ему (хотя под игривостью он заметил уязвленность и недоброжелательность) и окликнула девушек: – Вы отвлекаете моего художника. Идите сюда.
Светловолосая девушка, заводила, надула губки, словно говоря: «Почему бы и нет», – и двинулась к ним, остальные следом. Низенькая, почти дососавшая леденец, обошла Джейми, посмотрела ему через плечо и кивнула клиентке:
– Здорово. Вам понравится. – После чего засунула леденец за щеку и хрустнула.
– Вряд ли, – ответила та. – Мне никогда не нравятся мои портреты.
– Сколько еще? – спросил ее друг.
– Всего минуту, – заверил Джейми.
Светловолосая девушка тоже подошла посмотреть, после чего сказала в воздух:
– Нам тоже надо.
Высокая девушка, девушка Джейми, держалась поодаль.
– Почти готово, – заторопился Джейми и, оторвав наконец страницу от стопки, вручил ее модели.
Та просияла:
– Очень даже неплохо.
Друг склонился над ее плечом:
– Э-э, да ты вышла у него прямо хорошенькой.
– Почем? – спросила Джейми девушка с леденцом.
– Двадцать пять центов, – ответил парень, когда его подружка встала и снова надела шляпку.
– Я заплачу, – вызвалась светловолосая. А Джейми велела: – Начни с Сары. – И указала на высокую девушку.
И он начал с Сары.
* * *
Сара Фэи, как он скоро узнал, была самой младшей из пятерых детей (мальчик и четыре девочки), хотя девушки в парке – ее подруги, не сестры. Она жила на улице миллионеров возле парка Волантир в принадлежавшем ее семье большом доме, который своими балками, кирпичом елочкой и множеством каминных труб позже вызвал в памяти Джейми детские сказки. Большой, ярко-зеленый, гладко подстриженный газон напоминал байковую ткань. У дома даже имелось название: дом Херефорд. Джейми не знал, что у домов могут быть имена. Не знал он сначала, и что херефорд – порода коров.
Брат Сары уехал в Гарвард и еще оставался в Бостоне, хотя учебу уже закончил. Все считали, он вернется работать на отца, но Сара подозревала, ему не этого хочется. Самая старшая сестра обитала неподалеку с мужем и ребенком. Следующая изучала историю искусств в Вашингтонском университете и жила дома, хотя сейчас уехала на лето в Европу, а третья сестра, Элис, пойдет в университет осенью.
– Мама бредит образованием, – сказала Сара.
Ей самой оставался еще год в частной женской школе.
Мать Сары оказалась высокой, стройной женщиной с медлительной грацией, в которую, решил Джейми, когда-нибудь перейдет угловатость Сары. Она была суфражисткой, а потом посвятила себя Женскому христианскому союзу трезвости. Однако после акта Волстеда она не помешала супругу заполнить подвал солидными запасами вина и крепких напитков, за десять лет уменьшившимися, но вовсе не исчерпанными. Миссис Фэи возражала в основном против пьянства чужих мужей, да и в любом случае попытки идти наперекор мистеру Фэи, как правило, оставались бесполезным раздражителем, не приносившим радости никому.
Но сперва, в тот теплый июльский день, Джейми нарисовал Сару, еще незнакомку. Когда он закончил, подруги пришли в восторг.
– Просто ты, Сара! – заверещала любительница леденцов, чье имя оказалось Хейзел. – Вся твоя суть. Мадонна парка Вудленд.
– Почти невероятно. – И светловолосая, Глория, пристально, почти с неодобрением посмотрела на Джейми: – Как тебе удалось?
– У меня была хорошая модель, – ответил тот, сильно покраснев.
– Вот как! – воскликнула Глория.
То, что он испытывал, смотря на Сару, слишком захватывало, и он не хотел заканчивать рисунок. Сара, пока позировала, говорила немного, хотя время от времени реагировала на добродушные шутки подруг. Когда Джейми отдал ей выдранный лист, она положила его на колени и принялась изучать с нескрываемым любопытством.
– У тебя талант, – заметила она.
У нее был прямой взгляд, голос более низкий, чем он ожидал, и более властный. Он принял ее молчаливость за робость – нелепое предположение, учитывая, что сам он тоже молчаливый, однако отнюдь не робкий. Ему захотелось поправить рисунок, который вдруг показался сентиментальным, слишком сладким. Хейзел подобрала точное слово: Мадонна. Смиренная, вызывающая благоговение.
– Рисунок не совсем точный, – сказал он.
– Может быть, чуточку слишком добр. Но очень хорош.
От отвратительного огорчения Джейми покраснел еще больше. Он хотел, чтобы Сара назвала портрет необыкновенным, сочла, что его автор необычайно проницателен.
– Отец Сары коллекционирует предметы искусства, – вставила Хейзел, – так что она в курсе. А одна из сестер изучает искусство в Вашингтонском университете…
– Историю искусств, – уточнила Сара.
– …В общем, ты должен знать, наша Сара никогда не хвалит попусту. Иногда даже кажется, она тебя не замечает. Зато когда говорит что-нибудь хорошее, можешь считать это чистой правдой.
– Зачем нужны пустые похвалы? – пожала плечами Сара.
– Да затем, что они приятны! – воскликнула Хейзел.
Двум остальным девушкам не терпелось дождаться своей очереди оказаться под волшебным карандашом Джейми, и, хотя они остались довольны и восхищались рисунками, портрет Сары вышел намного лучше.
– Ты должен их нам подписать, – заявила Глория. – Когда станешь знаменитым, мы будем хвастаться твоими ранними работами. Заодно Сара узнает, как тебя зовут.
Он, опять покраснев, подчинился.
– Джейми Грейвз, – прочла Глория. – Ты здесь часто? Если наши друзья обзавидуются и тоже потребуют портретов?
– Временами, – ответил Джейми, а затем, хотя на следующий день собирался испытать удачу в Парке отдыха, с легкой вспышкой надежды добавил: – Завтра буду.
На прощание Хейзел стиснула ему руку:
– Очень приятно было с тобой познакомиться.
Две остальные последовали ее примеру. Джейми хотелось навсегда удержать прохладную, нежную руку Сары.
И только когда они ушли, он понял, что девушки не заплатили.
Джейми провел унылую ночь, лежа без сна на дрянном матрасе в своей безрадостной каморке и слушая, как сожители внизу буянят все громче. Он знал, рано или поздно дойдет до драки, хозяйка в ночной рубашке, размахивая утюгом, ее остановит, и только после этого, к рассвету, наступит тишина. Он больше никогда не увидит Сару, поскольку она ведет жизнь, которая никак не пересекается с его жизнью, что намного хуже, чем лишиться семидесяти пяти центов, но деньги все же могли послужить некоторым утешением. Хотя в парке оставалось еще много народу, он собрал вещи, униженный, злой на себя. Если бы он мог пригласить Сару покататься на чертовом колесе, прогуляться по берегу! Девушки ведь нарочно удрали? Наверное, отошли и смеются над ним, бросив портреты в ближайшую урну. Даже вспомни он вовремя про деньги, Джейми не был уверен, что у него достало бы духу потребовать их или уронить себя в глазах заказчиц.
Когда буйство внизу достигло сумбурного крещендо, он решил с первыми лучами солнца отправиться на вокзал. У него хватало денег на билет домой, а вот сил еще раз прыгать с товарного поезда уже не осталось. Приключения уже не манили его. Он никому не доказал ничего, кроме собственной никчемности.
Хозяйка уняла потасовку раньше обычного, и все стихло еще затемно. Джейми не мог сопротивляться сну. Проснулся он днем – снова солнечным и голубым. Над горизонтом сверкала вершина Рейнира. Может, все-таки сходить в Вудленд, как он обещал девушкам? Может, они догадались о своем промахе? А на поезд можно сесть попозже, вечером, сегодня же.
По дороге к трамваю он остановился у нарядной дорогой пекарни, на которую всегда глазел, но куда ни разу не заходил, и купил блестящее шоколадное пирожное. Если уж последний день, надо порадоваться. В парке первыми его клиентами стали мамаша с близнецами, мальчиком и девочкой пяти лет. Дети сидели очень тихо, строго, как миниатюрные промышленные магнаты. Он подумал, не сказать ли мамаше о своей сестре-близняшке, но решил, что не вынесет неизбежных расспросов. Они дружат? Дружили. Но все-таки не были особенно близки? Он ни разу не написал домой. И представления не имел, чем занимается Мэриен и какие там темные сделки заключила она с Баркли Маккуином.
Через несколько часов, уже собираясь насовсем оставить Сиэтл и почти любуясь мыслью о долгой, полной саможалений дороге, он увидел Сару Фэи, торопливо идущую по дорожке у озера.
– Прости, ах, прости, мы не заплатили, – задыхаясь, сказала она. – Глория иногда забывает, что сама же предлагает,
