– Нет, нормально.
– Извини, задержался.
– Да что ты, ничего страшного.
– Понимаешь, надо было срочно с одним человеком поговорить.
Не доверяет. А жаль. Все равно теперь говорит уже по-другому. Тепло, не так как вчера.
– Пошли, тут слишком много ушей вокруг.
– Куда? Темно же совсем.
– Недалеко, просто чтобы говорить можно было. Не хочешь?
– Нет, что ты. Пойдем, конечно. Слушай, я тебе рассказать кое-что хотел.
– Сейчас и расскажешь.
Медленно надвинулась кромка леса. Стволы деревьев темнели безмолвными часовыми. Росс поежился. Знобящий воздух, угрюмо молчащий лес, Алекс, доброжелательно шагающий рядом…
– Слушай, ты, когда сегодня всех собирал… Короткий толчок сшиб его на землю. Сверху упало что-то невероятно тяжелое. И всплыл, въелся в душу знакомый шепот. Тот шепот.
– Болтаешь, значит…
И боль. Рвущая, пронизывающая до костей боль. Как тогда, но гораздо сильнее. Все как тогда. И рука, зажимающая рот. И сквозь боль, сквозь мерный шепот где-то слышанные, кем-то сказанные, тысячу лет назад произнесенные слова: «Ты думаешь, он тебя больше не тронет? Тронет и еще как»…
– Значит, собрался говорить…
И снова, снова, снова – боль. Весь мир вокруг наполнен болью. Ничего нет, кроме боли. Ничего не осталось, кроме боли. Пропала земля, небо, воздух, ты сам – есть только боль. Нет, есть еще шепот. И страх. Страх перед бесконечной болью. Ну почему он не дает даже кричать?..
И вдруг боль исчезла. Осталась память о ней, засевшая в каждой клетке измученного тела. Остался страх. А боли не было. Вместо нее были жесткие твердые ладони. Одна – на затылке. Вторая – под подбородком.
– Теперь слушай, – равнодушно сказал шепот, возникая из пульсирующей красной тьмы. – Мне сейчас стоит только руки повернуть – и тебя больше нет. Вот так…
Ладони шевельнулись, и в шею осторожно проникла боль. Другая, не та. Не жадно рвущая на куски, а спокойная и равнодушная. И гораздо более опасная.
– Ты пойми, мне ничего не мешает. Тут тринадцать подозреваемых, плюс неизвестные бродяги в лесу. Пять лет копать будут, и все равно не раскопают. У меня все будет чисто. А вот тебя… – Ладони надавили еще сильнее. – Тебя уже не будет. Понимаешь, как оно… Ты зачем Майклу все разболтал? Я же тебя по-хорошему просил.
И тогда, несмотря на боль и страх, пришло изумление.
– Я… Я не болтал.
– Зачем же так, – мягко посетовал шепот. И опасные ладони нажали еще чуть-чуть сильнее.
– Я не болтал!
– Не ори мне тут.
Ладони жмут еще сильнее. Боль уже не просто сидит в шее – она ползет по позвоночнику, скользящими движениями змеи продвигается вверх и вниз.
– Я не болта-ал!
– Заткнись! – быстро приказал шепот.
Но Россу было уже все равно. Его несло торопливой сбивающейся скороговоркой:
– Я ему ничего, ничего не сказал! Вообще ничего… Ты что хочешь делай, а я ничего не говорил! Он все выпытывал, выпытывал, угрожал даже, а я не сказал… Я его психом назвал вообще! Он лез и лез… А я не говорил. А вот ты… ты что вообще хочешь… вот так вот и делай тут… а только я ничего, ни капли, ни слова ему не говорил… И никому другому тоже… А ты что хочешь, то и делай сейчас…
Он говорил, роняя вперемешку слова и слюну, и всхлипывал, и судорожно сглатывал, боясь что-то упустить, и только в какой-то момент вдруг понял, что страшные ладони исчезли, а с ними и змеистая боль в позвоночнике, и тяжесть на спине. Все исчезло.
Взамен перед лицом в траве возникли ноги.
– На этот раз прощаю! – сказал сменивший шепот негромкий голос. – Но впредь смотри. Выбирай, с кем и о чем говорить. Обо всех подозрительных разговорах – мне немедленно.
– Я же хотел, – всхлипнул Росс.
– Немедленно, – строго повторил голос. – А не через полдня. Сейчас приведешь себя в порядок и вернешься минут через пятнадцать. Не раньше. Старайся никому не попадаться на глаза в таком виде. Если все-таки кого встретишь, скажешь – упал. И сразу – спать. Из комнаты сегодня уже ни шагу. А завтра держись при мне.
И голос смолк и удалился, унося с собой боль и тяжесть. И оставив на своем месте страх.
Опершись на перила, Роберт с любопытством следил за перемещениями полной фигуры, двигающейся по широкому холлу внизу. Маневры фигура совершала весьма загадочные. Сначала в проеме двери возникла лысеющая голова и при виде сидящего у камина Майкла моментально исчезла. Затем Майкл встал и ушел, и минут пять спустя голова вновь появилась на свет. На этот раз результаты осмотра оказались удовлетворительными, и вслед за головой возникло тело – такое же пугливое и настороженное. Образовавшаяся таким образом фигура стремительно пересекла холл и с неожиданной для ее комплекции резвостью взнеслась по лестнице на второй этаж. Здесь она немного расслабилась и позволила себе перейти на быстрый шаг. Роберта, стоявшего на противоположной стороне, фигура, по всей видимости, пока не заметила.
Потребовалась еще минута на то, чтобы блуждающие глаза фигуры наткнулись на него.
– Все в порядке, Росс? – спросил Роберт.
– Конечно! – чуть вздрогнув, бодро ответствовал Росс. – Все замечательно.
Вид его, тем не менее, говорил об обратном. От колен к поясу ползли темные влажные пятна. Рубашка выглядела не лучше и в придачу была кое-как заправлена, что совсем не вязалось с привычным аккуратным образом. На левой щеке ближе к подбородку наличествовало розовеющее пятно. А при виде прически в памяти отчего-то всплывало слово «трущобы». Но самое главное – глаза. В них было все что угодно, но не бодрость и не замечательность. Страх там был и немая просьба. А о чем – неясно.
– Ты где это так? – Роберт постарался задать вопрос как можно участливее.
– Упал, – просиял Росс. – Представляешь, пошел себе погулять, воздуха глотнуть, – в четырех стенах ведь сидим. А там – роса уже. Ну я и поскользнулся и ка-ак загудел. Едва руки успел выставить.
Он зачем-то продемонстрировал правый локоть.
– И обидно так. На ровном месте свалился. Хорошо хоть брюки запасные есть. А то стыдно было бы так даже выступать завтра.
Он улыбался и жестикулировал и был даже, скорее, рад, чем раздосадован, но глаза его продолжали светиться гноящимся страхом. Это были глаза собаки, старой бездомной облезлой собаки, которая хочет только одного – чтобы ее не пнули. И лишь потом уже – чтобы ей кинули что-нибудь поесть.
– И главное-то, когда выходил, подумал ведь, что поздно уже, завтра погулять можно. А вот не усиделось. Правда, воздухом действительно подышал, что да, то да.
Роберту вдруг захотелось, чтобы он замолчал. Слишком уж этот радостный торопливый рассказ не вязался с безмолвной тоской в глазах.
– Хорошо, я тебя тогда не буду задерживать, – сказал он. – Ты иди, переодевайся. Холодно, наверное, в мокром стоять.
И в этот момент лицо перед ним вдруг отразило все то, что до этого стояло в одних глазах.
– Только ты… только ты никому не говори, хорошо? – тихо попросил исказившийся вместе с лицом голос. – Хорошо?
Роберт увидел его как будто впервые – эту дрожащую улыбку, эту повернутую под углом голову, этот судорожно дернувшийся кадык. И страшные, наполненные молящим подобострастием глаза. Ничего не осталось в нем от того вальяжного, уверенного в себе человека, который неторопливо наливал себе кофе в пустом зале несколько дней назад. Ничего.
Эк его, – с неожиданным для себя равнодушием подумал Роберт. Упал, значит. Поскользнулся. Конечно, поскользнулся. Раз десять, не меньше. Интересно, что он сейчас чувствует? А ведь я не представляю себе, что можно чувствовать в подобной ситуации. Вот с такими глазами. Не представляю, и все. Понимаю, что человек чувствует, когда ему хорошо. Или когда плохо. Или когда скучно. Неплохо представляю себе, что чувствуют, когда страшно. Это, например, – ставишь ногу на камень, на хороший такой, надежный вроде выступ. А там – пустота.
И подтянуться уже нельзя. И что чувствуешь, когда надо бить, хорошо понимаю. Не разговаривать, а бить. И так же хорошо – когда бьют тебя. Особенно когда несколько сразу. Не как в фильмах, по очереди. А все сразу. Много чего себе могу представить. Но что чувствуют, когда смотрят вот так, с этим затравленным ожиданием – это уже никак. С ненавистью, с недоверием, с вызовом, с сомнением, с презрением, с жалостью, да с чем угодно. Но вот так… как запуганная дворняжка… нет, не знаю.
– Конечно, – ответил он. – Никому не скажу.
На стук долго никто не отвечал. Роберт уже собирался уходить, когда дверь отворилась.
– А, Роберт, – приветливо сказал Кларк. – Заходите, заходите. Всегда рад вас видеть.
– Я на минуту, – сказал Роберт, переступая порог.
– Хотите – на минуту, хотите – присаживайтесь. Чаю не хотите? Я как раз вскипятил. Вы никогда не пробовали чай с молоком? Давайте я вам все-таки налью.
– Вкусно, – констатировал Роберт несколько минут спустя. – Действительно вкусно.
– Это меня один знакомый научил. Англичанин. Вот уж где понимают в чае толк.
