— Ленуся, погоди, дай подумать. Собери лучше чемоданчик…
Утром, вручая ему чемоданчик, Лена сказала печально:
— Ну что ж, езжай, езжай…
— Ленуська, не нужно… — Он обнял ее за плечи, прижал к себе. — Мы же любим друг друга, несмотря ни на что… ведь так?
— Так… — прошептала она и при этом с такой невыносимой бабьей тоской смотрела ему в глаза, что он всю поездку помнил эти глаза и сколько мог торопился назад, домой…
Глава двадцать шестая
Горяев подъехал к министерству с двухчасовым опозданием. Заехав в тупичок, где был вход в министерство, он поставил машину, как полагалось, радиатором к окнам министерства — разбитый зад машины лез всем в глаза…
Семеняк ничего у него не спросил, только глянул на него — не последует ли кивка идти за ним в кабинет? Кивка не было.
В кабинете звонил телефон. Горяев не поторопился к нему, разделся, причесался перед зеркалом в шкафу и только тогда взял трубку внутреннего телефона.
— Что случилось? Или некому было тебя разбудить и ты проспал? — звонила Наташа.
— Мне разбили машину… на том проклятом выезде на бетонку.
— Но я же видела, как ты сейчас на ней подъехал к министерству.
— Ты бы лучше спросила, не пострадал ли я сам?
— Надеюсь — нет?
— Только переживания…
— Слава богу… постучи по дереву. Ночуй сегодня дома.
По переговорной соединился с Семеняком:
— Что-нибудь особо срочное есть?
— Вроде нет, Евгений Максимович.
— Давайте фотографию…
«Фотографией» дня у них называлась придуманная Горяевым ведомость в квадратный метр, в которой были названы все основные предприятия отрасли и в нескольких графах отражалась их работа вчера и сегодня. Обычно к часу дня Горяев сдавал «фотографию» Сараеву.
Пришел Семеняк, расстелил на столе «фотографию», сказал:
— Ничего тревожного нет. Разве вот у гурьевцев снова увеличился излишек двигателей.
— Дай бог такие тревоги по всем заводам, — сказал Горяев и попросил дать ему папку с оперативной перепиской.
Больше всего он не любил разбираться в этих бумагах, в каждой непременно была какая-нибудь просьба, а так как его отдел собственными возможностями не обладал, по каждому самому маленькому вопросу нужно было знать, куда стучаться. Семеняк сильно облегчал ему эту работу, на каждой бумажке он карандашиком как бы подсказывал, что следовало бы сделать. Горяев не раз дивился изворотливости ума своего помощника.
В этот день Горяев заметил, что его помощник чем-то взволнован и даже нервно возбужден. Только хотел спросить его об этом, как вдруг Семеняк протягивает ему бумажку:
— Вы не помните это, Евгений Максимович?
Горяев только мимолетно глянул и все вспомнил — это была копия служебного письма за его подписью Ростовцеву о выделении по указанию Сараева райвоенкомату запасных частей и узлов для «Волги» за счет остатков от экспорта. Он подготовил письмо по просьбе Сараева, переданной ему Кичигиным, речь, помнится, шла об освобождении племянника Сараева от призыва в армию. Дело это давнее, призыв давно миновал, и все это забыто. Почему же вдруг Семеняк вытащил это из-под спуда?
— Конечно, помню. А в чем дело? — Горяев не смог скрыть настороженности.
— Я тут разбирался в прошлых делах, сдавал, что надо, в архив и напоролся на эту бумажку… — как-то заученно проговорил Семеняк. — И вот не знаю, в архив это можно сдавать?
— А почему нет?
— Это полагалось бы сдать в архив вместе с ответом товарища Ростовцева об исполнении или неисполнении… — уже не так уверенно говорил Семеняк и не сводил с начальника напряженно-внимательных глаз, чего Горяев не замечал, так как сам чувствовал себя не очень-то ладно.
— Насколько мне известно… — Горяев прищурился, сделал вид, будто напряженно вспоминает давнее, стершееся в памяти. — Да, да… все по этой бумажке давно сделано, и ее можно сдавать в архив.
— Тогда, может быть, вы, Евгений Максимович, напишете вот тут сбоку: «В архив» — и делу конец.
Горяев хотел было отказаться, но вовремя сообразил, что делать этого нельзя, и вынул из кармана ручку:
— Где надо писать? Тут? Пожалуйста. В архив… — Горяев подписался. — Пожалуйста, и, ради бога, успокойтесь…
— Да как же мне не беспокоиться, — взяв бумажку, сказал Семеняк. — Во-первых, за порядок в канцелярии отвечаю все-таки я, и в случае чего за шкирку возьмут меня. Во-вторых, Евгений Максимович… можно начистоту? Вы помните, эту бумажку готовил я… так я еще тогда подумал, зачем нам надо так, напрямую, делать что-то военкомату? Если услуга за услугу, то какая от него услуга? Чаще всего — нарушение священного закона о военной службе. Разве не так, Евгений Максимович? Любой так подумает. Говорю вам прямо, ибо помню, что подготовить эту бумажку указание вам было от Сараева. Помните, я еще тогда приходил к вам, спрашивал, почему Ростовцев должен выполнять просьбу диспетчерского отдела? А вы еще сказали мне, что просить — это право всех, мы еще посмеялись с вами над этим правом трудящихся…
Горяев слушал все это с похолодевшей душой — конечно же Семеняк с его дотошностью допер до того, что бумажка эта была противозаконной. Но как теперь увести Семеняка от этой темы, заставить его о ней забыть?
Ему помог сам Семеняк: сказав «в архив так в архив», он не стал ждать от Горяева никаких разъяснений и ушел. Горяев подумал, что впредь он не будет поручать ему готовить бумаги такого рода. Все надо делать самому.
Дверь в его кабинет приоткрылась, и Горяев увидел сараевского шофера.
— Можно?
— Прошу, прошу. Что у вас?
— Товарищ Сараев велел мне взять у вас ключ от вашей «Волги», чтобы я перегнал ее на одну спецавтобазу, там ее быстро и хорошо отремонтируют, он уже договорился…
— Как же это он все решил без меня? — удивился Горяев.
— Они вместе с Кичигиным решили, — улыбнулся шофер. — Кичигин увидел вашу побитую машину, показал из окна Сараеву, а у того приятель — директор спецавтобазы, они в момент и договорились. Так что давайте ключи, там уже ждут…
Горяев отдал ключи, а потом увидел в окно, как его машину погнали на базу.
А в общем все шло к лучшему: вот, свалился с души и этот камень — Горяев представить даже не мог, с какого конца подступать к ремонту машины.
Дверь распахнулась, и в кабинет энергично вошел Кичигин.
— Где ваш гениальный помощник? — спросил он, не здороваясь и опускаясь в кресло.
— А в чем дело? — сухо спросил Горяев.
— Я все ждал, что вы мне позвоните, — нахально глядя в глаза Горяеву, сказал Кичигин.
— Разве я обещал? — шутейно встревожился Горяев. — Или дело какое запамятовал?
— Евгений Максимович, не стройте из себя клоуна, — тихо сказал Кичигин, пружинно вскочил с кресла и подошел к дверям: — Можно запереть, чтоб никто не лез?
— Ключ с той стороны, — усмехнулся Горяев.
Кичигин махнул рукой и вернулся в кресло.
— Могу я просить вас, Евгений Максимович, сделать кое-что для нашего общего дела?
Горяев молчал.
— Ответьте, пожалуйста, подпирает время…
— Что именно? — через силу спросил Горяев и подумал о том, что завалить общее их дело он не имеет права.
— Сейчас к нашему министерству подъедет на такси один товарищ из Молдавии, он будет ждать у лицевой стороны памятника, для порядка спросите, кого он ждет, он скажет, что ждет меня, вы скажете, что я прислал вас вместо себя, и прибавите, что в отношении задних мостов к «ЗИЛам» все исправлено. Это надо сделать сейчас же, он, наверно, уже там.
Человек из Молдавии стоял перед памятником, разглядывая его.
— Вы, товарищ, кого ждете? — негромко спросил Горяев.
— А вам-то что? — резко обернулся человек.
— Если Кичигина, то он послал меня вместо себя, он очень занят.
— Другой коленкор… — улыбнулся человек и, приподняв колено, положил на него портфель и стал открывать застежки.
— Кичигин просил передать, что в отношении зиловских задних мостов все исправлено.
— Вот это спасибочко! Большое спасибочко! — повторял он и все никак не мог открыть вторую застежку на портфеле. Рванул ее с силой, открыл, вынул из портфеля конверт, обклеенный ленточкой-липучкой, и сунул его Горяеву: — Большое спасибочко!
Горяев поднялся к себе и позвонил Кичигину:
— Вам от него пакет.
— Возьмите себе. Это долг Сараева. Забыли? — Кичигин положил трубку.
Такой долг действительно был, и Горяев почувствовал себя не очень ладно. Пачка, однако, была довольно толстой, и он засунул ее в карман. На том все его переживания и кончились…
Глава двадцать седьмая
Уже не меньше часа Куржиямский трясся в разбитом «рафике» по степной дороге. Бежавший впереди беспокойный свет автомобильных фар то и дело опасно вспыхивал на обледенелой дороге. Несколько раз автобус, не подчиняясь управлению, норовил соскользнуть с дороги, и шофер, матерясь, с трудом его укрощал, а потом курил жадными глотками.
