я набрать его номер, как он пробился ко мне сам.
— Ты когда в конторе будешь? — сразу взял он быка за рога, ни «здрасьте», ни «до свиданья», в лучших традициях джентльменов от сыска.
— Скоро. Лечу из изолятора.
— Может, тебя подхватить где-то?
Я осмотрелась. Машины вокруг давились в пробке, отовсюду слышались раздраженные гудки. Я представила, как Синцов будет продираться ко мне по заторам, а я, дергаясь от бесполезного ожидания, бегать вдоль тротуара, высматривая его машину, и отказалась.
— Поезжай в прокуратуру, а я доберусь на метро. А… ты что-нибудь нашел?
— Нашел, — многообещающим тоном пропел Синцов. — Давай быстрей лети в контору, я очень много интересного нашел…
— А что, что? — я все-таки затанцевала у тюрьмы с телефоном, прижатым к уху, сгорая от нетерпения узнать, что же он такого для нас интересного накопал в архивах.
— Например, то, что аналогичная серия нападений на девочек была у нас в городе в 1980 году…
— Да ты что? И не раскрыли?
— Нет. — Синцов выдержал драматическую паузу. — Нет, не раскрыли. Но подозревали Николаева.
— А почему, почему?!
— Почему не раскрыли? Или почему подозревали?
— Все говори! — потребовала я.
— Все, интервью по телефону закончено, — садистски заявил этот скот. — Встретимся в прокуратуре.
Чего я только ни передумала, пока неслась, сбивая каблуки, до метро, прыгала через ступеньки по эскалатору, приплясывала от нетерпения на платформе и давилась в переполненном вагоне! Значит, Механа-Николаева подозревали в совершении нападений на девочек? Только двадцать семь лет назад. И вот теперь повторяется аналогичная серия преступлений, и снова всплывает кличка «Механ», и фамилия Николаев, хотя наш преступник вдвое моложе, чем реальный Механ сейчас. Как такое может быть?!
По-моему, никогда еще так быстро я из тюрьмы до прокуратуры не доезжала и не добегала. Взлетев на наш четвертый этаж и запыхавшись так, что сердце у меня чуть не выскакивало из ушей, я привалилась к двери Лешкиного кабинета, в изнеможении не дойдя до своей двери, и услышала неторопливое журчание мужских голосов. Распахнув дверь, я увидела благостную картину: они с Горчаковым пили чай и беседовали! Вот так: я лечу сломя голову, тороплюсь к важным сведениям, а они сидят себе и чаи распивают! Не знаю, чего я ожидала: может, нервно сжимающего кулаки Синцова, считающего секунды до моего прибытия (все-таки следователь — главный в расследовании), может, Горчакова с биноклем, тревожными глазами высматривающего меня из окна, но вид чинно беседующих за чашечкой невинного напитка двух лбов — прокурорского и милицейского, в то время как я чуть последнего здоровья не лишилась в этом сумасшедшем кроссе «тюрьма — прокуратура», взвинтил меня, и без того уже заведенную, до последнего градуса. Я прислушалась. Если бы они хоть рассуждали про наши уголовные дела, я бы их еще простила, но они безмятежно трындели про качество бензина на ближайших заправках.
— Чаек, значит, пьете? — угрожающим тоном произнесла я, опершись на притолоку.
Они поперхнулись чаем и привстали. Горчаков бросился ко мне с криком:
— Маша! А мы тут плюшками балуемся!..
Быстро обезвредив меня нечеловеческой заботой, они усадили меня в красный угол, и Синцов козырным жестом выложил на стол ксерокопии архивных материалов. Жадно схватив их, я стала читать протоколы, постановления и приговоры многолетней давности, написанные от руки неразборчивыми почерками, а Синцов, присев на стол сбоку и покусывая плюшку, с воодушевлением рассказывал:
— По делу семьдесят шестого года уже только приговор остался, срок хранения истек. А приговор забавный: Николаев-то не просто вещички в аэропорту тырил, а с выдумкой. Механ все-таки! Представляете, сконструировал такой здоровый чемодан с вентиляцией воздуха, куда помещался человек. Грузчики в багажный отсек грузили вместе с прочими вещами и этот чемоданчик, и специально обученный человек оттуда быстро вылезал и шарил по поклаже. Потом, уже перед самым отлетом, один из грузчиков под каким-то предлогом проходил на борт, в багажный отсек, а выходили оттуда уже двое в робах грузчицких. Кто их там считал! А чемодан раскладывался в дополнительную полку в багажном отсеке, чтоб его с прочим багажом не выгрузили в порту назначения, и благополучно прилетал обратно. Тогда на Илах багажные отсеки просто занавесочкой отделялись от салона…
— Все это хорошо, а что по нападениям на девочек? — я лихорадочно перебирала рассыпающиеся бумажки.
— Сейчас расскажу, подожди. Все по порядку. Дали ему тогда четыре года, вот приговор. — Он протянул руку через мое плечо и ловко выхватил из груды документов несколько листочков папиросной бумаги, на которых до повсеместного распространения множительной техники печатали копии приговоров: из тонкой папиросной бумаги в каретку пишущей машинки влезало больше закладок, чем из обычной. А копий требовалось несколько — осужденному, потерпевшему, прокурору, адвокату и на всякий случай. А судьи до появления компьютеров вообще писали от руки, даже многостраничные приговоры по многотомным делам, и машинистки потом, чертыхаясь, разбирали судейские каракули.
Я мельком просмотрела приговор, которым была осуждена за хищение группа из шестерых работников аэропорта, в их числе двадцатишестилетний механик Николаев, он получил меньше всех, четыре года. Вытащив из груды бумаг справку о судимости Николаева, я убедилась, что срок наказания до конца он не досидел, вышел через два с половиной года, в 1978 году. Следующий срок он получил в 1980 году, за убийство сожительницы и хранение огнестрельного оружия.
Ага, вот это уже интереснее, чем даже остроумные кражи пассажирских ценностей: ему вменялось убийство Артемьевой Ольги Стефановны, 1951 года рождения, в квартире по месту их совместного жительства, с особой жестокостью — в присутствии их общего малолетнего сына Олега, 1975 года рождения, с последующим расчленением трупа (отчленением головы). Однако осужден он был не за убийство при отягчающих обстоятельствах, за что мог огрести до пятнадцати лет либо смертную казнь, а за простое убийство (от трех до десяти лет); суд переквалифицировал его действия со статьи 102 на статью 103 действовавшего тогда кодекса, посчитав, что Николаев не осознавал, что малолетний ребенок наблюдает за его действиями, и не желал причинить ему особые мучения и страдания, убивая мать на его глазах. И, кроме того, расчленение трупа, расцененное следствием как глумление над убитой, что
