И тут мне в голову совершенно неожиданно, будто спустившись откудато, пришла одна мысль и никак меня не отпускала. Вот христианство учит: «терпи, смиряйся». Получается, только исключительным личностям, единицам, тем, кого считают героями, про кого рассказывают сказки и легенды – пытаться чтото изменить, не смиряясь с бедой, своей ли, общей ли, а всем остальным – следует терпеть. Терпеть несправедливость, бесправие, чьюто жестокость и свое унижение…
Вот пойду и убью Хисейкина. И много проблем отпадет само собой. Только стану ли я героем, убившим жестокого и подлого врага, или же обычной преступницей? И просто сяду за решетку, откуда уж точно не смогу помогать Ийке… Или у меня просто не хватает силы духа? Либо я просто сошла с ума, раз серьезно думаю о том – как убить Хисейкина… И не хочу думать, а в голове возникает то та картинка, то эта… Как проще, как легче, как…
Я даже встряхнула головой, пытаясь прогнать наваждение. Владик, все время поглядывавший на меня, тоже затряс головой. Сидящий рядом Гриша чтото ему сказал, и тот ткнул его кулаком в живот… Я не стала разнимать мальчиков, предоставляя им возможность подружиться понастоящему, пройдя все этапы мальчишеской дружбы.
Да, герои… Борцы за справедливость… Не терпели, не смирялись, обходились без этой добродетели, горели на костре… А я что? Все бегала с карточками по квартирам и объясняла: «Вот у вашего малыша сопли до пояса, но прозрачные, значит, просто простуда, а у вашего зеленые, значит – инфекция…» И упустила момент, когда моя собственная дочка заболела. Ведь прежде чем уйти, она болела и мучалась, все в душе у нее было наоборот, шиворотнавыворот. О чем она думала, глядя на меня, на мою озабоченную беготню и «консультации» мамаш по телефону? О том, что она сама никогда так бегать не будет?
Наверно, самое плохое, что я сделала, – так и не собралась освободить комнату для Ийки, повесить там новые шторы и сделать так, чтобы ей было дома хорошо и уютно. Но не обманываю ли я себя? Только ли в шторах дело? Может быть, Ийка просто не хочет больше быть бедной и жить среди бедных? Бедные… Я никогда так о себе и о нас не думала. Ну, какие же мы бедные!
Мы… мы счастливые, здоровые, я так люблю ее, она меня… Но Ийка растет в другой стране. А в этой новой, другой стране есть бедные и богатые. Звучит ужасно, как из детской сказки «Незнайка на Луне». Но ведь это так. Общее у тех и других только то, что все когдато умрут, и все болеют, независимо от доходов. Остальное все подругому. Даже количество доступных телепрограмм, вода, которую пьем, и воздух, которым дышим. В общем, как в растительном мире – одни цветы в тени растут, другие у болота, тем воды не хватает, а вот этим повезло, они на главной клумбе у хозяйки в любимчиках ходят. С той лишь разницей, что мы все же не растения. У растений нет ни Библии, ни Корана. Нет понятий о милосердии, о справедливости, нет идеалов и нравственных законов. Правда, кто сказал, что все это есть в нашей сегодняшней жизни?
И вот у моей Ийки все перевернулось в голове. Несмотря на то, что она постоянно была рядом со мной. Она могла смотреть в сторону, но физически была рядом, на расстоянии руки, так, что я могла дотянуться и прижать ее к себе, чтобы она ощутила мою заботу, мою любовь…
Кажется, я делаю обычную ошибку всех любящих людей. Ошибка – преумножать значимость своей любви для другого. Неважно – посторонний ли это человек, на некоторое время ставший самым близким в мире, или собственный ребенок. Ах, ну как же он сможет обходиться без моей любви? Да вот так просто – как будто ее и не было никогда, этой любви.
Как будто Ийка и не спала у меня под боком, и даже сейчас, повзрослев, перебираясь иногда ко мне поближе по ночам, будто не просила перед сном: «Мам, обними меня и подержи, и скажи, что я маленькая». Как будто не писала мне нежных записок, с пририсованным в конце сердечком, не прятала перед праздниками с таинственным видом свои трогательные подарки… Не спрашивала меня регулярно и очень серьезно: «Мам, ты меня любишь? А ты меня никогда не оставишь?»…
Ей было за что любить меня, я это точно знаю. Так почему же, почему… Почему какието сомнительные ценности стали ей важнее наших с ней близких и теплых отношений? Почему отец, уделявший Ийке в среднем два часа в месяц, сумел стать так ей дорог? Лишь потому, что у него много денег?
Но ведь деньги приносят не только материальные ценности. А престиж? А отношение окружающих? А возможность увидеть мир, учиться? Ведь Хисейкин может действительно помочь Ийке поступить в тот институт, в который она захочет. И платить за нее сможет все пять лет. А я не смогу. Я могу лишь сидеть рядом с ней и учить билеты, а это мало ей поможет…
Ийка устала от нашей бедности – с заваленными старым хламьем шкафами, с плохо держащимися на петлях дверьми, с обвалившимся в углу ванной кафелем, с выпадающими досочками когдато хорошего паркета, с моими нравоучительными разговорами о том, как можно все иметь и не чувствовать себя счастливым… От этого всего можно устать. Я пытаюсь, постоянно пытаюсь чтото разбирать, подделывать в доме, то здесь, то там. Но на все требуется так много времени, сил, денег… А у меня не хватает ни первого, ни второго, ни третьего.
Ийке захотелось жить в просторной светлой комнате, входить каждый день в чистый, ярко освещенный подъезд со сверкающими мраморными полами, в которых отражаются нарядные люди в новой одежде, их чистые, легкие ботинки, а также нарядные детишки с теми же соплями (сопли, увы, не знают о социальной разнице), аккуратно одетые няни, изо всех сил пытающиеся соответствовать окружающему лоску и всей энергии богатства, и огромные кадки с мексиканскими пестролистными растениями, страдающими в нашем климате без солнца и тепла, но растущими, растущими, словно знают – другого шанса не будет…
Папа Владика почемуто не звонил, не беспокоился. И я тоже не очень ждала, чтобы он поскорее забрал малыша. Теперь, когда у меня появились хоть какие деньги на питание, мне хотелось, чтобы мальчики еще пообщались друг с другом, это могло бы обоим пойти на пользу. И мне от моей полной занятости становилось чуть веселее. Я достала из кладовки все старые игрушки, нашлось даже несколько машинок, только не было солдатиков. Но Гриша вдруг стал увлеченно одевать кукол, а Владик очень ловко составил из старого Ийкиного зверинца две армии. Так что было бы желание воевать – а солдаты всегда найдутся…
Я решила и Лилю пока не трогать – вот когда заберут Владика, тогда я и попытаюсь поговорить с ней, выяснить ее планы.
Вечером неожиданно раздался звонок мобильного и определился Ийкин номер. У меня замерло сердце. Второй раз за это время она звонила мне сама.
