— Значит, вы еще пробудете в Париже достаточно долгое время. Насколько мне известно, дом мсье Виллефранша находится на проспекте Альма, рядом с Елисейскими Полями.
— Да, именно там.
— За это время вы успеете хорошо познакомиться с Парижем. Что собираетесь делать после того, как окончите миниатюру для Виллефранша?
— Вернусь в Англию, если только…
— Если не будет других заказов? Вполне вероятно, будут. О вас так много говорят.
— Неужели?
— Да, притом с благоговением. Тот факт, что вы женщина, добавляет вашей славе некоторой пикантности. Барон позаботился об этом.
Я промолчала.
— Обязательно заходите ко мне, — проговорила она. — Я буду рада показать вам свой дом.
— Спасибо. — Я взяла протянутую карточку и опустила ее в карман пальто.
— Буду ждать. И очень рада тому, что мы снова встретились.
— Я тоже… Вам не кажется, что здесь очень свежо?
— Действительно. Давайте спускаться. Кто пойдет первым — вы или я?
Вслед за ней я спустилась вниз, думая о том, как она элегантна и — что больше всего достойно восхищения — как безмятежна.
Но что она чувствует на самом деле, эта отвергнутая женщина?
* * *
Закончив портрет Софии, я принялась за Франсуазу, когда вдруг была потрясена осознанием жуткой реальности.
Я ждала ребенка.
Ужас этого открытия обрушился на меня, как горная лавина. Некоторое время подозрение подобно черной грозовой туче еще маячило на горизонте, а затем ему на смену пришла вполне осязаемая уверенность. Мне следовало сразу понять, что вероятность подобного развития событий очень высока. Наверное, казалось, что все самое худшее уже произошло, потому я, видимо, и не рассматривала с должным вниманием такую возможность.
Ребенок. Его ребенок! Я ведь приказала себе забыть пережитые унижения, но рождение ребенка означало, что эта жуткая интерлюдия будет сопровождать меня всю жизнь.
Теперь я понимала, что иначе и быть не могло. Мы провели вместе три ночи… три ночи подряд он беспрерывно меня насиловал. Иначе я это назвать не могла. А теперь… ребенок… живое свидетельство того, что со мной произошло.
Подумал ли он об этом? Уверена, что подумал. Он считал, что я выйду замуж за Бертрана, и, несомненно, находил весьма забавным рождение ребенка, которому Бертран был бы вынужден дать свое имя.
Однако этот брак не состоялся. Я больше не видела Бертрана и чувствовала, что никогда больше не увижу. Не то чтобы особенно хотела…
Но теперь… что же мне делать? Мне, незамужней женщине, предстояло вынашивать ребенка.
Я с головой ушла в работу и хоть на это время забывала о реалиях бытия. Для меня не существовало ничего, кроме юного лица, которое мне предстояло увековечить. Да, сто лет спустя, глядя на миниатюру Франсуазы, люди будут знать, как она выглядела сейчас…
Работа меня утешала. В каком-то смысле она возрождала меня к жизни, успокаивала, позволяя на какое-то время забыть о будущем, исполненном трудностей и тревог.
Но как только я откладывала кисть, черные тучи вновь обступали меня со всех сторон.
Что, если я ошиблась? Но ведь было уже совершенно ясно, что ошибка исключена. Когда я увидела его в экипаже рядом с Мари-Клод, что-то подсказало мне, что наши дороги еще пересекутся.
Я проводила много времени в своей комнате. Вскоре предстояло переезжать в дом мсье Виллефранша. После этого — поездка домой. Я попыталась представить себе, как рассказываю обо всем отцу и Клэр.
Нет, я не могла этого сделать. Благовоспитанные юные леди не объявляют ни с того ни с сего, что собираются родить ублюдка.
С каким выражением лица я буду произносить: «Меня похитили, а затем вынудили отдаться негодяю барону. И вот результат».
Отцу это едва ли покажется убедительным. Почему я только сейчас рассказала обо всем? Не означает ли это, что я добровольно спуталась с бароном, отлично зная при этом, что он обручен с принцессой?
— Я ненавижу его! Я ненавижу его! — вслух крикнула я и тут же рассмеялась. Какое это сейчас имеет значение…
Но что же мне делать?
Я была в самом начале блестящей карьеры, и вдруг вот это… Если бы не оно, я со временем смогла бы забыть обо всем. Возможно, вести нормальную жизнь с каким-нибудь мужчиной, хотя сейчас уже не верила в подобную вероятность. Он не просто причинил мне телесные муки. Он нанес и неизлечимые душевные травмы. Заставил меня шарахаться от мужчин, потому что если кто-то из них пытался ко мне приблизиться, я видела лишь его лицо, похотливо ухмыляющееся, похожее на химеру с фасада Нотр-Дама.
Чем больше я размышляла над истинным смыслом всего, что произошло, тем страшнее мне становилось. Однако до возвращения в Англию предстояло написать еще один портрет, а это означало, что нет необходимости в немедленном отъезде. Я продолжала ломать голову над тем, как расскажу обо всем отцу. Будучи добрым человеком, он меня поймет, но все же будет шокирован, и я не представляла себе, как смогу жить в Коллисон-Хаус, если всей округе будет известно о моем ребенке.
В эти дни я помногу ходила, проводила значительную часть времени в одиночестве, поскольку, если работала утром, то в этот день уже не бралась за кисти. Сразу после обеда я нуждалась в отдыхе, а после четырех часов освещение было уже недостаточным.
Я утратила живой интерес к городу. Теперь брела, куда глаза глядят, не интересуясь более ни красотой Парижа, ни древностью его памятников. Передо мной постоянно маячила моя неразрешимая проблема.
Однажды я присела отдохнуть возле Cafй Anglais, за одним из маленьких столиков под белым зонтиком. Уже было довольно прохладно, поскольку стоял сентябрь и в воздухе чувствовалось дыхание осени. Я лениво размышляла над тем, как долго еще можно будет сидеть вот так на улице, пить кофе и наблюдать за прохожими.
И вдруг меня кто-то окликнул.
— Здравствуйте, это опять вы?
Передо мной стояла Николь де Сент-Жиль.
— Можно присесть за ваш столик? — продолжала она. — Я бы хотела выпить кофе. — Затем окликнула гарсона, заказала кофе и внимательно посмотрела на меня. — У вас встревоженный вид. Как идет работа?
— С работой все хорошо.
— Как же вам повезло иметь такой дар! Мне кажется, талант… способен компенсировать очень многое… если не все.
Она снова пристально взглянула на меня и негромко произнесла:
— Расскажите о своих проблемах. Быть может, я могла бы вам помочь.
Возможно, причиной тому было участие, написанное на ее лице. Возможно, все дело было в ее ласковом голосе. А может быть, я была в таком отчаянии, что мне уже было все равно. Так или иначе, но с моих губ сорвалось:
