– Вам надо вместе… всем… всем… – забормотал Виктор. – Иначе глупо будет. Вы вместе, а у вас война. Это так у меня с женой. Вроде вместе, а вроде воюем.
– Разведись, – посоветовал бас.
– Дочь у меня.
– Дочь у него, – проблеял некто лохматый, в вельветовом пиджаке.
– И люблю я ее, – добавил Виктор так, что было понятно: о жене. – Люблю, прощаю. Со стороны если поглядеть – завидная пара.
В бочке что-то лопнуло с живым икотным звуком, дым заклубился выше и стал растекаться, темный и едкий, кусая за ноздри и царапая глаза.
– А ты ее убедить не пробовал? – Круглый встал: узкая сухая доска наперевес, криво торчащий ржавый коготь гвоздя.
Виктор не ответил. Он заметил, что вокруг лежали еще доски, вероятно, выломанные из какого-то забора, в облупившейся серой краске.
Круглый ловко сунул доску в бочку и отпрянул.
– Государство, церковь, семья, – откликнулся кто-то с другой стороны бочки.
– Как? – переспросил Виктор.
– Не нужна твоя семья, – объяснил бас.
– Моя? – Виктор сделал обеими руками хватательное движение, словно пытаясь вырвать по булыжнику.
– Вопрос, между прочим, дискуссионный, – встряхнулся лохматый.
– И моя не нужна, хоть я женат, и твоя, – поспешил с ответом круглый, усаживаясь рядом. – Миллионы семей отомрут. Всё государство – лишнее. Без власти проще будет. Собственность – это зло.
– Свобода тебе нужна и жене твоей, – бас наступал.
– Хороший левак укрепляет брак, – гоготнул пацан с гребнем. Его ирокез, кажется, был крашен зеленкой.
Круглый, хихикая, качнул воздушным шаром головы вбок и вверх, указывая куда-то. Виктор взглядом проплыл над брусчаткой и уткнулся в деревья сквера, желтевшие листьями. Между тополей стоял одинокий клен с более крупной и более густой листвой.
– Как это? – его пронзила догадка. – Все со всеми будут спать? – Он шлепнул ладонью по булыжнику. Шлепнул еще. Шлепки звучали нежно. – Может, вы и так, но меня не переделать. Ну вот, допустим, сейчас до женитьбы все кувыркаются. И никто слова не скажет. Мол, так и надо. А пятнадцать лет назад? Да всё по-другому было. Я считал, и не я один: если замуж выходишь – честной выходи…
Над бочкой вспорхнуло гневное пламя, и ворох искр прилетел ему на колени.
Виктор вскрикнул, вскочил, затанцевал, стряхивая жгучие алые земляничины и суетливо охлопывая себя по ногам. Постоял, изучая брюки. Усталость развеялась вместе с легким дымком, который шел от его коленей, как от грибов “дедушкин табак”.
– Так, ладно, не писай в рюмку, – пробормотал он девиз из детства, обращаясь к себе, отвесил общий щедрый поклон анархистам, бочке, памятнику героям 1905 года и пошел от них, не оборачиваясь.
На ходу он услышал многоголосое восклицание. Повернувшись, увидел, что в глубине сквера выстроилась какая-то шеренга. Он приблизился: это был небольшой строй человек из тридцати в черных куртках с красно-белыми нашивками и повязками на рукавах. В сторонке кучковались женщины, которые тревожно жужжали между собой:
– Молоденький, скажи, Мила?
– Они его Петрович называют.
– Воевал…
– Где, где?
– В Сербии!
– Баркашов?
– Баркашов!
Коренастый мужчина расхаживал перед строем с коротким автоматом.
– Мы здесь, братцы, не за депутатов, их кресла и “Волги”. – У него был немного расслабленный, как бы талый голос. – Мы сюда пришли за русских. Если победят демократы, умрут миллионы русских, а на наше место приедут миллионы нерусских.
Он был в темной кожанке, с русыми усами, серыми холодными глазами. От виска по скуле винными каплями тянулись родимые пятна.
– Россия без русских – это не Россия! – Он перехватил автомат левой рукой и небрежно выбросил перед собой правую: – Слава России!
– Слава России! – ухнули голоса, руки взметнулись и замерли, точно бы провода под током.
Виктор вернулся на площадь.
Одиночки и пары слонялись от костров и палаток к стеклянным стенам и обратно. Толкучка сохранялась у подъездов возле нескольких депутатов и стола с записью в добровольцы.
Он подошел к центру площади, где собралась внушительная группа слушателей. Немного раздвинув ветхих старичка и старушку, словно шторы, он заглянул внутрь круга. На гладком, очищенном от коры бревне сидел мужчина в белой рубахе и красной безрукавке и держал руки над вялым костерком. У него был мясистый рот с блестящей нижней губой, синели глаза, на лоб спадала желтоватая челка. Он о чем-то хрипло говорил, обаятельно гримасничая, пальцы его подрагивали над огнем, на правой руке странно кривые. “Переломали. Похищение”, – вспомнил Виктор, вновь признавая Анпилова. Асфальт был содран, здесь же торчала туристская палатка цвета хаки.
– Мы за советскую власть, но повторяю: эти господа депутаты нам не союзники, а попутчики. Это они посадили нам на хребтину Ельцина и должность президента ввели, это они придумали поганую независимость России и праздник поганый, это они одобрили сговор в Беловежье. Помните, мы сами их разогнать хотели? Поход на Белый дом. Декабрь девяносто второго. – Он повел глазами, вытягивая шею.
– Помним, помним… – раздались голоса.
– Как не помнить, Виктор Иванович, – наклонилась пожилая сухощавая женщина в защитных пилотке и гимнастерке, зазвенели ее ордена. – Виктор Иванович!
– Аюшки!
– Ты бы одевался капитальнее. Простудишься, куда мы без тебя?
– Виктор Иванович, нате поешьте… Теплая, не горячая, – мелодично известила девица, протягивая на ладони разломленную картофелину. Виктор сразу вспомнил ее темные косицы, которые видел у музея Ленина после поминок. – На соседнем костре испекли вместе с Пичушкиным. Уже соленая!
– Что, и Пичушкина запекли? – Анпилов широко улыбнулся.
– Нет, Пичушкин мне помогал просто, – девица искренне смешалась.
Анпилов взял клубень, похожий на камень, задержав руку девицы в своей, и Виктор увидел черный маникюр ноготков.
– Виктор Иванович, не надо тебе соль, вредно же! – подала ревнивый голос нарумяненная и красногубая старуха с сиреневыми кудрями.
Анпилов повернулся к ней, не гася улыбки:
– Не могу я без соли! Ну хоть убей! Товарищи родненькие, давайте лучше споем! Санек, ты где?
На край бревна резво присел, сжимая гитару, юноша с золотистыми космами и решительным вздернутым носом.
– Команданте Че Гевара… – подмигнул Анпилов синим, еще ярче заискрившим глазом. – Не выучил еще? – И хрипловато раздельно напел:
Десде ла историка алтураДоне эл сол де ту бравура…
Юноша смущенно зачесал нос.
– А “Куба рядом” знаешь?
– Кубарем?
– Ну молодежь пошла… “Куба далека, Куба рядом…” Что, никто слов не знает? – Анпилов улыбался победной улыбкой космонавта, обводя всех веселым взглядом; остановился на Викторе – смотрел проницательно, словно бы подначивая.
– Я знаю, – не выдержал Виктор.
– Привет, Чубайс! – Анпилов выдавил в рот рассыпчатую картошку из пепельного мундира.
У кого-то жалобно замычала гармонь, предлагая себя вместо гитары.
– Я не Чубайс, – сказал Виктор с горечью.
– А что такой рыжий? Прости меня, товарищ! – Анпилов засмеялся с набитым ртом. – Петь умеешь?
– Вроде того, – сказал Виктор хмуро.
– А играл?
– Бывало.
– Да ты у нас бывалый! Ну-ка иди сюда. Как звать тебя?
– Тезки…
Виктор занял место паренька, который со вздохом передал ему гитару. Он перебрал разболтанные струны и, ощущая, что медлить нельзя, а кровь прилила к лицу, запел смело:
Дальняя даль никому не помешала,Мы собрались со всего земного шара,Мы собрались за чертою океана,Здесь, на твоей молодой земле, Гавана.
Гитара была в многочисленных алых и желтых наклейках, надписи и изображения расплывались – Виктора всего захватила песня. Он пел залихватски, опасаясь показаться смешным, но слышал: получается.
Небо надо мной, небо надо мной —Как сомбреро, как сомбреро!Берег золотой, берег золотой —Варадеро, Варадеро!
Он гордился своей памятью: Варадеро. Он даже знал, что это такое – курортный город на севере Кубы.
Упали капли дождя, липкие и одинокие, как капли пота.
Тысячи глаз на тебя глядят, Гавана,Тысячу раз говорим мы неустанно:Куба далека, Куба далека, Куба – рядом!Это говорим, это говорим – мы!
– Здорово поет, чертяка! – Анпилов щурился затуманенными глазами. – Арина, дай ему картошки!
Девица с красной звездой на футболке качнула наливными грудями:
– Приходите к нашему костру, сегодня ночью еще испечем.
Капли продолжали падать, одна уверенно пробежала за шиворотом по спине, Виктор запрокинулся, и новая капля попала ему в лоб, крупная, как троеперстие. В небе расплывалась густая туча. Люди незаметно разбредались.
– Выручайте! – К костру подскочил изможденный мужчина, он был в изношенной куртке, напомнившей Виктору картофельный мундир. – На набережной полный провал! Там баррикада курам на смех. Стали нормальную строить, рук не хватает! Там тяжести таскать надо. Виктор Иванович, прикажи!
