В тот момент я поверил Стелле. Многие, очень многие люди пытались уничтожить меня на протяжении многих лет, в первую очередь секретная ветвь правительства США, которая технически не существовала.
Даже они не смогли добиться успеха.
Но я поверил невысокой женщине.
Потому что она убила бы драконов ради своей подруги.
Ее рука дрожала, когда она снова указала на дверь.
— Тащи туда свою задницу, — приказала она. — Покажи ей всю ту боль, которую испытываешь. Не смей, бл*дь, прятать это, потому что она должна знать. Ей не нужно, чтобы ты был большим, сильным мужчиной без сердца. — Ее взгляд чуть смягчился от милосердия, которого я не заслуживал. — Ей нужно твое сердце. Твое разбитое сердце. Ей нужно знать, что она в этом не одна.
По быстрому вздыманию и опусканию ее груди было ясно, что Стелла потратила всю оставшуюся у нее энергию, чтобы противостоять мне. И даже при том, что она была измотана, если бы я спорил с ней, она бы сопротивлялась мне, пока не упала бы в обморок.
Тогда мне пришлось бы отвечать перед Джеем.
Если я уйду, куда, черт возьми, мне идти?
Уход был благородным поступком, хорошим поступком, несмотря на то, что сказала Стелла. Но я не был ни благородным, ни добрым.
Поэтому я еще немного посмотрел на Стеллу, прежде чем подойти к двери, открыть ее и тихо закрыть за собой.
Рен не спала.
Она слегка повернула голову, когда я вошел. Выражение ее лица не дрогнуло. Отсутствующий взгляд в глазах.
Мне пришлось сдержать дрожь, увидев ее такой.
Ее пустой взгляд переместился на мои руки. Я изо всех сил старался смыть кровь, но кое-что все же осталось.
Я знал, что она видела это, знал, что она понимает. Она никак это не прокомментировала. Не произнесла ни слова, когда я устроился на кресле рядом с ее кроватью.
Она выглядела такой маленькой, такой чертовски потерянной в этой кровати, что я едва мог смотреть на нее. Весь ее свет исчез. Каждый дюйм ее тела казался чертовски хрупким, я боялся прикоснуться к ней, неправильно посмотреть на нее.
Но даже сейчас, в самое ужасное время ее жизни, она все еще была моей Рен. Она всегда будет моей гребаной Рен.
РЕН
Он не сказал, где был, а я не спрашивала. Я уже знала это по крови на его руках.
Он ушел, чтобы отомстить за меня. Отомстить за нас. Я не ожидала ничего меньшего. Но знание того, что те, кто сделал это со мной — мертвы, не дало никакого утешения. У меня не было жажды мести. Хотя я не была знакома со всеми подробностями того, что происходило в мире Джея и Карсона, я поняла, что это русская мафия. Я сделала вывод, что люди, которые это сделали, были наемными убийцами. Приказы поступали совершенно из другого места.
Джей и Карсон вступили бы в войну с одним из старейших преступных сообществ в мире. Для меня. Для Стеллы. Для нее.
Эта мысль ничего мне не дала. Я просто устала думать обо всех усилиях, обо всех опасностях, которым они подвергнут себя, когда будет слишком поздно что-либо менять.
Это все равно произошло, независимо от того, сколько людей они убьют в отместку.
Они не вернут ее обратно. Ничто никогда больше не вырастет внутри меня.
— Вот оно, — сказала я, мой голос был ровным, мертвым.
Карсон, не мигая, смотрел на меня.
— Что?
Я смотрела прямо в его глаза, не дрогнув от боли и опустошения, стоявших за ними.
— Это моя история происхождения злодейки.
Его лицо исказилось от боли, как будто я его ударила. Я не чувствовала никакой вины.
— Дорогая, ты не смогла бы быть злодейкой, даже если бы попыталась.
Я сфокусировала свой взгляд на нем.
— Ты ошибаешься, — возразила я. — Потому что вот как я это переживаю. Я не выхожу с новыми силами к жизни, я не становлюсь вдохновляющим человеком, человеком «все происходит по какой-то причине», как делают люди в подобных ситуациях.
Я вздохнула, совершенно измученная перспективой жизни за пределами этой больничной палаты.
— Нет, я буду злодейкой, — решила я. — Не в общепринятом смысле, конечно. Но я причиню людям боль. — Мой взгляд встретился с его. — Я сделаю тебе больно. Я ничего не смогу с этим поделать.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Его лицо было искажено печалью.
— Милая, причиняй мне боль, сколько хочешь. Обещаю, что выдержу это. Обещаю, что никуда не уйду.
Я отвела свой взгляд от него, глядя в потолок.
— Вот чего я боюсь, — пробормотала я.
Он больше ничего не сказал, просто сел рядом со мной. Я крепко зажмурилась и притворилась спящей.
В палате были только я и мама.
Карсон, вероятно, стоял за дверью. Конечно, он спал здесь, когда все уходили, но он не оставался внутри, когда здесь были другие люди.
Не знаю, стоял ли он на страже или просто не хотел быть далеко от меня. Я предполагала, что все еще нахожусь в опасности. Но, может быть, и нет. Это было послание. Джею. Я предположила, что целью была Стелла, его жена. Они говорили ему, что могут причинить вред. Что они могут и будут обрывать жизни.
Я представляла, что все будет только хуже. Но, помимо благополучия и безопасности моей подруге, меня все это мало заботило.
Не часто мы с мамой оставались здесь одни. Она избегала этого. Необходимость встретиться со мной лицом к лицу, необходимость найти, что мне сказать. Я это понимала.
Она возилась с цветами. Их продолжали присылать, и я чертовски ненавидела их. Все в различных «симпатических» аранжировках. Со вкусом обставлены. Из лучших побуждений, конечно. Но я чертовски ненавидела их вид. Цветущие жизнью и энергией. Я хотела разорвать их на части.
Когда она заговорила, то стояла ко мне спиной:
— Я потеряла троих детей, прежде чем родила тебя. — Слова были сказаны так нежно, почти шепотом.
Но они гремели у меня в голове, пробиваясь сквозь оцепенение, охватившее мое тело. Я никогда раньше не слышала, чтобы моя мать говорила таким тоном. Я никогда не слышала от нее таких искренних эмоций. Она всегда говорила осторожно, с почти неразличимым акцентом. Чрезвычайно богатая, стильная, успешная и эксцентричная женщина с маской, скрывающей ее ауру, чтобы оставаться недосягаемой и отстраненной.
Наконец, она повернулась ко мне, медленно подошла к кровати, положив руки на край, ее пальцы слегка скользили по моим ногам, как будто она боялась, что причинит мне боль.
— Два выкидыша и один мертворожденный, — продолжила она с остекленевшими глазами. — Мальчик, — ее голос был жестким, и она смотрела на меня, но как будто сквозь, — Генри. Он был таким крошечным. Я держала его на руках, прежде чем они забрали его. — Она надолго замолчала.
— Мы не говорили об этом с твоим отцом, — она глубоко вздохнула. — Я не могла. Я испытывала непреодолимое чувство вины. Я ненавидела себя и боялась, что он тоже ненавидит меня. Чтобы выжить, чтобы сохранить свой брак, мне пришлось отключить все эти чувства. Пришлось забыть эти беременности, пришлось забыть Генри. Я ничего из этого не признавала. Не говорила об этом друзьям.
Она разгладила простыни, прикрывающие мое тело, хмуро глядя на них, как будто злясь, что это не она принесла их и не отпарила сама.
— Видишь ли, тогда эти вещи не обсуждались. — Она снова посмотрела на меня. — Особенно не в тех кругах, в которых мы вращались. Темы разговоров были о том, кто сделал подтяжку лица, о новой недвижимости во Франции или о том, у кого роман с инструктором по теннису. Истинные трагедии были замалчиваемы и никогда не упоминались. Особенно потеря детей. Ожидалось, что женщины будут продолжать в том же духе… молча. Разбираться с такими вещами в одиночку. Это заставляло людей, особенно мужчин, чувствовать себя неловко.
Она вздохнула, сжимая мою ногу, но нерешительно. Моя мать не знала, как прикоснуться ко мне. Мы не были привязаны друг к другу не так, как я с отцом.
