• Относительно происхождения этой пары тот же К. Шилдз [Shields 1992: 30] полагает, что исходная форма для обеих партикул (basic variant) была здесь *(e/o)DH, а остальные были ее производными. Однако и *t развивался самостоятельно и легко контаминировался с другими частицами[107].
Изначальное значение этой партикулы с звонким исходом *-dh было ’not – here – now’. Отсюда: *me-dhi (’in the midst of) и предлог μέτα, то есть ’then and there’.
Это же значение К. Шилдз видит в сочетании вокалической партикулы с сигматическим формантом *(e/o)s. Сигматический показатель формирует аорист, будущее время, субъюнктив, дезитератив, претерит, отчасти презенс и участвует в показателе 2-го и 3-го лиц. Каким же образом это *-s могло появиться в настоящем времени? Шилдз считает это результатом сложного ре-анализа и комбинации с *-t, который являлся показателем презенса. • В последнее время к функциональной дистрибуции формантов *s и *t вернулась в связи с галльским и ирландским претеритом Н. О’Шей [О’Шей 2005]. Она видит в их дистрибуции фонетическую причину: – s претерит связывается с исходом на ларингальный, а -t претерит связан с исходом на сонорный.
Итак, можно, с достаточной долей неуверенности высказать и собственное мнение. А именно – безусловно пара s/t занимала первое место среди элементов, формирующих индоевропейские парадигмы. Из них двоих, конечно, первое место занимало s. (Обо всех его грамматических следах мы сознательно не говорили.) Скорее всего, s выражает определенность, при этом демонстрируя указание на «ближнесть». Можно привести доказательства самые простые, опираясь на то, что в первой главе мы назвали «скрытой памятью» языка. Известно, что множественное число в большей степени тяготеет к неопределенности, чем единственное. Поэтому многие языки, вроде английского и французского, закрепляют определенность через s, формируя множественность. Но это уже поздняя грамматикализация. Точно так же ’s в английском родительном (special clitics, по А. Звики) закрепляет определенность, постепенно превращаясь в факт грамматики.
Но все же – почему именно эта пара? А вот в этом случае, как нам кажется, поможет фонетический эксперимент, который никогда никто не проводил – так же, как никто не проводил реальный эксперимент с клитиками / не-клитиками, хотя все единодушно утверждали, что не-клитики ударны и что клитики, в отличие от «ударных» не-клитик, образуют одно фонологическое слово с «хозяином».
4
Итак, что можно сказать об этой паре согласных с фонетической точки зрения? Оба звука – консонанты, оба глухие. Оба – переднеязычные. Но они различаются по способу образования. Звуки группы S – фрикативные (щелевые), звуки группы T – смычные, см. таблицу Международной фонетической ассоциации:
Из нее видно, что различаются они по сути только одним признаком – уже упомянутым способом образования.
Но почему такое предпочтение было именно для этой пары глухих? Обратимся к самому популярному учебнику – Л. Р. Зиндер «Общая фонетика» [Зиндер 1979]. На с. 124 читаем довольно простое и убедительное объяснение «силы» глухих: «В пределах одного языка звонкие обычно слабее глухих. Это, очевидно, связано с тем, что присутствие голоса делает согласный слышимым, даже при слабой артикуляции. Чтобы достичь такой же слышимости глухого согласного, его нужно произносить сильнее. Слышимость же играет в речи далеко не последнюю роль; она так же важна для понимания сказанного, как и другие фонетические факторы».
Итак, глухие консонанты – сильные. Но ведь существуют и другие глухие пары. Для определения силы согласных s/t в Лаборатории фонетики ИРЯ РАН был проделан эксперимент. Записывались логотомы: ТÁСА – ТАСÁ; ТÁТА – ТАТÁ; ТÁКА – ТАКÁ; ТÁПА – ТАП. «Сила» пары глухих S/T очевидна. Тогда естественно, что в древности стремились употреблять «сильнозвучащие» звуки (см. рис. 13—20).
Для дальнейших разысканий дистрибуции этой пары в парадигматических рамках, как кажется, необходимо было бы определить их сущность с позиций Л. В. Щербы, выделившего три типа согласных: «сильноначальные», «сильноконечные» и «двувершинные».
Рис. 13. ТÁСА
Рис. 14. ТАСÁ
Рис. 15. ТÁТА
Рис. 16. ТАТÁ
Рис. 17. ТÁКА
Рис. 18. ТАКÁ
Рис. 19. ТÁПА
Рис. 20. ТАПÁ
Глава третья
Партикулы славянского пространства
§ 1. Некоторые вводные соображения
1
О типологии славянского коммуникативного фонда довольно много говорилось в моей книге 1985 года, посвященной «Функциям частиц в высказывании» [Николаева 1985/2004]. Однако и материал, и задачи этих двух монографий – написанной двадцать лет тому назад и настоящей – по сути глубоко различны, хотя использовались во многих случаях одни и те же словари, одна и та же литература, да и совокупность данных во многом совпадает.
В книге 1985 года, во-первых, исследовались частицы, а в настоящей книге – партикулы, что не всегда идентично. Напомним разницу: частицами являются и производные знаменательных слов, например ведь, пусть, нехай и под. частицы, заимствованные из неславянских языков, и сами партикулы, например же, и, а. Во-вторых, в книге 1985 года в центре исследовательского внимания находилась семантика частиц и формальные способы ее выражения в высказывании. Центром внимания настоящей книги, напротив, является формальная структура славянского фонда партикул, хотя без апелляции к семантике создать такое описание невозможно. А потому некоторые соображения о плане содержания представлены все-таки будут.
Но часть общих выводов книги 1985 года в принципе, в краткой форме, можно воспроизвести и сейчас.
А именно. В этой книге приводится количественный подсчет (частиц!)[108], при котором из 2955 лексем выявилось только 66 лексем, которые представлены в единообразном облике (разумеется, с соответствующим графическим и фонетическим пересчетом) во всех славянских языках. Остальные 2889 единиц распределяются по славянским языкам в различной количественной пропорции.
Так, на первом месте оказался русский язык (включаются и диалектные данные, и факты древнерусского языка) – 344 лексемы, затем сербо-хорватский (как он именовался в то время) – 308, чешский – 303, польский – 293, болгарский – 261, словацкий – 255, украинский – 244, словенский – 227, старославянский – 218, белорусский – 207, македонский – 195.
Но это лишь словарные данные. Однако в речи носителей одного языка может встречаться гораздо больше частиц, чем в речи носителей другого (при том что словарные данные могут свидетельствовать об обратном). Более того, диалектные данные могут фиксировать (и так бывает) большую частотность частиц, чем в литературном языке. То же нужно сказать и о соотношении числа частиц в старых текстах и в языке более позднем (древние тексты обычно бывают в большей степени «частицеобильными»).
Наконец, возможна и такая ситуация, когда одна какая-либо частица оказывается частотной и в употреблении (то есть в текстах), и в системе языка (когда она служит исходной базой для производства новых частиц). Такова, например, частица же в старославянском языке [Добрев 1962].
В книге 1985 года говорится также о трудностях идентификации партикул (частиц), возникающих из-за разнообразия графического их оформления. Например, в моравском диалекте видим: Atož sem tam šel ‘и я там шел’. Здесь atož – цельнооформленная частица; см. русское: Приходи, а то будет же тебе от отца! В этом русском примере та же самая частица графически не объединена, к тому же ее компоненты существуют дистанцированно.
Последнее обращает наше внимание к непростой проблеме идентификации частицы (комплекса партикул) в соответствии с линейной их протяженностью и компактностью / дистанцированностью. То есть имеем ли мы дело в этом приведенном выше примере с атоже, с а+ (то же) или с (ато) +же?
Существенным был также поставленный в этой книге вопрос о том, можем ли мы говорить о некотором глобальном для всего славянского континуума значении единичной партикулы-части-цы, как примарной, так и комплексной. Поясню свою мысль. Очевидно, что союз а в русском, старославянском, украинском, белорусском, польском, болгарском и сербском языках имеет в основном сопоставительное значение, а в чешском, словацком и лужицком – сочинительное (žena a škola). Но если сравнить данные наиболее распространенных в славянском пространстве частиц, то получится, что общий набор семантических компонентов у них совпадает, если учитывать совокупность фактов диалектных и текстов старшего периода. В книге 1985 года [Николаева 1985: 143—144] демонстрируется такое совпадение смыслов для частиц i, a, no, da, tak – по всем славянским языкам.
