ада, если одно Евангелие — то все праведники и достойны рая, поэтому закон надо проповедовать вместе с Евангелием», — резюмирует реформатор[892].
Тиндел перевел Пятикнижие через семь лет после Лютера. Немецкий реформатор видел в Моисее служителя греха и смерти, которые прекратились с появлением Иисуса Христа, прибывшего в этот мир, дабы освободить людей от религиозной неволи к закону. Для Тиндела Моисей стал прото-Христом, а несколькими годами позже английский реформатор представляет Христа своего рода Моисеем[893]. Вероятно, Тиндел руководствовался тем, что именно Моисею был дан Богом закон, содержащийся в первых пяти книгах Библии (Торе). Позиции немецкого и английского реформаторов, так на первый взгляд похожие, становятся все более различными. Любопытную деталь можно заметить в их переводах Второзакония, 29:29. Лютер переводит этот фрагмент следующим образом: «Тайны Бога открыты нам и нашим детям всегда, пока мы повинуемся каждому слову закона сего»[894]. У. Тиндела данный пассаж выглядит иначе: «Тайное принадлежит Господу Богу нашему, открытое — нам и нашим детям, чтобы мы исполняли все слова этого закона»[895]. Глагол «исполнять», на наш взгляд, несет в себе более активную функцию, нежели глагол «повиноваться». Можно присоединиться к мнению Дж. Дика, который указывает, что «для Лютера закон остается всегда чуждым, поскольку он показывает нашу неспособность к его исполнению, поэтому немецкий реформатор заменяет его оправданием верой, где грешник получает незаслуженное милосердие Бога»[896]. «Верой, одной верой и только верой спасается человек — эта та благая весть, которую вырвал Лютер у антихристовой католической церкви», — совершенно справедливо замечает Л. Шестов[897].
Тиндел интерпретирует наличие религиозной веры у человека и как способности его к послушанию закону Божьему. Возможно, английский реформатор скомпрометировал доктрину об оправдании верой, перейдя к закону, выполнение которого могло и не требовать веры. В предисловии к четвертой книге Моисея «Числа» Тиндел говорит о том, что нужно сохранить и исполнить закон даже без веры в обетования Бога[898]. Добрые дела представляют для английского реформатора на данном этапе необходимую вещь для соблюдения заповедей Бога[899]. Они нужны для умерщвления плоти и помощи ближнему.
Новое понимание Тинделом главного догмата протестантизма можно проследить в его трактате «Практика прелатов». Как уже отмечалось ранее, реформатор неодобрительно отнесся к разводу английского короля. Он предложил Генриху VIII обратиться к закону Бога, чтобы выяснить, является ли его развод законным с точки зрения Библии, поскольку крестится-то он, чтобы сохранить законы Бога[900]. Король, по мнению реформатора, сам должен сделать выводы (к тому же правильные) относительно того, как истолковывается развод в Священном Писании, а не в рассуждениях католических богословов[901]. Здесь произошло первое упоминание реформатора о том, что соглашение между Богом и человеком — двустороннее, одинаково связывающее того и другого[902]. Тиндел обращается к королю со следующими словами: «Если мы заботимся о сохранении законов Бога, то и Бог будет заботиться о нас»[903]. Что же касается развода, то, по мнению реформатора, закон Бога запрещает его; если брак был заключен перед Господом, то он не может быть расторгнут никаким человеком[904]. М. Лютер в свое время дал согласие на второй брак немецкого князя Филиппа Гессенского, хотя его брак с первой женой не был расторгнут. Дело получило огласку и навлекло на немецкого реформатора серьезные нарекания, поскольку двоеженство считалось тяжким преступлением; в результате князь по требованию Лютера вынужден был объявить второй брак незаконным сожительством[905]. Таким образом, лютеровское повиновение закону Бога оказалось на практике менее действенным, нежели тинделовское.
Несмотря на столь жесткие требования к выполнению закона, Тиндел желает, чтобы он исполнялся не по принуждению, а по зову сердца. В соответствии с выдвинутым тезисом, Тиндел выделяет три категории людей в их отношении к закону Бога, о чем он пишет в трактате «Послушание христианина…»:
«Вот суть три человеческие природы, одна скотская, что никак не воспримет закон в сердца свои <…> Другие не столь скотски и принимают закон, и закон приходит к ним, но они не смотрят Моисею в лицо, ибо его лик слишком ярок для них, и они не разумеют, что его закон — закон духовный и требует сердца <…> Они хранят закон внешними делами, но не сердцем <…> Третьи духовны и глядят Моисею в лицо открыто и, как говорит Павел во втором Послании к Римлянам, имеют закон вписанным в сердца Духом Божиим. Им не нужно, чтобы их погоняли король и чиновники, и никто не предлагает им награду за исполнение закона, ибо они делают это по естеству»[906].
Тиндел рассматривал любовь к Богу как одну из главных составляющих для повиновения закону. Люди с правой верой, по мнению богослова, испытывают удовлетворение от исполнения закона, и наоборот[907]. Реформатор разработал новую концепцию практической значимости добрых дел, необходимых для соблюдения закона Бога. По его мнению, добрые дела христианина имеют тройное назначение: во-первых, они удостоверяют человека в том, что он является наследником постоянной жизни, и что Дух Бога находится в нем; во-вторых, с хорошими делами христианин приручает свою плоть и убивает остатки греха в самом себе, идя, таким образом, по пути совершенствования; в-третьих, хорошие дела приводят всех людей к удостаиванию похвалы Бога. Тиндел осуждает людей, которые, отмахиваясь от закона и притворяясь, что он им неведом, уверяют, якобы Бог милосерден и всё всем простит[908]. В то же время реформатор не согласен с теми, которые хотят спастись «добрыми делами, а не верою в богосыновство Христа»[909]. В первом англиканском Символе веры — «Десяти статьях» (1536 г.) как раз и сочеталось лютеранское оправдание верой с добавлением о пользе добрых дел[910]. Резоннее в данном случае говорить о некоей близости идей Тиндела к доктринам гуманистов, чем к идеям немецкого реформатора Мартина Лютера.
Интересную взаимосвязь устанавливает Тиндел между верой, грехом и законом:
«У кого есть вера, тот не грешит, и всё же он грешит, т. к. в Первом Послании апостола Иоанна, 1 написано о том, что если мы говорим, что в нас нет греха, то мы тем самым грешим. Мы не грешники, если смотреть на наклонность нашего сердца к закону Божию, на наше раскаяние и скорбь о собственной греховности. Однако мы грешники, если смотреть на бренность нашей страдающей плоти и на несовершенство наших ужасных дел»[911].
Примечательно, что такой важный в сотериологической доктрине концепт, как грех отождествляется в переводе Тиндела с
