— Марлиз? Ты меня слышишь? И без тебя покойников хватает. Смерть в последнее время к нам зачастила. Я бы тебе настоятельно рекомендовала не кидаться ей на шею.
— Твои рекомендации всегда дерьмо, — сказала Марлиз.
Она сидела аккурат под тем крюком, на котором повесилась ее тетка, эта вечно брюзжавшая, нестерпимая личность.
— Откуда у тебя ружье Пальма?
— Пальм был пьян, — сказала она, — и спал так крепко, что я могла бы вынести все, что было в доме. А теперь иди отсюда. Пора с этим завязывать.
Марлиз коротко взглянула на меня, взгляд у нее был одичалый, как у Пальма в прежние времена.
Разумеется, подумала я. Пора с этим завязывать, если ты вечно недовольная скорбная Марлиз. Пора завязывать с тем, что ты все силы тратишь на то, чтобы никто не захотел к тебе зайти. Когда из всего, что тебя окружает, ты ничего не выбирал сам. Когда тебе ничего не нравится — ни рекомендации, ни блюда быстрой заморозки, ни идеи из магазина подарочных идей, — пора завязывать с тем, что все постоянно размыто, мутно.
Я всегда думала, что время проходит мимо Марлиз бесследно, потому что все дни Марлиз монотонны и неразличимы. Но это оказалось не так. Время проходило для нее очень даже ощутимо, но плохо было то, что оно проходило совершенно беспричинно.
Я прислонилась головой к откинутой створке окна:
— Впусти меня в дом, пожалуйста.
— Уматывай, — сказала она. — Вали отсюда.
Я вспомнила Мартина и то, что он написал мне в мой альбом со стихами. Он пролистал его до последней страницы и вывел своим старательным детским почерком: Я корешки пустил на самом кончике, чтобы никто не выпал из твоего альбомчика. Когда Эльсбет нас потом отослала к Марлиз, потому что кто-то же должен был проведать скорбную Марлиз, то Мартин показал Марлиз свою запись и добавил: «Совсем как ты, верно? Ты тоже пустила корни на самом конце деревни».
Марлиз тогда не поняла этого. Но Мартин был убежден, что Марлиз поселилась на краю деревни и просто обязана быть такой несносной, и даже специально была придумана такой, чтобы удерживать возможного преступника, который хотел напасть на нас исподтишка.
Я тогда попросила Марлиз тоже что-нибудь написать в мой поэтический альбом. Она неохотно раскрыла альбом и перелистнула запись оптика: Можно поток переплыть, можно горы взорвать, но чтобы тебя забыть — тому никогда не бывать. Перелистнула запись моего отца: Бурый медведь поселился в Сибири, в Африке львов и жирафов не счесть, дикий кабан роет землю Сицилии, а в сердце моем лишь тебе место есть. Она пролистнула запись Эльсбет: Радуйся везде, резвись в лесу и в доме, как уточка в воде, как курочка в соломе. И запись лавочника: Рвешься странствовать по свету? Но смотри не прогадай. Хорошо там, где нас нету, только дома сущий рай. И запись моей матери — не в рифму, но с чувством: Только любовь знает тайну, как становиться богаче, одаривая других. Она пролистнула запись Сельмы: Не каждый день воскресенье, не каждый день угощенье, но радость найди и в буднях, и счастье тебя не забудет. И потом, когда Марлиз, наконец, нашла чистую страницу, она вписала туда карандашом: Привет М.
— А Мартин надеялся, что ты нас всех спасешь, — тихо сказала я.
— Так и вышло, все сбылось, — рявкнула Марлиз. — Особенно для Мартина. И для Сельмы.
— Но Сельма прожила больше восьмидесяти лет.
— Она оставила меня в покое, — сказала Марлиз, и голос у нее дрогнул. Она откашлялась. — Сельма была единственная из вас, кто всегда оставлял меня в покое.
— Она и впредь будет это делать, — сказала я.
— Уходи отсюда, — тихо сказала Марлиз. И: — Я уже вижу смерть. Она идет по мою душу
И тут с меня хватило.
— О’кей, Марлиз, — сказала я, — пора завязывать. Тут ты права.
Тут у Марлиз оборвался карниз с занавесками. Он оборвался с левого края. И косо перегородил окно.
Что-то часто стали падать вещи, подумала я. Закреплены, наверно, плоховато. И я вдруг вспомнила, как Сельма спросила меня: «Ты это заметила?» — когда со стены на кухне упала сова-макраме после того, как я соврала, что моя жизнь в полном порядке.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Марлиз уставилась в окно, я думала, она смотрит из-за упавшей гардины, но это было не так.
— Ну вот же, — сказала она. — Смерть идет прямиком ко мне.
Я обернулась назад и увидела то, что видела Марлиз: через сад шел мужчина в длинном черном одеянии, он двигался прямо к нам. Я отпрянула и наткнулась на стену дома.
— Это не смерть, — сказала я. — Это Фредерик.
Он остановился в нескольких шагах от меня.
— Я не вовремя? — спросил он.
— Фредерик, — сказала я.
— Точно, — сказал он и улыбнулся. — А ты теперь в очках.
— Фредерик, — опять сказала я, как будто человек становился тем реальнее, чем чаще называть его по имени.
— У меня было нехорошее предчувствие, и, когда мне позвонил оптик, я сразу же пустился в путь. — Он сказал это так, как будто пришел из соседней деревни.
— И добрался досюда, — сказала я.
— Да. Это по-прежнему не так сложно, как дозвониться по телефону. Луиза, мне очень жаль, что Сельма умерла.
Я хотела шагнуть к нему, но боялась шевельнуться, я думала, что, как только отойду на сантиметр от окна, Марлиз нажмет на спуск.
— Я должна оставаться здесь.
— Ничего ты не должна, — крикнула Марлиз.
Фредерик направился ко мне. Он выглядел так же, как и десять лет назад, новой была только сетка тонких морщинок, которая объявлялась, когда он улыбался. Я кивнула головой в сторону окна. Фредерик заглянул внутрь.
— Не заглядывать! — крикнула Марлиз. — Это все вообще не ваше дело!
— Мне кого-нибудь позвать? — испуганно прошептал Фредерик, но мне никто не приходил в голову, кроме Сельмы.
— Она этого не сделает, пока я здесь стою, — сказала я. — Поэтому я здесь стою.
— Но мы не можем оставаться здесь вечно, — сказал Фредерик, и я обрадовалась, что он сказал «мы».
Я взяла его за руку.
Красно-белая сигнальная табличка упала на рельсы на вокзале, когда я сказала там Мартину, что не верю в сон Сельмы. Таблица для проверки зрения упала со стены, когда оптик сказал: «Ты все-таки любишь его», а я ответила ему: «Нет. Уже нет».
Я глянула на Марлиз, которая позади упавшей гардины казалась перечеркнутой наискосок. Она не изменила положения, так и сидела, подперев подбородок дулом дробовика, рука вблизи спускового крючка. Марлиз не впустила бы меня, не открыла бы ни один из ее пяти замков, и она не поддалась бы на уговоры и не вышла из дома, потому что мои рекомендации всегда были дерьмо.
Марлиз надо выманить как-то по-другому, думала я, и что не надо искать себе приключений, для которых ты не создан. Я сделала глубокий вдох.
— Фредерик, — сказала я, — хорошо, что ты зашел, но момент, к сожалению, неподходящий.
Позади Марлиз упала приклеенная скотчем к стене ароматическая елочка, какие подвешивают в машинах. Она упала беззвучно.
— Что? — сказал Фредерик.
Он хотел отпустить мою руку, но я крепко ее удерживала.
— Мы ведь можем созвониться, при случае. Тебе же всегда нравилось говорить со мной по телефону, — сказала я.
Вышивка, которую Марлиз сделала в детстве для своей тети, упала на пол в своей рамочке, стекло разбилось. Марлиз коротко оглянулась, а потом снова уместила голову на дуло ружья.
Фредерик смотрел на меня, как смотрят, когда больше ничего не понимают в мире и поэтому хотели бы держаться от него подальше. Останься, думала я, не уходи, я думала это изо всех сил, а Марлиз сказала:
— Кончай болтать и уходи отсюда.
— Марлиз моя лучшая подруга, — сказала я.
На сей раз ничего не упало.
Я повторила это еще раз, более выразительно:
— Марлиз моя самая лучшая подруга, — но опять ничто не шевельнулось.
— Ты, Фредерик, невероятно назойлив, — сказала я, и сковородки, висевшие позади Марлиз над плитой, упали со стены. Марлиз обернулась, я крепко удерживала руку Фредерика. — Я твердо убеждена, что мы совсем не подходим друг другу, — сказала я, и рухнула кухонная полка Марлиз со всеми банками консервированного горошка. Марлиз бросила дробовик и вскочила, а Фредерик, который время от времени переводил взгляд с меня на Марлиз и обратно, теперь смотрел только на меня, он смотрел на меня и вздрагивал всякий раз, когда снова что-то падало, но глаз с меня больше не сводил.
