— Ой, хорошо! — наконец выдохнул Бэрдыхан и пальцем заткнул бочонок.
— Дай сюда! — приказал Цопа. — Пусти палец!
— Так прольется же! — испугался толстяк.
— Отпусти, говорю! — закричал Цопа.
Снова хлынула струя вина, но Цопа так ловко поймал ее ртом, что ни одна капля не упала на траву.
Мош Илие, улыбаясь, смотрел на пустеющий бочонок, но выпить отказался:
— Что-то не хочется!
После Цопы подошел промочить горло второй полицейский, затем дали несколько глотков вихрастому мужичку и калачнику Тимофтэ. Штефан пить не стал:
— Из такой лоханки только свиньям лакать! Бочонок называется — тьфу!
— Нам больше останется! — радостно сказал Бэрдыхан.
Староста еще два раза сбегал к каруце, на которой сидели батрак и братья Чорбэ.
— Старшой не велел никому посторонним к нам подходить, — предупредил Бэрдыхан. — Так что вы уж тут сидите, а мы — там.
Конвой и арестованные быстро справились с едой, потом еще раз все, кроме моша Илие и бондаря, приложились к бочонку..
— Разрешите, ваше благородие, я с батраком вместе… гм… на каруце, — робко попросил Бэрдыхан.
— Ха, — удивленно сказал Митикэ. — Его благородие пешком, а арестованный — на каруце! Потеха!
— Молчи! — прикрикнул Цопа. — Сам знаю. Непорядок… Дал глотнуть вина и хочет меня купить! Цопа взяток не берет! Пойдешь, староста, как положено!
Цопа взгромоздился на каруцу. Второй полицейский — следом за ним.
Фэникэ пришлось подвинуться, чтобы все поместились.
— Высади сейчас же этих голодранцев Чорбэ! — крикнул староста вознице. — А не то я вернусь — худо тебе будет!
— Ваше благородие, — обратился Митикэ к Цопе. — Мне кажется, что здесь командуете вы, а не этот босяк. Почему же он приказывает?
— Эй, староста, молчи, а то ты у меня по-другому заговоришь! — захохотал Цопа.
Каруца тронулась с места.
— Стой, чурбан! — закричал Бэрдыхан. — Ты ж не в ту сторону едешь! Нам в город нужно!
— Он какой-то сумасшедший, — испуганно произнес Митикэ. — Ваше благородие, он уже заговаривается!
— Слушай, староста, довольно я тебя слушал! — хохотнул Цопа. — Ты что, себя умнее всех считаешь? Я все вижу! Куда мельница крылом показывала вчера, а? В направление города. Туда мы и едем.
— А где солнце заходило? — не сдавался Бэрдыхан. — За нашей спиной. И сейчас оно всходит за нашей спиной. Значит, мы едем обратно.
— Он что, умнее всех, ваше благородие? — спросил Митикэ.
— Вся рота шагает в ногу, один поручик не в ногу! — сказал Цопа. — Откуда едет каруца? Ну, ты, отвечай! — И старшой пальцем ткнул в спину возницы.
— Из Слободзеи, откуда же, — не оборачиваясь, отозвался возница.
— Из села едем в город, — пояснил Митикэ. — Возница нас в попутчики взял.
— Вот видишь, староста! — засмеялся Цопа. — Твои же волы из села пришли с той стороны, а?
— Да, — почесал живот Бэрдыхан. — Чудеса!
— Значит, поворачивать не будем? — спросил возница.
— Ха! — крикнул Цопа. — Ты ехал из Слободзеи в город? Так и поезжай, как ехал!
Каруца заскрипела; арестованные, чтобы не глотать пыль, которую поднимали волы и колеса, пошли сбоку.
— Старичка-то подсадить надо, ваше благородие, — сказал Митикэ Цопе. — Мош Илие — человек известный, знаменитый. И вдруг — свалится на дороге. Большие неприятности могут быть…
— Ну? Ты так думаешь? — обернулся к Митикэ Цопа. — И впрямь, старикашка слабоват… Вина нынче с нами не пил.
— Старик, видать, хворый. Еще нахлобучку из-за него заработаешь… А ну-ка, мош, лезь сюда!
Бэрдыхан застонал от зависти.
Братья помогли мошу Илие усесться в каруцу. Полицейские посадили копача между собой, чтобы он не разговаривал с посторонними.
Солнце припекало все сильнее. Монотонное покачивание телеги убаюкивало.
— Ты меня каждые сто шагов под бок толкай, — сказал Фэникэ Цопа. — А то кто за вами присматривать будет?
Через сто шагов Фэникэ так толкнул Цопу, что тот едва не выпал на дорогу.
— Черт! Дракул! — заорал Цопа. — Словно конь меля лягнул — едва дух перевел! Лучше ты меня толкай, — попросил он Митикэ. — Как увидишь, что дремлю, толкай.
Цопа сквозь дрему мечтал о привале, о еде.
— Эй, скорей бы село. Какое-нибудь! — сказал второй полицейский.
Дорога выгнулась змеей, огибая курган, и вдали показались хаты.
— Слободзея! — закричал Бэрдыхан, когда каруца проехала еще шагов триста.
— А кто его знает! — зевая, произнес возница.
— Я же говорил, я же говорил! — замахал руками староста.
— Молчать, — пробормотал разомлевший Цопа. Никаких Слободзеи! Едем, там разберемся.
Каруца въехала в Слободзею. Возница остановился возле первых хат.
— Где мы? — спросил Цопа, соскакивая на землю.
— Слободзея! — г сказал старик, сидящий возле придорожного креста.
— Я же говорил, я же говорил! — твердил Бэрдыхан.
— Язык у тебя что сорочий хвост, — сказал калачник Тимофтэ.
— Или как мельничное крыло на ветру, — улыбнулся вихрастый мужичок. — Ни минуты покоя!
— Мельничное крыло, мельничное крыло, — схватился за подбородок Цопа, задумался на мгновение. — Ветер ночью повернул мельничное крыло! — вдруг воскликнул он. — Поэтому мы и ошиблись.
— А как же каруца? — спросил Бэрдыхан. — Моя каруца ведь приехала из села! С той стороны.
— Мы ехали из села, но возле мельницы повернулись, — сказал Митикэ, — нас занесло. Вот этот вол, когда слышит запах вина, становится одержимым.
— Да, вредная животина, — согласился Бэрдыхан. — Сколько я из-за нее горя хлебнул. У-у, черт рогатый!
— Я ж пытал у вас, — угрюмо сказал возница, — заворачиваем или нет.
— Это как у Тындалэ и Пэкалэ случай был, — усмехнулся Митикэ. — Работали они у мельника, мельник жадный… Ничего за работу не заплатил. «Вы, говорит, мне крыло у мельницы сломали». А сам ведь сломал, когда пьяный был. Тогда Тындалэ и Пэкалэ рассердились и еще два крыла обломали. Остался ветряк с одним крылом. Мельник от злости сбесился. А что поделаешь? И решили так: на кого ветряк покажет, тот виноват. Легли спать: мельник с одной стороны мельницы, а Тындалэ и Пэкалэ — с другой. Договорились: в чью сторону к утру крыло станет, тому и чинить. Мельник ночью взял да крыло-то и повернул в сторону Тындалэ и Пэкалэ. Тындалэ это приметил. Как только мельник уснул, побратимы крыло взяли да на него повернули. Утром глаза протерли — ветряк прямо на мельника показывает: вот кто виноват!
— Кто ж виноват, что мы сюда обратно вернулись? — мрачно спросил Цопа.
— Так ветер же, ваше благородие! — невинно сказал Фэникэ.
К каруце подошли Костикэ и несколько крестьян. Самый старый из них поклонился Цопе:
— Милости просим, ваше благородие! Поезжайте к дому старосты, гостем будете! Не ехать же вам назад, в жару. Ведь вон как полыхает.
— А почему в селе… шумно? — тревожно огляделся Цопа и положил руку на саблю. — И народ опять… бродит?
— Клака[12] сегодня в селе, — сказал Костикэ. — Мне дом строят…
— А, клака!… — облегченно вздохнул Цопа. — Тогда другое дело. И спросил второго конвойного: — Ну, как посоветуешь — останемся?
Полицейский отрицательно покачал головой.
— Хорошо, — сказал Цопа. — Значит, остаемся!
РАССКАЗ О ТОМ, КАК СТРОИЛАСЬ НОВАЯ ХАТА,
КАК ПОЛИЦЕЙСКИЙ ЦОПА ПРЕВРАТИЛСЯ
В ЗАТЫЧКУ ВИННОЙ БОЧКИ И О ПРОЧИХ СОБЫТИЯХ
ЭТОГО НЕОБЫЧНОГО ДНЯ
— Скажи-ка, Тындалэ, когда человеку бывает так плохо, так плохо, что уж и деться некуда?
— Когда есть хочется, а в долг не дают.
— Нет, я серьезно спрашиваю.
— Когда нет у человека на всем белом свете ни единого дружка-дружочка.
Из разговоров Пэкалэ и Тындалэ
Утром Костикэ верхом на Негру объехал все село — приглашал земляков на клаку.
— Не вовремя ты, парень, ее затеял! — удивлялись крестьяне. — Вот соберем урожай, тогда свободнее будем.
— Никак нельзя откладывать, — говорил Костикэ. — Мош Илие так просил. Уж вы приходите.
Ни один из приглашенных не отказался. Еще бы — клака!
Клака — старинный народный обычай. Когда все помогают одному. Трудно бедняку поставить себе хату в одиночку — кличет он соседей в подмогу. Глядь — и сотни рук в день справляются с большой работой. Каждый тратит лишь один день — и дом готов. А если бы бедняк трудился без товарищей, запустил бы он и поле, и сад свой, не одну бы неделю потратил на стройку.
Недаром говорится: дружба — самое большое богатство на земле, дороже дружбы ничего нет.
Костикэ, конечно, устроил клаку не вовремя — когда у всех работы много. Но что ему было делать? Нужно помочь друзьям!
