Лицо Марго темнеет от ярости. Она похожа на увядающую, с дикими глазами королеву, отчаянно пытающуюся удержать свою корону.
— Ты маленькая сучка.
Илай хватает ее за руку.
— Серьезно, пора уходить.
Арианна рядом со мной, поддерживает меня. Я снова смотрю на Жасмин. У нее красные глаза. Она выглядит несчастной.
Я представляю, как мои ноги бегут к свободе. Воображаю голубые крылья бабочки, сверкающие в солнечном свете.
— Увидимся, Жасмин.
Я беру Арианну за руку, и мы идем сквозь толпу. Как только мы поворачиваем за угол, Арианна обнимает меня.
— Я даже не могу описать, как сильно я тебя сейчас люблю. — Ее щеки раскраснелись, глаза сияют. — Это было… это было…
— Просто потрясающе?
Она прыскает со смеху.
— Да! Ты расправилась с ней как крутой босс. Я уверена, что теперь у тебя будет свой фан-клуб. Надеюсь, ты подготовилась.
Мистер Кросс высовывает голову из дверного проема.
— Дамы, вы планируете прийти сегодня на занятия? Потому что кажется, здесь происходит вечеринка, которую некоторые из нас пропускают.
— Да, сэр, — соглашается Арианна между хихиканьем.
— Хорошо, мистер Кросс, — вторю я.
Он закатывает глаза.
— Просто проходите в класс, пожалуйста.
Мы с Арианной обмениваемся взглядами, когда заходим в класс. Она подмигивает мне, и я улыбаюсь в ответ. Настоящая улыбка, какой я не чувствовала уже несколько месяцев, а может, даже лет. Но сегодня она настоящая. И это лучше, чем я могу описать.
Глава 41
По выходным тетя Элли позволяет нам самим готовить большую часть еды. Мы с Аароном роемся в шкафах, ищем какое-нибудь странное сочетание продуктов, чтобы попробовать. Теперь это веселее, потому что речь идет о выборе, а не о необходимости делать что-то, чтобы впихнуть в них хоть какую-то пищу. На завтрак в воскресенье утром мы зачерпываем «Спагеттиос» из банки ложкой. Я достаю взбитые сливки, и мальчики чередуют теплые кольца томатной пасты с сахарной пеной.
Лукас пишет мне смс о том, куда он хочет меня сводить, когда все идет наперекосяк. Опять. Аарон начинает свое жалобное нытье, и Фрэнки сталкивает его со стула. Тетя Элли кричит на него, перекрикивая вопли Аарона от возмущения.
— Молодой человек, ты совершенно неуправляем. С меня довольно!
Фрэнки презрительно смотрит на нее.
— Да ну? И что ты собираешься с этим делать?
Тетя Элли поднимает руку, резные кольца из нефрита и граната вспыхивают, как будто она собирается его ударить. Глаза Фрэнки расширяются. Аарон икает и молча наблюдает с пола.
Мое сердце бьется о ребра.
— Тетя Элли, — зову я самым спокойным голосом, на какой только способна.
Она опускает руку, на ее лице появляется изумленное выражение.
— Простите меня. — Она бросает взгляд на потолок, как будто что-то там наверху собирается спасти ее от дымящейся кучи дерьма, в которую она наступила. — Я не могу поверить… я бы этого не сделала.
Фрэнки просто смотрит на нее.
— Я бы никогда… — Ее голос дрогнул. — Я не хотела этого. Простите меня. — Она убегает в свою комнату, закрывая дверь со страшным грохотом
Я поворачиваюсь к брату.
— Фрэнки.
— Что, Сид-ней? — Но часть борьбы ушла из его голоса. — Она нам здесь не нужна. Она нам не нужна.
Нижняя губа Аарона дрожит. Жирная слеза скатывается по его щеке.
— Я хочу, чтобы мама вернулась.
Фрэнки смотрит на свои ноги.
— А я хочу папу.
Я беспомощно пожимаю плечами.
— Вы не можете их получить. Да и зачем они вам вообще нужны? Они были ужасными людьми. Оба.
Глаза Фрэнки потемнели.
— Это неправда!
Горячие искры вспыхивают под моей кожей.
— Фрэнк все время пропадал, кто знает где, а когда появлялся здесь, то превращался в бомбу замедленного действия, которая вот-вот взорвется!
— Только из-за тебя! Из-за тебя он все время злился!
Моя челюсть сжимается. Я пытаюсь сдержать свои слова, даже когда они вылетают изо рта.
— Фрэнк относился к маме и всем остальным, как к мусору, прилипшему к подошве его ботинка.
Лицо Фрэнки краснеет.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Ты врешь!
Взгляд Аарона перескакивает с Фрэнки на меня и обратно.
Я пересекаю кухню и хватаю Фрэнки за рубашку обеими руками.
— Прекрати! Просто прекрати. Или я…
Фрэнки смотрит на меня, яростно моргая. В уголках его глаз блестит влага.
— Или что? Ударишь меня?
Его слова поражают меня. Сильно. Я отцепляю пальцы от его рубашки, спотыкаюсь.
— Нет. Я не буду тебя бить. Как ты мог подумать такое? Мы же семья.
Черты лица Фрэнки непостижимы.
— Мы не семья.
— Да, мы семья, и мы не причиняем друг другу боль. Для нас так не будет. Больше нет.
Он качает головой, лицо кривится, как будто сейчас закричит или разрыдается. Вместо этого он убегает в свою комнату и захлопывает дверь.
Я просто стою там, глядя ему вслед.
— Прости, — говорю, хотя брат меня не слышит. И тут до меня доходит, почему Фрэнки и Аарон так яростно защищают наших родителей. Потому что я сделала это. Я сделала свою работу как нельзя лучше. Я научила их быть маленькими и тихими, исчезать в своей комнате, когда начинались ссоры, распознавать предупреждающие знаки, интонацию в голосе Фрэнка, темный блеск в его глазах. Они никогда не видели остального, самого страшного.
Аарон подходит ко мне, переплетает свои пальцы с моими.
— Мне нравится не бояться. — Его голос тихий и мягкий.
Они не знают. Они не знают, как все было плохо. Я их защитила. Они будут помнить о Фрэнке и ма только хорошее. У них будут свои воспоминания, искаженные, как будто увиденные через мутное стекло. И я не собираюсь рассказывать им правду. Я оставлю им это.
Я сжимаю его руку.
На следующий день я направляюсь на химию, когда меня кто-то дергает за руку. Это Жасмин, она стоит одна, скрестив руки на груди. Ее лицо бледное под макияжем. Вокруг рта скопление прыщей.
— Можно с тобой поговорить?
— Разве ты уже не разговариваешь?
— Я не знаю, что сказать. Прости.
— За что?
— Я не понимала. Я не знала, как тебе было плохо. Теперь понимаю. Почему ты себя резала. Почему все время так злилась.
С таким же успехом она могла бы ударить меня кулаком в живот. Мой желудок сжался. Я вспоминаю все те долгие летние дни, когда лежала на ее кровати, мои ногти почернели от угля, кожа загорела, волосы были влажными от бассейна, а разум дремал и погружался в оцепенение, наслаждаясь ее словами. Я слышала ее смех, мелодичный звук голоса, то серьезный, то взволнованный, читающий мне лекцию о жизненном цикле одной из ее личинок, как будто она вела курс лекций для будущих ученых. Я слушала так, словно ее слова — это спасательный круг, и если усвоить их достаточно, то можно будет укоренить их в себе. И я смогу узнать, как улететь на этих ее крыльях бабочки, как Икар, прежде чем он отважился на солнечный жар. Я качаю головой.
— Ты ничего не понимаешь.
— Я была дерьмовым другом, довольна?
— Наконец-то. Мы обе в чем-то согласны.
— Слушай, я пытаюсь извиниться. Прости за все то, что мы с тобой сделали, ладно? Ты пыталась сказать мне что-то, тогда. А я не слушала. Что бы это ни было, я не услышала.
Я ничего не говорю. Как я могу? Она говорит то, что я хотела услышать от нее четыре года назад. Сейчас уже слишком поздно. Я прикусываю губу, пытаясь держать себя в руках.
— Я не знала, что они — что Марго — собираются делать на пляже. Прости меня, за это. — Она переставляет ноги из стороны в сторону. Стискивает телефон побелевшими костяшками пальцев.
Звенит звонок. Мы просто смотрим друг на друга. Ей чертовски неловко, но она не уходит.
— Что, ты хочешь медаль или что-то еще?
— Нет. Я просто… прости. Я хочу… я прошу о перемирие.
Я кручу свои кольца на пальцах. Я даже не вспоминала о ней неделями. То, что могло бы быть, больше не имеет значения. Даже вражда между нами, предательства, измены, драки и неприязнь — все это не имеет значения. Жасмин сделала свой выбор. Теперь я могу сделать свой. Я могу ее отпустить. Она — часть моего прошлого, горько-сладкое воспоминание, прикрепленное к доске объявлений. Единственная ее часть, которую я хочу сохранить, — это бабочки.
