– Борь, Борь, ты чего? – залепетала жена.
– Взгрустнулось.
– Не грусти, ты чего?.. Скоро физиотерапевт придет, а ты пьяный…
– Не волнуйся, собирайся на работу, я сейчас оклемаюсь.
Холостяцкая жизнь была очень долгой, от нее у Бориса Антоновича остались специальные похмельные средства – в морозилке в пластиковых коробочках стоял куриный бульон с лавровым листом и горошинами черного перца. Пока микроволновка превращала кусок льда в оздоровительный напиток, он развел две таблетки алка-зельцера. Затем выпил бульон, следом – стакан жирного кефира… Контрастный душ окончательно вернул его к жизни. Он долго стоял под тугой струей воды, делая ее то горячее, то холоднее… Как ушла супруга, он не слышал. На кухне остался недопитый кофе, он сделал несколько глотков. В голове остался легкий шумок, но на это уже не стоило обращать внимание.
Борис Антонович открыл дверь туалета. Сейчас выйдет остаток яда и станет совсем хорошо. Как ЭТО случилось, откуда вдруг появились Фобос и Деймос, он так и не понял. Полиглот хренов – дал же доктор Клетцер специальную брошюрку для информации – как и что делать во всех жизненных ситуациях после операции. Почему не прочел? Если родился несчастным, вступил в жизнь уже ущербным, с чего это вдруг жизнь должна измениться и принести тебе радость? Разве может любовь заменить здоровье? Без него блекнут краски жизни. Суровый характер формируется с детства от непереносимой физической боли, насмешек окружающих, нехватки отцовской любви и отсутствия интереса со стороны девочек. Такая судьба – нести свой крест…
Борис Антонович резко встал. В позвоночнике вдруг что-то щелкнуло, он четко отметил, что именно щелкнуло, и сумасшедшая, адская боль пронзила его спину. Боль была такой чудовищной, что он даже в первые мгновения не заметил, что больше не чувствует ног. Они перестали его держать, и он бы упал, если бы не ухватился руками за стиральную машину. Боль так же мгновенно исчезла, как и появилась, но ног он не чувствовал. Он сполз на пол, сел на холодный кафель голым задом и уставился на свои ступни. «Сейчас я попробую пошевелить пальцами. Они должны шевелиться», – подумал он. Но пальцы не шевелились. Это были словно не его, чужие пальцы. Борис Антонович схватился за дверной косяк и стал тянуть свое тело в коридор. Тело было грузное, слушалось плохо, и рукам было тяжело. Вспомнился один из любимых фильмов детства «Последний дюйм». Искусство слишком далеко от жизни, все, как правило, заканчивается хэппи-эндом. На деле все бывает наоборот. Наконец он добрался до телефона, набрал номер Ивана Анатольевича.
– Что тебе, быстро, у меня прием! – заорал тот в трубку.
– Я ног не чувствую… – тихо сказал Борис Антонович.
– Что? Не понял! Говори громче – что́ не чувствуешь?
– Ног не чувствую! Ноги отнялись! Конец мне!
В трубке возникла секундная пауза.
– Вызывай «скорую» и ветром ко мне! Нет, что я говорю! Я сейчас пришлю свою «скорую»! Жди! Дверь сможешь открыть?
– Смогу! – крикнул Борис Антонович и бросил трубку.
Теперь задачей было натянуть штаны. Справился. Так, а вдруг его сейчас на операционный стол? А он выдул бутылку виски! Алкоголь и наркоз несовместимы. Так и сдохнешь под наркозом… «Ну и пусть, – подумал он. – Всем только легче станет…» Дотащился до стола, вынул из ящика паспорт и какие-то деньги – на всякий случай. Взял ключи, пополз к двери открывать заранее.
Вскоре раздался звонок.
– Не заперто! – крикнул он.
В квартиру вошли два крепких санитара с каталкой.
– Мы в курсе, говорить ничего не надо. Так, взяли!
Его подняли с пола и положили на каталку. Санитар покатил ее к лифту. Борис Антонович дал второму санитару ключи, тот закрыл дверь.
В машине он занимался аутотренингом – не хотел раскисать перед врачом. Правда, с другой стороны, хорохориться тоже не имело смысла. Скажет – резать, значит, без всякого Клетцера на операционный стол. Эх, Клетцер, Клетцер, а еще – один из лучших в мире… Семь тысяч евро пришли обратно на счет, пожалуйста…
– Я не знаю, что с тобой, – сказал Иван Анатольевич. – Нужно сделать МРТ. Не хочу пугать, но тебя может полностью парализовать. Скажи, руки не немеют?
– Немеют, – подтвердил Борис Антонович. – Пальцы на правой руке немеют.
– Давно? Я спрашиваю, давно?
– Да минут пятнадцать.
– Срочно на МРТ! Срочно!
Борис Антонович все еще лежал на той же каталке – вдруг сразу в операционную везти, так зачем с места на место перекладывать?
Знакомое жужжание того же аппарата, в голове бьется беспокойная мысль – парализует? А как работать? Нет, что там работать – как жить?
Снимок Иван Анатольевич рассматривал недолго.
– Клетцера ругаешь?
– Да так, упомянул в сердцах разок, а что?
– Клетцер тут ни при чем. У тебя вторая грыжа отвалилась.
– Как это – отвалилась?!
– Как грыжи межпозвоночные отваливаются! Высохла и отвалилась! Только не до конца, болтается еще. Теперь давит на нервный столб! Вот ты и не чувствуешь ног.
– А она, это… Дальше не провалится?
– Ну вот еще! Придумал… Не провалится! Вырежем ее к чертям…
– Так режь, чего ждать?
– Вот умник, а? Ребятки, везите его в четвертую палату и попросите медсестру дать ему успокоительное. Переночуешь в отделении, а я пока свяжусь с Барковым и Клетцером, будем решать, что с тобой делать. На ночь снотворное прими, ну а утро вечера мудренее.
– Вань, – прошептал Борис Антонович.
Врач наклонился к нему.
– А член у меня стоять будет?
– Нет, вы только посмотрите, кто о чем, а козел о капусте! Я зайду вечером, потолкуем. Я тебе сколько лет назад про операцию на позвоночнике говорил? Я тебе сколько раз на аппарате Елизарова предлагал ногу вытянуть? А ты мне: «Я человек духа, меня внешнее уродство не волнует, я живу богатой внутренней жизнью! А теперь запаниковал, что хрен стоять не будет! Не об этом думать надо, дорогой, не об этом…
В одноместной палате Бориса Антоновича с каталки переложили на кровать. Чисто, стерильно, водичка, устройство для капельницы. Но все же не Берлин. Подумал плохо о Клетцере, икается теперь хорошему человеку. А почему сразу две грыжи не вырезал? Чикчик лазером… В наших трамваях в инвалидном кресле не поездишь. И Наташа вдруг станет няней-сиделкой. Борис Антонович громко рассмеялся. Вошедшая в этот момент в палату медсестра взглянула на него без удивления – утром у человека парализовало часть тела, вот и сходит с ума постепенно. Сам с собой разговаривает, сам своим шуткам смеется… Она протянула ему две пилюли и ушла. В голове зашумело – стали выстраиваться фразы: «Согласно гипотезе Маргенау, индивидуальное сознание можно уподобить полю вероятностей в пространстве Фока, определяемом как прямая сумма пространств Гилберта. В принципе это пространство может быть выстроено, исходя из элементарных электронных событий на синаптическом уровне. В этом случае нормальное поведение согласуется с упругими деформациями поля, а свободное деяние – с разрывом поля; однако неясно, в какой топологии? Нет никакой гарантии, что естественная топология Гилбертовых пространств позволяет рассчитывать на регистрацию свободного акта; нет даже уверенности в том, что сегодня возможна постановка этой проблемы иначе, нежели в сугубо метафорической форме…» Борис Антонович помотал головой: «Не хочу Уэльбека. Хочу фильм по комиксам – чтобы хэппи-энд, чтобы „наши“ победили. Чтобы меня паук укусил – и я стал суперменом. Что мне сделают врачи? Как у Иэна Макьюэна: „Они могут контролировать твой распад, но не могут его предотвратить“. Так держись от них подальше, сам следи за своей деградацией, а когда уже не сможешь работать или жить с достоинством, кончай с этим сам».
Дверь палаты со стуком распахнулась, в помещение влетел встревоженный Саша.
– Живой? – с порога поинтересовался он.
– Как видишь. Проходи. Иван тут вспомнил, что давно предлагал сделать из меня хирургическим путем здорового человека. Я же Ницше никогда не увлекался, на хрена я ему про какую-то там силу духа говорил? Может, у меня давно, скажем так, не все дома?
– У меня есть ответ. – Запыхавшийся Шурик пододвинул табурет и сел. – Раньше ты был более-менее здоровым человеком и считал, что занимаешься нужным делом. А когда не взяли твой перевод Жозе Сарамаго, ты сломался. Хотя, конечно, он был лучшим, но решили иначе, сам знаешь – рука руку моет. Не был бы идиотом, остался в Москве, уже готовился бы стать академиком. А в Ебурге не наукой в девяностых, а скупкой цветных металлов надо было заниматься. Тебя по старой памяти Иван Анатольевич терпит, и я какую-то ответственность, сам не знаю, почему – из-под танка ты меня не вытаскивал, грудью от пули не заслонял – чувствую. Больше ты в этом мире никому не нужен. Если умрешь, на твои похороны придут два человека – Иван и я. Все.
– А соседка Раиса Степановна? Очень милая женщина. Я по ее просьбе в подъезде на нашем этаже цветы поливаю…
