— Да, мэм.
— И этот трейлер? Придется его оставить.
Вот с этим я даже никогда не стала бы спорить.
Тетя Элли платит за такси, и мы возвращаемся в дом. Мальчики молчат. Они идут за мной к дивану, мы садимся и смотрим на тетю Элли, ожидая, что произойдет. Ее взгляд устремлен в потолок. Она делает глубокий вдох.
— Я не сильна в этом, — медленно начинает она.
И вот мы разговариваем. Фрэнки сидит рядом со мной. Я знаю, что лучше не брать его за руку, но прижимаюсь к его плечу, как Лукас поддерживал меня в больнице. Через минуту напряженное тело Фрэнки расслабляется. Я думаю, он наконец-то понял. Мы все должны измениться. Мы все должны пойти на уступки, чтобы соответствовать форме, которую приняла наша новая жизнь. И вот мы, прямо здесь, все вместе в этой комнате, и это хорошо.
Мы — семья. Именно за это мы боремся.
Глава 43
После школы в среду я иду к Биллу впервые после случившегося. Уже середина января. Не может быть, чтобы меня ждала работа после всего этого времени, но я хочу сказать Биллу пару слов, попрощаться и поблагодарить по-настоящему.
Когда я вхожу чуть позже четырех, заведение почти мертво. На барной стойке стоит унылая настольная елка, покрытая мишурой, — остатки праздничного веселья. Семья с тремя малышами на буксире сидит в кабинке в задней части, а пара дальнобойщиков потягивает кофе за газетами. Брианна машет мне рукой.
Я направляюсь прямо на кухню. Вдыхаю знакомый, успокаивающий запах жира и масла, картошки фри и лука. Билл переворачивает бургер, который не похож на бургер. Это круглый кусок картона, а может, собачий корм, перемолотый в форме гамбургера.
Лицо Билла растягивается в широкой ухмылке, когда он видит меня. Его дреды спадают до самых плеч, и он сбрил бороду.
— Посмотри, во что превратилось это место. Мы добавили в меню вегетарианский бургер, чтобы угодить всем этим чокнутым веганам. Вегетарианский бургер. Это оксюморон, если такое вообще можно услышать. — Он откладывает лопатку и неловко обнимает меня за плечи.
— Выглядит отвратительно.
— Уверен, что так и есть. Я еще не пробовал это блюдо. Один только запах отбивает аппетит.
— Знаю, я не появлялась на работе уже несколько месяцев.
Он машет рукой.
— К сожалению, у нас тут было не слишком много работы. Но ты можешь вернуться, если хочешь. Но если ты не готова, мы подождем.
Я разинула рот.
— Правда?
— Правда. Я скучал по тебе, малышка.
— Сильно в этом сомневаюсь.
— Всегда только сарказм. Как твоя мама?
— Ее приговорили к тридцати годам, — произношу я, дрожащим голосом. От слов, сказанных вслух мой желудок скручивает от чувства вины. У меня теперь все время болит живот. — Адвокат говорит, что она может выйти раньше, но кто знает.
Билл качает головой.
— Как же жаль. Кстати говоря, у тебя есть минутка? Я хотел поговорить с тобой, после смерти твоего отца, после того, что случилось. По телефону это казалось неправильным.
— Хорошо.
Он оглядывается по сторонам, убеждается, что мы одни.
— Я всегда с симпатией относился к тебе, детка. Надеюсь, ты это знаешь. Мне казалось, я могу присмотреть за тобой, если ты будешь работать здесь. Но, боюсь, я не справился.
Мое горло сжалось.
— О чем ты говоришь?
— Я не знаю, что ты думаешь о случившимся. Надеюсь, ты не будешь ненавидеть свою мать за это. Фрэнк всегда выглядел очаровательным, общительным человеком, когда появлялся на публике. Я завидовал тому, как он умел ладить с дамами. Для него это не составляло труда. Но у него была и другая сторона, которую большинство людей никогда не видели. Я и сам ее никогда не видел. Только какие-то намеки, какая-то тьма в нем, но все так быстро проходило, что я начинал сомневаться, не привиделось ли мне все это. Он ввязывался в драки, мог в мгновение ока ополчиться на брата по братству или игрока на поле. Ты слушаешь меня? Хочешь, чтобы я остановился?
Я кручу кольца на пальцах. От волнения волосы на шее встают дыбом.
— Я слушаю.
— Просто я подозреваю, ты знаешь о нем больше, чем кто-либо другой. Когда мы учились на втором курсе университета, кое-что случилось. Что он рассказывал тебе об исключении?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— То же, что и всем остальным, я думаю. Он слишком много гулял и завалил экзамены. Потерял футбольную стипендию, и его выгнали из университета. А ведь это был его единственный шанс на славу и счастье навсегда, бла-бла-бла.
На лице Билла заметно напряжение.
— Он мог бы найти репетитора для подготовки к экзаменам, университет бы пошел навстречу. Дело в другом. Перед Рождеством в доме нашего братства проходила грандиозная вечеринка. Там собрались игроки и девушки. Среди них оказались и школьницы. Все отрывались по полной, танцевали, пили, принимали наркотики. Мы знали, что эти девушки школьницы, ну почти старшеклассницы. Первокурсницы или второкурсницы. Молодые. Они выглядели как чертовы малышки, одетые в мини-юбки и с маминым макияжем.
Мое сердце замирает.
— Фрэнк явно выделял одну из них. Он упорно с ней танцевал. К тому времени он уже встречался с твоей мамой, но ее там не было. Она заболела гриппом или что-то в этом роде. Я предупреждал его, говорил: «Убери руки, чувак, этот товар не продается». Он только посмеялся надо мной. Я тоже был молодой и глупый, полупьяный, и не заметил, как он повел ее наверх. Короче говоря, девушка проболталась, когда вернулась домой и попалась на глаза своим родителям. Они вызвали полицию.
Я пытаюсь дышать, но мой мозг не получает достаточно кислорода.
— Что случилось?
— Ей было четырнадцать. Но она к тому же напилась в стельку и была одета как… В любом случае в суде дело не удалось бы выиграть. Разбирательство превратилось бы в кошмар на каждом шагу. Администрация колледжа заключила с ее семьей внесудебное соглашение. Фрэнк отделался без судимостей, но одним из условий стало исключение твоего отца из университета. Что они и сделали. После этого ни одно учебное заведение его не принимало.
Я мысленно отсчитываю годы. Фрэнк был бы второкурсником в университете в 1998 году. Моя мама — первокурсницей. В марте 1998 года она уже была беременна мной на восьмой неделе.
— Моя мама знала?
— Знала. Она поддерживала твоего отца на все сто процентов. Обвиняла девушку в том, что она сама набросилась на него.
Моя кожа словно растерзана. Я вот-вот разорвусь, тонкие нити меня самой рвутся и уплывают.
— Зачем ты мне это рассказываешь?
— Я всегда думал, не должно ли было все пойти по-другому. Может, стоило отдать его под суд? — Он смотрит на меня. Его глаза усталые и наполнены сожалением. — Я не знаю, что происходило за закрытыми дверями, и мне не нужно это знать. Но с тех пор, как я узнал, что сделала твоя мама, у меня появилось чувство, от которого я не могу избавиться. Это чувство, что я подвел тебя. Что недостаточно внимательно присматривал за тобой.
— Моя мама застрелила Фрэнка, потому что он ударил ее, а ей это надоело, хотя она и отказалась это признать, — деревянно говорю я.
— Уверен, что так и было. — Билл смотрит на меня, его голова наклонена, как будто он хочет сказать что-то еще.
Он как будто изучает меня, изучает мои внутренности, как будто может увидеть гораздо больше, чем я готова показать. Я чувствую себя уязвимой.
— Что насчет родителей Фрэнка?
— Отец Фрэнка — твой дедушка — ушел, когда Фрэнк был совсем маленьким. Он был пьяницей, азартным игроком. Возможно, допился до смерти десять лет назад. Но ты и так это знаешь?
Я отрицательно качаю головой. Ни один из моих родителей никогда не рассказывал о своем детстве. Я помню, как навещала бабушку в доме престарелых. Она была худой, бледной и суровой, с полным отсутствием интереса к своим внукам. Она умерла, когда мне было девять лет.
— Моя семья хранит много секретов.
Билл снова смотрит на меня, как будто не удивлен.
— Твоя бабушка баловала твоего отца, давала ему все, что он хотел, даже если у них не было денег. Он не знал зла. Она зависела от него во всем: в общении, деньгах, внимании. Она не заботилась о твоей матери, это точно. Это все, что я знаю. Мы все несем свои кресты, малышка.
