прокашлялся. – Мне нужно, чтобы кто-то помог мне составить каталог. – Он обвел рукой стены, лоскутное одеяло искусства. – Все на стенах, все на чердаке, все в подвале. Много, а еще полная кладовка у меня в конторе. Должен сказать, большинство работ не подписаны. У меня целые коробки счетов и старых аукционных каталогов, что-то поможет тебе разобраться. Но предупреждаю, там сплошная неразбериха, – он указал на конторку. – Как видишь, особых организационных талантов у меня нет. Нужен всего-навсего большой список, но задача для Геркулеса. Я лишь хочу знать, чем владею. Произвести учет. Мне не важно, как ты поведешь дело, только из университета могут прийти посмотреть, поэтому откладывай все, что, на твой взгляд, представляет какую-то ценность. Сестра Сары Нора изучает историю искусств. Я думал, она с удовольствием возьмется, но ей оказалось интереснее провести лето в Европе. Я буду платить тебе три доллара в день, пять дней в неделю. С девяти до пяти. Кухарка позаботится, чтобы ты не остался без обеда. Ну как?
– Потрясающе, сэр. Благодарю вас.
Мистер Фэи махнул на дверь:
– Тогда идите. И не делай такое счастливое лицо. Работа немыслимая.
– До завтра, сэр.
– Нет, мы не увидимся. Я буду на работе. Оставляю тебя на милость женщин. – Когда Джейми открыл дверь Саре, мистер Фэи окликнул: – Портретист!
Джейми обернулся.
Хозяин стоял перед конторкой, засунув руки в карманы.
– Что ты думаешь о моей коллекции? Ведь она чего-то стоит?
– Она волшебна, – искренне ответил Джейми.
– Волшебна. – Мистер Фэи кивнул: – Верно. Поразительно, что можно купить за кусок говядины. – Он усмехнулся и жестом отпустил их.
* * *
Бойни, объяснила Сара, когда они шли обратно. Полдюжины. Рогатый скот и свиньи. А еще птицекомбинаты и кожевенные заводы или доли в них. А еще производство удобрений, клея, свечей, масел и косметики. Депрессия, конечно, нанесла удар по бизнесу, но не такой сильный, как можно было ожидать. Отец продавал товары, нужные людям, даже если они изыскивали возможности поменьше нуждаться во всем.
У выхода она улыбнулась свободнее, чем давеча, и выразила удовольствие тем, что Джейми взялся за работу. Элис тоже сбежала по лестнице с ним проститься, настойчиво напомнив, чтобы в следующий раз он не забыл рисовальные принадлежности. Джейми обещал, с улыбкой помахал сестрам и, пройдя мимо фигурно подстриженных кустов, пустился в обратный путь к своему пансиону, вниз, потом опять вверх. Улицы сжимались вокруг него обычностью, затем нищетой.
Он думал, что, когда они с Сарой гуляли у озера, он, несомненно, как-то выдал свои чувства к животным, тяжесть своей боли из-за них. А даже если нет, ему думалось, она должна была догадаться. А вообще-то Джейми считал, Сара обязана думать так же.
Не смея себе признаться, он уже начал воображать, что найдет возможность поступить в университет Вашингтона вместе с Сарой, станет в Сиэтле настоящим художником, молодым мужем, возвращающимся в симпатичный, солнечный дом и целующий жену и ребенка. Мысль о собственной семье являлась самой экстравагантной и заманчивой из всех являвшихся ему, а теперь?.. Запятнано, порушено.
А может, в нем живут какие-то самые первые воспоминания о кораблекрушении «Джозефины», со временем трансформировавшиеся в безмерный ужас при мысли о страхе, беспомощности, массовой гибели? Хотя он не считал свой ужас таким уж огромным. Как вообще ужас может быть слишком большим? И все же это несоразмерно, ведь большинству людей, судя по всему, не доставляли никаких хлопот мысли о происхождении поедаемого ими мяса, о брошенных в трудные времена тощих собаках повсюду, которые, скорее всего, умрут от голода или их подберет и прирежет какой-нибудь живодер. Почему он не может примириться? Мир не собирается меняться. Джейми было бы легче жить, если бы он просто мог забыть.
Он не пошел на ужин и, когда вечер окрасил окно в пурпурный цвет, лег на кровать в своем пансионе.
Он любил Калеба, а Калеб убивал животных. Однако охота причиняла Джейми меньше боли, чем забой. Охота – когда схлестываются две жизни, а не одна загоняет другую и уничтожает.
Но Сара не из тех, кто вспарывает глотки. Осуждать ее несправедливо. Ему претила мысль, что он будет получать от ее отца кровавые деньги, но, может, и неплохо освободить такого человека от малой толики его избыточного состояния. (Очень малой.) К тому же Джейми пообещал себе тратить деньги на что-нибудь хорошее. Покупать еду для бродячих собак. Да, именно так. И вообще он попытается отогнать мысли о бойнях.
* * *
То, что ему нравилось в доме Херефорд, служило одновременно и облегчением, и поводом для самообвинений. Первое и самое главное – Сара. Она вела себя неожиданно, не по правилам, поднималась с ним на чердак (он решил начать с чердака), помогала перебирать пыльные папки, соотнося неразборчивые счета с разрозненными рисунками и картинами. Его восторг после первых прогулок по мере растущих свидетельств того, что она не видит ничего дурного в бизнесе отца, несколько ослаб, но его по-прежнему тянуло к Саре. Она не кокетничала, напротив, была внимательна, сосредоточенна и педантична. Судя по всему, ей доставляло удовольствие наводить порядок. Он не мог отважиться на пробный поцелуй.
Элис ждала его утром в первый понедельник, уверенная, что прежде всего остального он примется ее рисовать.
– Пойдем на улицу, там свет, – заявила она.
Элис сидела под вишневым деревом, обхватив руками колено, и словно пыталась подавить улыбку. Когда Джейми работал, по газону неторопливо прошла высокая женщина в юбке и кофте, за ней плелся Джаспер.
– Портретист за работой! – воскликнула миссис Фэи голосом еще более низким и богатым, чем у Сары.
Джейми неловко поднялся. Она протянула ему руку. Портрет Сарджента сохранил сходство, хотя модель и стала старше. Прямые волосы коротко подстрижены, лицо без макияжа светилось веселым умом.
– Дай-ка посмотреть, – потребовала миссис Фэи, протянув руку за рисунком, который Джейми, инстинктивно защищаясь, прижал к груди, а когда он показал, воскликнула: – Это же чудесно! Впрочем, чего удивляться. Портрет Сары замечательный, но здесь… целая картина. Я обрамлю и то и другое.
– Мама, ты не думаешь, что он должен нарисовать Джаспера? – спросила Элис.
– Конечно. И Пенелопу с ребенком. – Миссис Фэи вернула рисунок Джейми. – Пенелопа – моя старшая дочь. У нее недавно родился ребенок. Я бы хотела просить вас нарисовать еще сына и четвертую дочь, чтобы у меня был полный комплект, но они разъехались.
– А ты? – спросила Элис из-под дерева.
– Что я?
– Тебя Джейми тоже должен нарисовать. Посмотрим, как он выдержит сравнение с Сарджентом.
– Думаю, сравнение не порадует, – сказал Джейми.
Миссис Фэи подняла брови:
– Не порадует вас? Или меня?
– Меня! – воскликнул Джейми. – Разумеется, меня. Я имел в виду… Я был бы счастлив попробовать, если вам угодно.
– Отлично, – весело откликнулась миссис Фэи. – Тогда и попробуешь.
* * *
Июль сменился августом.
Джейми продвинулся с каталогом, но для половины лета работа оказалась слишком объемной. И все-таки он трудился, разбирал, описывал как мог. Изучение такого количества рисунков и картин уже являлось образованием. Он внимательно рассматривал каждую работу, думал, что художнику удалось, в сравнении с тем, чего он мог хотеть. Большинство холстов казались в лучшем случае посредственными. («Наибольшее удовольствие мой муж получает, складывая свои сокровища, – сказала как-то миссис Фэи. – Удовольствие в их количестве, а также в обладании».) Но в собрании имелось и много хороших работ, и не так уж мало выдающихся. Как ему велели, Джейми откладывал в сторону все отзывавшееся в душе, включив туда и десяток неатрибутированных маленьких акварелей, которые нашел в плоской, перевязанной ленточкой коробке. Волны цвета: вихри серого, синего, ленты ярко-оранжевого, зеленого. Хотя нельзя было точно сказать, что на них изображено, Джейми не сомневался, это море. На обороте нацарапано что-то неразборчивое, возможно, подпись. Ожидая университетского специалиста, Джейми почти надеялся, тот назовет акварели мусором. Тогда он мог бы набраться смелости и попросить их себе.
Вечерами, по дороге домой, он покупал банки с языком или рубленым мясом и овощами, вчерашний хлеб, все дешевое и кормил бродячих собак. Иногда делал с них наброски, всего
