и вся недолга? Потапыч, давай сюда лом, нету больше моего терпения!
— Погодите, господин офицер… — Янкель схватил поручика за рукав. В его глазах плескался неподдельный страх. — Скажите только бедному еврею — Голема, который, как предупреждал ребе, ждёт за этой дверью, вы тоже будете бить ломом, или всё-таки стрелять? Нет, я ни на чём не настаиваю, спаси меня бог Израиля от такой глупости — только подождите две коротеньких минутки, чтобы бедный слабый Янкель успел убраться подальше отсюда!
[1] (идиш) Чтоб он сгорел
[2] (идиш) полный придурок
VI
— А ведь не соврал Соломон, щучий сын! — Ростовцев не скрывал своего удовлетворения. — И правда, самый настоящий Голем! И даже из глины, правда, необожжённой…
И для убедительности поковырял ногтем бок статуи, занимавшей всю середину склепа. Статуя более всего походила на скифскую бабу, только усевшуюся на собственные пятки на японский манер. Голова её была запрокинута, и почти всё лицо занимал отверстый, словно у голодного птенца, рот. Даже в такой позе она возвышалась над нами — на глаз в сидячем глиняном истукане было не меньше семи футов роста.
Рядом имела место низенькая грубо сколоченная дубовая скамейка, а на стоящем рядом бочонке покрывались вековой пылью клочки маленькие клочки пергамента. Клочков было много; каждый украшало сочетание из четырёх символов, взятых словно из двух разных наборов — один чем-то напоминал скандинавские руны, другой походил на буквы еврейского алфавита. Я пошевелил бумажки острием ятагана — почему-то не хотелось прикасаться к ним голыми руками
«…нервы, что ли, сдают?..»
— Это Тетраграмматон, Четырёхбуквие. — поспешил пояснить Янкель. — Часть надписей сделана древними арамейскими письменами, другие — так называемым «квадратным письмом», его и сейчас используют при переписывании наших священных текстов. Но я ни разу не видел, чтобы их смешивали в одном начертании!
Действительно, на некоторых бумажках «руны» соседствовали с крючковатыми буквами «квадратного письма».
— Видимо тот, кто их писал, решил перепробовать все возможные сочетания. — сказал я. — В Торе ведь не сказано, каким шрифтом написано Непроизносимое Имя…
— Считается, что Тетраграмматон состоит из четырёх букв: одной «Йуд», одной «Вав» и двух «Хей». — покачал головой Янкель. — Но вряд ли Махараль из Праги отграничился только их сочетаниями, пусть даже и сделанными в разных манерах. Он таки да, знал побольше иных прочих…
— Марахаль — это Бен Бецалель? — уточнил я на всякий случай. Кто такой ребе Лёв я знал и без Янкеля.
— Да, верно. После того, как он спас во время большого пожара библиотеку императора Рудольфа Второго, тот назначил его хранителем своей библиотеки. Это книжное собрание по праву считалось самым обширным в Европе, и особое место там было уделено тайным знаниям. Когда Марахаль понял, какие тёмные и опасные тексты там хранятся, он перенёс их в отдельную тайную комнату, для защиты которой и создал своего Голема.
— Вкладывая куски пергамента с Тетраграмматоном в рот глиняному истукану?
— Именно. Наверное, библиотекарь московского царя что-то об этом слышал и попытался повторить опыт Марахаля. Но ничего у него не получилось. Мудрость избранного народа недоступна гоям.
— Недоступна, значит, Соломончик? — осведомился язвительно Ростовцев. — А вот сейчас и проверим. Говорите, надо забрасывать записки в пасть этому идолу? Кстати, тут и приступка имеется. Попробуем…
Он сгрёб первые попавшиеся клочки пергамента, вспрыгнул на скамью и совсем, было, нацелился бросить один из них в разверстый рот, когда я довольно бесцеремонно дёрнул поручика за рукав. И — не успел поймать, когда он полетел на пол. Ростовцева в самый последний момент подхватил д'Эрваль, не дав приложиться затылком о каменную скамью.
— Ты что, Витальич? Так ведь и шею сломать недолго…
— Не сломал же! — огрызнулся я. И вообще, что за манера — хватать всё, что попало руками? Тем более в таком месте… и такие вещи…
— А что в них особенного? — Ростовцев честно округлил глаза. — Записки и записки. Или ты, и правда, думаешь, что эта штука оживёт?
— Ничего я не думаю. А трогать всё же не стоит, мало ли… И вообще — за чем мы сюда пришли?
— За книгами, за чем же ещё?
— Вот и пошли смотреть книги.
Дверь, ведущая во второй склеп, не была заперта, и здесь действительно оказалось полно больших, чёрных от времени сундуков, откованных железными или медными полосами. Видно было, что сундуки составили сюда, и больше не трогали, что ясно подтверждали и большие нашлёпки-печати из свинца, висящие на проволочках на каждом из сундуков. Я рассмотрел одну поближе — двуглавый византийский орёл и неразборчивая вязь церковнославянскими буквами.
За спиной раздался треск. Я обернулся — Ростовцев ловко поддел ломом крышку ближайшего сундука. Проржавевшие железные петли протестующе заскрипели но всё же подались, и крышка — весу в ней, судя по усилиям поручика, было не меньше полупуда — нехотя откинулась вверх, открывая нутро.
Признаться, я ожидал, что из сундука поднимется столб особой, едкой, душной книжной пыли, и даже задержал дыхание, чтобы не отплёвываться и не откашливаться потом. Но нет — уложенные плотно, один к одному свитки, были укрыты сверху истлевшей от времени материей; пыли же не было вовсе — крышка сундука была плотно пригнана и обита кожей, потому ничего лишнего не проникло снаружи в это вместилище мудрости.
Ростовцев откинул в сторону ветхую ткань — она расползалась у него в пальцах — и взял один из свитков. Он хранился в кожаной, прошнурованной по длине тубе, и с торца выглядывали только его края скрученные плотной улиткой. Закостеневшие кожаные завязки не поддались ногтям поручика; тогда он, пыхтя от напряжения, вытолкнул содержимое наружу рукояткой ятагана и развернул бурый пергамент весь в пятнах и потёках, какие образуются от очень длительного хранения.
— Латынь. — прокомментировал он. — Картинки — святые, рыцари с мечами драконы… похоже, что-то духовное.
Сзади неслышно подошёл д'Эрваль.
— Позвольте, мсье…
Он развернул свиток.
— Это рукописная копия «Песни о Роланде». — вынес он вердикт. — Насчёт даты не скажу, но не позже двенадцатого века. Манера исполнения миниатюр ясно указывает на один из монастырей в долине По.
Он аккуратно свернул пергамент. Ростовцев уже протягивал ему следующий, такой же древний, если судить по виду, но намотанный на точёную деревянный стержень с гладкими округлыми рукоятями на концах.
— «Деяния данов» Саксона Грамматика. — определил гасконец. — тут даже указана дата, когда сделана копия — тысяча триста десятый год от рождества Христова, аббатство аббатстве Сакра ди Сан-Микеле, это в Пьемонте[1]. Похоже, в этом сундуке хранятся рукописные свитки европейских авторов.
Он прошёлся вдоль сундуков, трогая орлёные печати, свисающие с
