– Похоже, вы, ваша светлость, не отдаете себе полного отчета в том, сколь плохи наши дела, – продолжал комит. – Кроме как в Италии, Нарбонской провинции и центральной Галлии, налоги брать негде . Африку и Британию мы потеряли. Не все спокойно в Испании: то и дело туда вторгаются визиготы, свевы захватили земли в Галлеции, крепчают багауды. Федератам мы разрешили налоги вообще не платить, а Арморика хорошо если восстановится лет так через…
– Но у дяди Гонория была своя арка, – оборвав комита, Валентиниан повернулся к матери.
– Да, была; но, если мне не изменяет память, не успел он ее построить, как Рим был разграблен, – рассмеялись священные щедроты. – И готов – да всех, кто умел читать, – наверное, очень забавляла надпись: «Подчинен на все времена. Готский народ». Возводить другую такую – лишь искушать провидение.
– Мой единокровный брат, вероятно, действительно не смог бы себе позволить столь дорогой монумент, – попыталась успокоить Валентиниана Плацидия. Она повернулась к комиту священных щедрот. – А не пойти ли нам на компромисс: триумфальные Игры в обновленном Колизее? Они ведь не опустошат нашу казну, правда?
Переглянувшись между собой, комиты кивнули в знак согласия.
– Полагаю, это, может быть , нам и удастся устроить, – недовольно произнес комит частного имущества. – Но придется экономить буквально на всем, – и он многозначительно посмотрел на Валентиниана.
– И произвести проверку налоговых списков, – подхватили священные щедроты, – чтобы убедиться, что никто не пытается улизнуть от уплаты пошлин.
– А что, есть и такие, кто не платит? – спросил Валентиниан.
– Ну если не считать то и дело ударяющихся в бегство декурионов и coloni , находящих убежище в крупных имениях, а также багаудов Арморики, чей мятеж нам все-таки удалось подавить, – ответил комит, – есть еще и монахи – большой и растущий класс тунеядцев, которые думают не о благополучии империи, а о спасении собственных душ. Они, мало того что не платят налоги и не работают, так еще и придерживаются целибата, вследствие чего в империи наблюдается уменьшение численности населения и становится все меньше и меньше налогоплательщиков и рекрутов для армии.
– Мы должны остановить это разложение! – воскликнул Валентиниан, довольный, что нашлась цель, на которую он может излить свое разочарование. – Я попрошу сенат утвердить указ, запрещающий любому вести монашескую жизнь без полученного на то разрешения. – Ища поддержки, он взглянул на Плацидию. – Хорошая мысль, мама?
– Замечательная, – подтвердила императрица, наградив сына снисходительным взглядом.
– Должен напомнить вашим светлостям, что подобный закон уже существует, – едко заметил комит священных щедрот. – В нем говорится, что никто не может оставить землю, на которой работает, чтобы стать монахом, без разрешения на то своего господина – а разрешение это дается лишь в самых исключительных случаях.
– Ну, так значит, этот указ не работает! – закричал Валентиниан, топнув ногой. – Его нужно обновить, ужесточив наказания для тех, кто не желает его соблюдать [37] . – Он пристально посмотрел на комитов, лицо его исказилось злобой. – Как тут можно быть императором? Мои подданные мне не подчиняются, мои советники мной пренебрегают, даже Августа отмахивается от меня при помощи льстивых слов. Подхалимы, изменники – убирайтесь отсюда! Вон! Вон!
Когда все вышли, Валентиниан схватил стоявшую перед ним модель и с силой швырнул ее на мраморной пол, – вместе с макетом разбились и его мечты о собственной триумфальной арке.
Глава 28
Гордый Литорий направил скифских всадниковна ряды готов.
Сидоний Аполлинарий. Панегирик Авиту. 458 г.
«Преторий магистра армии, Равенна, провинция Фламиния и Пицен, диоцез Италии [написал Тит в “ Liber Rufinorum ”], год консулов Флавия Плацидия Валентиниана, Августа (его пятое консульство) и Анатолия, ноябрьские иды [38] .
Аэций был близок – очень близок – к достижению того, чего желал всем своим сердцем: восстановлению доминирующего господства Рима в Галлии. Тогда объединенные префектуры Галлии и Италии стали бы базой для начала кампаний по возвращению потерянных диоцезов Испании и Африки, а возможно – даже и Британии. При возрожденном римском правлении бремя налогов вновь бы распределялось на справедливом основании, коррупция была бы искоренена, государственные доходы стали бы тратиться эффективно, и мы бы пришли к эре стабильности и процветания. Затем, следуя примеру подчиненных королевств прошлого, племена федератов через одно-два поколения постепенно влились бы в жизнь и культуру Римской империи и стали бы лояльными римлянами – как испанцы, галлы, бритты, иллирийцы и прочие до них. Увы, сбыться этому было не суждено.
А ведь еще летом прошлого года все выглядело так многообещающе! Восставшие во второй раз бургунды были подавлены столь жестоко (их король, Гундогар, был убит), что уже не представляли угрозы для Рима. С не меньшей суровостью были усмирены багауды, и Арморика вернулась в лоно Рима. Разбитые у стен Нарбо-Мартия визиготы понесли серьезные потери и теперь зализывали раны; военное искусство и опыт поставленного присматривать за ними полководца, Литория, позволяли рассчитывать на то, что они больше не покинут дарованных им территорий. И начало проявляться – по крайней мере, для меня это было очевидно – нечто даже более важное, неуловимое, но судьбоносное: ощущение общей цели среди римских армий. Солдаты смотрели в глаза опасности – и победили; и пережитый опыт превратил их едва ли не в братьев, объединенных под командованием харизматичного и вдохновленного лидера. Скажете, я подменяю действительное желаемым? В какой-то степени, возможно, так оно и есть. Но подобные настроения действительно витали в воздухе и вполне могли перерасти в настоящий костер патриотизма не только в армии, но и среди обычных граждан. Нарбо мог стать еще одной Замой, где Сципион окончательно сокрушил главного врага Рима, Ганнибала.
Тем летом единственным облачком на горизонте стало непоступление денежного довольствия для войск, гуннов и действующей римской армии, в связи с чем Аэций вынужден был отправиться в Италию искать причину задержки. В день своего отъезда (я уезжал с полководцем), он не выглядел серьезно обеспокоенным; все выглядело как еще один пример неэффективного ведения государственных дел Валентинианом, теперь – несносным юнцом лет двадцати, или, скорее, его матерью, Галлой Плацидией. Аэций предоставил подробный, тщательно выверенный счет префекту претория, и не было причин предполагать, что указанная им сумма не будет полководцу выдана в полном объеме.
К тому времени я уже полностью залечил свои раны. Заботу о Марке я доверил одной супружеской чете, coloni в нашем семейном имении, достойным людям, коим Бог не даровал собственных детей. Сам же я вернулся на службу Аэцию и был восстановлен в прежней должности agens in rebus , что официально подразумевало работу курьера, при которой, правда, часто случалось выполнять дипломатические, разведывательные и даже шпионские функции. Приятно было вновь облачиться в униформу: особый головной убор, портупею и тунику с длинными рукавами и круглыми правительственными нашивками цвета индиго. (В целях экономии, туники теперь производились не из шерстяных тканей алого цвета, а из неокрашенного льна.)
По приезде в Равенну Аэций поручил мне определить местонахождение пропавших денег. По своему простодушию я полагал, что легче задания не бывает. Как же я заблуждался! По сравнению с Sacrae largitiones , имперским финансовым ведомством, где я пытался добыть интересующую меня информацию, хождение Тесея по критскому лабиринту вслед за распущенным клубком ниток любому показалось бы детской забавой. Из одного департамента я переходил в другой, переговорил с кучей numerarii , или финансовых служащих, их помощников, счетоводов и казначеев; досконально исследовал отчеты различных carae epistolarum , лиц, отвечающих за финансовую отчетность. Как бы то ни было, вооруженный предписанием Аэция, я не встретил на пути своего расследования особых препятствий и, спустя десять дней самой утомительной и сложной работы, какой мне когда-либо приходилось заниматься, выяснил наконец судьбу исчезнувших денежных средств.
Выводы, к коим я пришел, оказались крайне печальными. Деньги наши, наряду с другими доходами, были «направлены» (то есть, растрачены) на воплощение в жизнь чудовищной прихоти Валентиниана: грандиозного обновления Колизея [39] , вслед за которым в амфитеатре Флавия прошли самые неумеренные за последние лет пятьдесят Игры (с охотой на диких животных и т.п., но, конечно же, без гладиаторских боев). Чего ради, спросите вы? Так Валентиниан решил отпраздновать свой триумф в Галлии! Словно успехом этих тяжелейших кампаний Рим обязан императору, а не его магистру армии! (Как тут не вспомнить о Клавдии, «присвоившем» себе завоевание Британии!) Тщеславие, зависть, мания величия Валентиниана и его интриганки-матери, иллюстрируемые этим актом безрассудного расточительства, переходят все мыслимые и немыслимые границы. Но император, возразите вы, не стал бы сознательно ставить под удар империю лишь ради того, чтобы удовлетворить свое желание и вызвать возмущение человека, правящего государством от его имени. Что ж, вы вольны думать, что угодно, но, в таком случае, скажу я вам, вы совсем не знаете Валентиниана.
