а мы были в таком восторге от наших изображений, что про все остальное забыли. Поняли только потом и пришли в совершенный ужас. Вот. – И Сара протянула ему сложенный доллар.
Он помялся:
– Я не хочу брать.
– Почему? Разумеется, ты должен взять.
– Но я бы хотел попросить тебя прогуляться со мной, а после того как возьму доллар, тебе это может показаться странным.
Ее рука чуть опустилась.
– Прогуляться?
– По озеру. Если не найдем тем для разговора, повернешь обратно.
* * *
Они неторопливо пошли по берегу Зеленого озера. Сара спросила, сколько ему лет. Она была на три месяца старше, ей уже исполнилось семнадцать. Джейми спросил, как она познакомилась с Глорией и Хейзел, и Сара ответила, что знает их всю жизнь. Их матери раньше дружили.
– А у тебя нет таких друзей? – спросила она. – С которыми ты играл еще в подгузниках?
– Может, зачтется Калеб, хотя сомневаюсь, чтобы у него когда-нибудь были подгузники. Он живет неподалеку, и мы случайно напоролись друг на друга, он, я и моя сестра. Его мать не дружила с моей. Даже я ее не знал.
– Что ты хочешь сказать? Что с ней случилось? О! – Она остановилась и прикрыла рот рукой. – Прости. Я ужасно любопытная. Если не хочешь, можешь не рассказывать.
– Да нет, все в порядке.
И Джейми постарался, как мог, рассказать историю своей семьи. Он не привык распинаться о себе, и, когда проскакивал или обходил что-то, Сара вытаскивала из него подробности. Рассказывая, он понял, как мало говорил с кем-то после отъезда из Миссулы. В новом городе безвестность приучала к молчанию.
Сара слушала, склонив голову в его сторону и опустив ресницы, как и в первый раз, когда он ее увидел. Она слышала про «Джозефину Этерну» и считала, его отец совершенно правильно сел в спасательную лодку, но жестоко было приезжать в Монтану, если он хотел сразу уехать. Она спросила, как это – иметь близнеца, и какая Мэриен (он рассказал о полетах, правда, не упомянул Баркли Маккуина). Сара хотела, чтобы он описал ей и своих собак, и школу, и Уоллеса. Значит, Уоллес научил его быть художником? Нет, ответил Джейми. Не совсем. В детстве Уоллес вроде радовался его рисункам, хвалил их, но потом расхолаживал, стал относиться даже как-то презрительно.
– Может, он начал видеть в тебе соперника? – спросила Сара, и Джейми испытал глубокую благодарность: она высказала мысль, которую он долго пытался отогнать.
Однако, не вдаваясь в подробности пьянства, карточных игр, не выпячивая обиду, пропитавшую Уоллеса наряду со спиртным, сказал только:
– Не понимаю почему. Он очень хороший художник.
Джейми рассказал про тот вечер, когда решил уехать, как сидел на полу на кухне, а вокруг возились собаки; он попрощался с каждой, а потом выскользнул с кухни и в темноте пошел к железной дороге. Как бежал вдоль первого поезда, идущего на запад, ухватился за железо, почувствовав устрашающую тяжесть поезда, его неукротимую тягу. Какое-то время лежал на черном от угля дне пустого товарного вагона с открытым верхом, вместо подушки подложив под голову рюкзак, глядя на звезды, трепеща от радости и ужаса и периодически под задымленный свист оказываясь в туннеле, как будто его глотал дракон.
– Страшно было? – спросила Сара.
– Очень.
На рассвете, где-то в Айдахо, он проснулся от резкой боли в голени, удара дубинкой железнодорожного легавого.
– Тебе повезло, – усмехнулся тот. – Иногда они не смотрят, прежде чем засыпать уголь.
Полицейский порылся у него в рюкзаке, из тощего рулончика свернутых купюр вытащил пять долларов и велел идти по шпалам из города, уточнив, что Джейми должен быть ему благодарен. Он и был благодарен. До наступления ночи прятался в кустах, а потом вскочил на поезд, который довез его до Спокана. Там бродяги показали ему поезд до Сиэтла, дали совет насчет туннеля и как проверять скорость.
– Ты здесь кого-нибудь знал? – спросила Сара. – Поэтому приехал сюда?
Они уже обошли озеро и присели в тени на ящики из-под яблок. Он смущенно поделился с ней своим неясным планом обойти доки в поисках отца.
– И что, если бы ты нашел его?
– Хороший вопрос. Честно говоря, не знаю.
– А ты уверен, что действительно хочешь его найти?
– Думаю, да. Ведь не просто так я еще мучаюсь.
Правда, Джейми никогда толком не знал, как представить встречу после первой вспышки узнавания.
– Хоть он не подал ни единого знака, что хочет найтись? – Сара говорила дружелюбно, твердо, немного наставительно, с некоторым любопытством.
– Я думаю, он должен мне… – Джейми не мог придумать, как закончить. – Разговор.
– А если он какой-нибудь ужасный? Или ненормальный?
– Думаю, я попытался бы помочь ему.
– Может быть, ты не столько хочешь узнать, где твой отец, сколько не хочешь не знать.
– Не вижу особой разницы, – задумчиво ответил Джейми.
На длинном лице появилась легкая улыбка сожаления. Джейми опять захотелось ее нарисовать. Но не Мадонну, а человека, переодетого в Мадонну.
– Тогда, надеюсь, ты его найдешь. Не могу представить себе жизни без отца. Он центр всего. Мы с девочками считаем себя оторвами, раз самостоятельно шатаемся по городу, но на самом деле донельзя изнеженные. Мне позволили чуточку свободы, только потому что я младшая и родителям нужно было немного расслабиться, а может, они просто устали.
– Младшая из скольких?
– Из пяти.
До Джейми дошло: ему настолько приятно внимание Сары, он так счастлив опять говорить с кем-то, кто его знает, пусть и несколько часов, что не удосужился ничего расспросить.
– Ты обвела меня вокруг пальца и заставила все время рассказывать о себе, – сказал он. – Теперь ты. Пожалуйста, с самого начала.
– Вокруг пальца? – Сара посмотрела на тоненькие серебряные часики на запястье. – К сожалению, мне надо домой. У меня будут большие неприятности, если я начну рассказывать тебе историю своей жизни, хотя после твоей она покажется очень скучной. – Она встала. – Мы можем еще встретиться?
Пытаясь сдержать восторг, Джейми ответил:
– Обязаны. Иначе я не прощу себе, что тарахтел без умолку.
Она пообещала прийти на следующий день.
* * *
Ночь он провел в горячке. Ему болезненно хотелось целовать Сару, чувствовать, как ее тонкий торс прижимается к его телу. Казалось, он душу готов продать, только бы увидеть ее без одежды. Ему хотелось, хоть и с легким привкусом стыда, заняться с ней тем, чем так давно чужой дядя занимался с Джильдой, придавить ее собой, выкапывать, раскапывать, бороздить. А больше всего ему хотелось, чтобы она тоже этого хотела.
Когда грязный рассвет высветил окно, он взял папку бумаги и принялся бешено рисовать. Сара до пояса, с обнаженной грудью. Обнаженная Сара – лежит, закинув руки за голову и застенчиво скрестив ноги. Сара с раздвинутыми ногами, между ними тень, прикрывающая его незнание.
Во время второй встречи, когда они гуляли вдоль озера, ему пришлось силой отгонять эротические видения. Ее близость, голые предплечья, дух лаванды туманили сознание, но он заставлял себя слушать, отплатить тем же вниманием, которое она уделила ему.
Она рассказала о брате и сестрах, о родителях, о бобтейле Джаспере. Мать была человеком страстным, с политическими убеждениями, хотя, по мнению Сары, одновременно слишком подчинялась отцу, предпринимателю, бывшему то весельчаком, то тираном, который терпел занятия своей жены до тех пор, пока она не докучала ему разговорами о них. Сама Сара тоже собиралась поступать в Вашингтонский университет, как и сестры, хотя, если бы решала она, уехала бы куда-нибудь подальше, например в Уэллсли или Рэдклиф. («А разве решаешь не ты?» – спросил Джейми. Сара рассмеялась и ответила, она, дескать, вообще ничего не решает.) Она упомянула, что показала свой портрет отцу-коллекционеру, как и говорила Хейзел.
– Наверное, отец стесняется своего происхождения. И искусство для него один из способов показать, каким он стал культурным. Не хочу, чтобы прозвучало несерьезно. Отец по-настоящему любит искусство и очень эрудирован. Я спросила, слышал ли он о твоем дяде, и, знаешь, да. Возможно, у нас даже есть его работы.
– Вряд ли.
Но тут Джейми сообразил, что представления не имеет, какими путями могли разойтись картины Уоллеса.
– Отец практически уверен. И велел мне пригласить тебя посмотреть их.
