Подходил к концу рабочий день. Куржиямский, встряхнувшись от вязкой дремоты, принялся в который раз читать протокол допроса председателя колхоза. И вдруг он замер — как это раньше не заметил этих строчек? Прочитал еще раз: «Человека, который помог нам добыть запасные части, я не знаю, не знал раньше, мне не известна ни его фамилия, ни где он работает, ни где он постоянно пребывает. А по его внешности могу сказать только одно — рот у него больно широкий и вообще неприятный. И еще я слышал, как привозивший его шофер однажды назвал его Жора, но, может, я и ослышался…»
Жора-обжора! Жора Томак, последняя кличка — Фонарь. Неужели тот Жора из дела по краже часов? Бывает же так — два раза читал эти страницы и не зацепился. Это, наверно, от почерка Сурова — растягивает слова по строчке, того и гляди одна волнистая линия получится. Но вот же зацепился!
Куржиямский разыскал свои записки по тому делу о краже часов и стал их читать. Нелегкое занятие разбираться даже в собственных каракулях — в обрывках слов, в каких-то цифрах и знаках.
Быстро тогда Зарапин сработал — в понедельник утром с часового завода поступил сигнал о краже часов, а в среду они с Зарапиным уже допрашивали воров. Правда, помогла картотека угрозыска… Двое воров были грузчиками при заводском складе, оба пьянчужки, готовые продать совесть за пол-литра, и сразу было ясно, что они не могли придумать это довольно хитрое воровство. Его инициаторами и режиссерами оказались два профессионала со стороны. Один из них — Нестеренко — был ясен как стеклышко: уже имел две отсидки, но вор среднего пошиба и притом неудачник — было у него три серьезных затеи, и на всех трех он завалился. Это выработало в нем специфический скептицизм. На допросах он особенно не вилял и, если видел, что улики против него есть, резину не тянул. А вот второй — Жора со странной фамилией Томак (Георгий Иванович Томак), обладавший ртом от уха до уха, был фигурой посложней, и Куржиямский почему-то был почти уверен, что он в этой компании — чужак.
Жора Томак с первого же допроса стал главным помощником Куржиямского, но чем больше он старался, признаваясь сам и склоняя, а то и вынуждая к признаниям своих сообщников, тем все непонятней становился мотив такого его поведения, тем более что по всему было видно — преступник он опытный. Даже возникла мысль — не влез ли Жора в это дело, чтобы упрятаться в колонию от какой-то грозившей ему гораздо большей опасности. Это подозрение, как и то, что среди воров данной шайки он чужак, подтверждало отношение к нему главаря Нестеренко, утверждавшего, будто знает Жору плохо и взял его в дело только из-за безрыбья…
Но все-таки тот ли это Жора? Что-то не похоже, чтобы тот Жора вдруг ринулся в сельское хозяйство. Впрочем, почему бы и нет? В колхозах теперь много денег, а жулье это сразу засекает.
Но позвольте, как он мог заняться сельским хозяйством и вообще чем-либо, если ему еще сидеть и сидеть? Ему дали тогда четыре года, а не прошло еще и двух…
Все это Куржиямский доложил Любовцеву, и тот вдруг непонятно оживился.
— Хватит гадать на кофейной гуще, — сказал он энергично. — Поезжайте в управление, ведающее местами заключения, и точно узнайте, где отбывает наказание этот Жора Томак. Помните, как гневался министр на нашем городском активе по поводу того, что нередки случаи, когда преступникам удается не отбывать полностью присужденный им срок? Мы тут их раскалываем, осуждаем, а потом по характеристике начальника колонии им могут скостить год, два, а то и больше. Есть и другие щели, куда они пролезают.
— Вы думаете, что и Жора…
— Я почему-то уверен, что это тот самый Жора, и тогда — да, выскочил на свободу и он. И мы имеем возможность этот факт проверить.
Глава двадцать четвертая
Утром за завтраком Наташа спросила у Горяева, не помнит ли он, чем отмечен в истории этот день? Как ни ломал голову, он вспомнить не смог.
— Эх ты, романтик, — горько усмехнулась Наташа. — Сегодня пятая годовщина нашей свадьбы.
— Счастливые часов и дат не наблюдают, — парировал Горяев и хотел поцеловать жену, но она отстранилась.
— Нежности потом, дорогой мой муженек, — решительно заявила она. — А в субботу я хочу позвать гостей. Устроим всё на даче. Прошу выделить на мероприятие двести рублей… — Она протянула руку, он полез во внутренний карман пиджака, где как раз лежали полученные им вчера от Кичигина двести рублей, эффектно выхватил их оттуда и положил в ее протянутую руку. Она смяла деньги в кулак и рассмеялась: — Ты Кио! Последнее: ты можешь со своей стороны позвать в гости трех человек, и ни души больше. Подарки от всех не обязательны, от тебя — желателен.
Он сразу решил — Кичигина, Сараева и Ростовцева…
К этому времени он сошелся с ними достаточно близко и послушно делал все, что они ему поручали, а деньги, которые он за это получал от Кичигина, всякий раз были как нельзя кстати: по-прежнему дом и дача жрали их непрерывно. Самое смешное и приятное — когда у него появились деньги, теща притихла и даже перестала тяжело болеть… Горяев старался уверить себя, что никакая опасность ему не грозит хотя бы потому, что он ведать не ведает, как делаются те деньги, а выполнение поручений Кичигина может выглядеть как служебная исполнительность.
Решив впервые приблизить их к своей личной жизни, он все же тревожился — следует ли это делать?
С другой стороны, ему хотелось, чтобы эти люди стали ему еще ближе. Особенно — Сараев, его непосредственный начальник.
Приехав в министерство, он сразу отправился к Кичигину. У того в кабинете, как всегда, клубился народ: кто-то просил что-то подписать, кто-то просил совета, как отвечать на запрос какого-то завода, кто-то выслушивал нотацию Кичигина за нерадивость… Как-то Горяев сказал ему, что он не смог бы работать в такой вечной толкотне, а Кичигин, засмеявшись, ответил:
— А я такую ярмарку обожаю, дела должны иметь человеческие лица, тогда ими хочется заниматься…
Дождавшись, когда его кабинет все-таки опустел, Горяев сказал, сбиваясь на торжественность:
— Моя супруга и я приглашаем вас в субботу к нам на дачу — будет обед по случаю пятилетия нашего бракосочетания.
— Наконец-то я увижу вашу жену, говорят — чудо как красива.
— Да ладно вам. Будете?
— Всенепременно!
— Как вы считаете, могу я пригласить Сараева?
— Вполне. Но разрешите мне передать ему ваше приглашение, мы вместе и приедем. Дорога есть до самой дачи? Черкните адресок…
Горяев написал адрес дачи и спросил:
— А кого бы позвать еще? Может, Ростовцева?
— Не надо, прошу вас. И вообще больше со службы никого не надо. Понимаете?
— А если Соловьева? — вдруг пришло ему в голову. — Как-никак мой крестный в начальники отдела.
— Может не прийти, и тогда вам будет неловко. Субординация дело хитрое, не забывайте — он замминистра.
— А я все-таки позову…
— Я бы просил вас этого не делать… из известных соображений, — жестко сказал Кичигин и, отыскав на столе какую-то бумажку, протянул Горяеву: — Как посмотрите?
Это было письмо-заявка из Литвы от руководителя дорожно-строительной колонны, он просил для колонны два двигателя Мирославского завода и кузов для «Волги-24».
— Самотек? — поинтересовался Горяев.
— Ни в коем, это сработано нашими людьми в Прибалтике.
— А тогда в чем вопрос?
— Двигатели я уже обеспечил, а вот с кузовом дело хуже… Я не хотел бы обращаться к Ростовцеву, а лишний кузов сейчас есть как раз в его объединении, его там забраковали, и, судя по всему, Ростовцев хочет этот кузовок затемнить от нас. Понимаете? Так вы можете позвонить ему как диспетчер по готовой продукции и с полным служебным основанием спросить, куда идет тот кузовок, и сказать о нашем расчете — для Литвы.
— Цену сказать ему прежнюю?
— Да, но сразу утешьте его, что он получит половину.
— Ясно… Так, значит, в субботу мы вас ждем.
— Всенепременно будем вместе с Сараевым. А Соловьева не звать…
Горяев вернулся к себе и тут же позвонил Ростовцеву:
— Александр Платонович, поклон в пояс. Это — Горяев.
— Здравствуйте, слушаю вас. — Когда Ростовцев отвечал по телефону так служебно, это означало, что у него в кабинете есть люди.
— Позвоните мне, пожалуйста.
— Ясно. Минут через десять…
К этому времени жульническая группа уже работала активно, получение взяток было поставлено, что называется, на поток. Выяснилось, что клиентов другой раз и искать не надо, один тянул за собой другого — язык, как известно, до Киева доведет. Редкие дни, когда преступники не клали в карман черные деньги; у них выработался даже особый лексикон при телефонных и личных переговорах, связанных с преступными делами. Негласным главарем группы уже давно стал Кичигин, ему подчинялись все, даже заместитель начальника главка Сараев. Ростовцев вынужден был с этим примириться. Силы были расставлены так: Залесский — его постоянное место Донецк — обрабатывал юг Украины и Крым, помощником у него был Гонтарь, который почти все время разъезжал по своей зоне. В Прибалтике, подальше от места прежней службы, где он пережил катастрофу, действовал Лукьянчик и с ним — Сандалов. Они тоже поставляли клиентуру. Кичигин, Сараев, Горяев и Ростовцев обеспечивали незаконное оформление техники за взятки. Ревзин действовал в Минске, но что-то не очень активно, наверно, еще не пережил испуг от дела по базе стройматериалов. Свои люди были заведены в объединении «Союзсельхозтехника» и еще в нескольких нужных взяточникам учреждениях, те работали за ресторанные угощения или разовые подачки… К главному корыту их не допускали, используя нерегулярно.
