– Уверен, что нет ничего из дворца? – спросил он.
Заглянув в сумку, biarchus отрицательно покачал головой.
– Сожалею, господин. И хотел бы сказать, что есть, но…Нет такого солдата в империи, который бы не желал, чтобы вы и армия вернулись домой… Это самое… – замялся он, – считайте, что вы этого не слышали, господин.
– Не слышал чего? – улыбнулся Аспар. Вдруг он решился; довольно с него этого фарса: – Куда держит путь твой корабль?
– В Кирену, господин.
– Уже нет. Скажи капитану, что я реквизирую судно, и мы немедленно отправляемся в Константинополь.
– Да, господин! – С довольной улыбкой biarchus отдал Аспару честь и поспешил донести приказ полководца до капитана.
* * *
Феодосий – второй из носивших это имя, – Император Восточных римлян, Каллиграф (из всех своих титулов, этим он гордился больше всего), отложив в сторону перо, прервал свое любимое занятие – копирование (на сей раз он воспроизводил «Третью атаку на пелагианскую ересь» Жерома).
– Что скажешь, сестра? – поинтересовался он у вошедшей в scriptorium привлекательной, но неряшливо одетой женщины лет тридцати с небольшим.
– Уверена, что монашенкам моего нового монастыря она бы понравилась, – устало заметила Августа Пульхерия. – Есть, впрочем, и другие мирские дела, заслуживающие твоего внимания, – немного нетерпеливо продолжила она. – Напомню тебе, брат, что те полководцы дожидаются тебя уже более часа.
– Ох, дорогая, так долго? – сокрушенно прошептал император. – Что ж, полагаю нужно их принять. – Он встал из-за стола; два раба принесли Феодосию пурпурное платье и тапочки, и водрузили на его голову императорскую диадему, после чего он смиренно проследовал за Пульхерией по веренице коридоров в приемный покой, представлявший собой огромную, украшенную колоннами залу, под окнами которой каскадом спускались вниз, к Пропонтиде, величественные, но несимметричные строения – прочие части константинопольского императорского дворца.
Двое мужчин, низко поклонившихся – «в почитании Священного Пурпура» – императору и Августе, внешне являли собой полные противоположности друг другу. Аспар, аланский полководец, был худощав, строен и выделялся орлиными чертами лица и оливкового цвета кожей. Арнеглиск же, магистр армии, высокий и скрепко сбитый германец с длинными, до плеч, соломенного цвета волосами и светлой кожей, мог служить примером мужественности. Одеяния полководцев лишь усиливали существующий между ними контраст. На Аспаре была простая туника и гамаши, все еще носившие следы путешествия (он прибыл во дворец прямо из доков Золотого Рога). Германец, облаченный в серебристую кирасу и обитую бронзой pteruges – кожаную ленту, защищающую плечи, – был при всех регалиях римского полководца.
Феодосий и Пульхерия уселись на троны.
– Аспар, – провозгласил император, – мы оскорблены тем, что ты не только взял на себя смелость вернуться в Константинополь без нашего на то разрешения, но и реквизировал флотское судно, следовавшее с важной миссией в Кирену. – Он повернулся к Пульхерии. – Непростительная самонадеянность, не так ли, сестра?
– Прежде, чем судить его, давай послушаем, что он имеет нам сказать, – ответила Пульхерия. – Мы все внимание, Аспар.
– Прошу ваших светлостей извинить меня за то, что я буду говорить прямо, без обиняков, – начал Аспар. – Ситуация, на мой взгляд, близка к критической. Наша армия отсутствует и разделена – половина находится у границ с Персией, другая – в Сицилии. Тем временем Аттила неистовствует в Иллирии: разрушает города, убивает или превращает в рабов людей. То, что войска – не здесь, лишено всякого смысла. Я настаиваю на том, что, в порядке первой срочности, мы должны вернуть в Константинополь обе наши армии. – Неожиданно Аспар понял, что ни один его призыв к здравому компромиссу услышан не будет. Для того чтобы его точка зрения превалировала, ему следовало демонизировать стоявшего рядом большого германца. Продолжил он свое наступление уже неохотно: – Честно говоря, я не понимаю, почему магистр армии этого уже не сделал.
Несмотря на то что Аспар считал женщину и политику вещами несовместимыми, в глубине души он был рад присутствию Пульхерии. Странно, подумал он, что каждой из частей империи правит волевая женщина, командующая слабым императором. Но где Пульхерия была благоразумной и решительной, Плацидия оказывалась неуместной и заблудшей; если Феодосий был лишь неумелым правителем, то Валентиниан – правителем порочным.
– Арнеглиск? – вопросительно посмотрела на германца Пульхерия.
Командующий армией пожал плечами.
– Наступит осень, – медленно проговорил он, – и Аттила вернется на свои становища за Данубием. Его лошадям нечего будет есть; они выщипали в Иллирии все пастбища.
– А на следующий год? – фыркнул Аспар. – Думаешь, обнаружив, что империю так легко можно обворовывать, Аттила не вернется? И что не будет возвращаться год за годом – пока не нарвется на решительное сопротивление? А, может, ты, Арнеглиск, просто боишься сразиться с гуннами? – Аспар, конечно же, знал, что Арнеглиск трусом не был; таковых среди германцев еще нужно было поискать. Но, решил он, если нужно пойти на конфронтацию ради того, чтобы покончить с бездеятельностью германца, – что ж, пусть так и будет.
Арнеглиск попался на удочку.
– Лжец тот, кто утверждает, что Арнеглиск боится, – прорычал он.
– Превосходные слова! – парировал Аспар. – Но – дешевые. Не подкрепленные поступками, они ничего не стоят.
От злости щеки германца запылали румянцем.
– Время действовать, возможно, еще не настало. Вступив в бой с Аттилой сейчас, мы рискуем потерять наши армии. Я так думаю – пусть уж гунны разоряют Фракию, Дакию и Македонию – бедные, малонаселенные провинции. Богатые восток и юг – Малую Азию, Сирию, Палестину, Египет, Ливию – вот что мы должны оберегать в первую очередь.
В том, что говорит Арнеглиск, есть здравое зерно, признался себе Аспар. Крепкие стены Константинополя могли выдержать любой штурм Аттилы, а пока стоит столица, пребывает в безопасности и весь центр Восточной империи. Но отдать иллирийские провинции на растерзание Аттиле? Немыслимо. Но так ли это? Впервые у Аспара мелькнула мысль о том, что может Арнеглиск прав и не стоит пока выступать против Аттилы – по крайней мере пока армии Востока не выработают эффективную тактику против ужасных лучников кочевой орды. Но отступать теперь было уже поздно.
– Так ты предлагаешь, чтобы армия отсиделась за константинопольскими стенами, – презрительно бросил он, – и пальцем о палец не стукнула, пока дикари Аттилы будут грабить и сжигать города Иллирии, Фракии и Македонии? Вести постыдную политику умиротворения могут лишь трусы.
– Хватит! – резко сказала Пульхерия. – Чем драться друг с другом, лучше подумайте, как совладать с Аттилой. Аспар прав. Так дальше жить нельзя. Нужно отозвать легионы из Сицилии и с востока; ситуация в этих регионах далека от критической, и разрешить ее мы сможем после того, как будет устранена существующая угроза. – Она повернулась к Феодосию. – Согласны, мой повелитель?
– Да-да, конечно, – пробормотал Феодосий. Затем, чтобы ни у кого не сложилось впечатления, что он позволил себя убедить, император резко выпрямился на троне и громко объявил: – Наше слово и наше приказание таково: африканская экспедиция и войска, служащие на персидской границе, должны немедленно вернуться в Константинополь. После приведения в боевую готовность они выступят маршем против гуннов. На тебя, Арнеглиск, я возлагаю верховное командование, Аспар же будет твоим заместителем.
* * *
Оглядев римские диспозиции с расположенного позади стоявшей на левом фланге армии конницы небольшого холма, Аспар испытал ощутимое беспокойство. Выбранная Арнеглиском местность была сухой, лишенной растительности и пыльной; вдали, у голубых вод Геллеспонта, приютился маленький торговый порт Каллиполь. Очередная прихоть императора привела к тому, что они упустили возможность проверить Бича Божьего, как стали называть Аттилу в последнее время, в настоящем бою.
После отзыва имперских войск с Сицилии и персидского фронта Аспар, с согласия Арнеглиска, выиграл для Востока небольшую передышку, заключив с Аттилой перемирие, по условиям которого Константинополь обязывался вернуть гуннам всех беженцев и выплатить часть задолженностей по дани, указанной в Маргском договоре. Передышка эта была необходима восточным римлянам для превращения двух частей армии в обученное, единое войско, способное противостоять незнакомому и страшному противнику. Но, к ярости Аспара, все его усилия оказались напрасными. Обретя, по возвращении легионов, ложную уверенность в своих силах, Феодосий вынудил его отказаться от данных королю гуннов обещаний. Не получив ни беглецов, ни податей, Аттила, как и следовало ожидать, пришел в бешенство и ответил наступлением своей орды на восточные провинции, захватив Ратиарию (важнейшую государственную фабрику по производству оружия и военного снаряжения и базу данубийского флота), Наисс, Сердику и Филиппополь. Когда гунны очутились в опасной близости от столицы, Феодосий дал указание нерасположенному к этому Арнеглиску выдвигать армию им навстречу. В том, что неподготовленное восточное войско потерпело два поражения, не было ничего удивительного. Вынужденное под напором победоносных гуннов отойти еще дальше на восток, лишенное – за счет того, что Аттила обошел оба фланга восточной армии – возможности отступления, оно остановилось у Херсонеса Фракийского, на узком полуострове, служащим границей северного побережья Геллеспонта.
