поступок, сколько бездушие, с которым она наблюдала. Ее такие нежно-голубые глаза теперь казались каменными. А приклеенная улыбка бесила до дикой трясучки. Фальшь билась в истерике, выходя наружу в ее шумных выдохах. Фальшива, как холостой патрон. Страшно смотреть, а внутри…. Каждый человек имеет право на правду. Никогда не вру и не терплю лжи и подлости по отношению к себе. Привык говорить прямо, неся полную ответственность за слова и поступки. Возможно, я многого требую от нее. Но и я не клялся ей в верности, чтобы ощущать на своей шкуре все оттенки женской ревности.
Ревность! Черт! Это второе искреннее чувство, которое она умеет показывать. Все остальные эмоции словно вымученные и выдавленные. Напускное веселье, язвительный тон — провокация, направленная на попытку вывести меня из себя. Она не думает. Совершенно. Если она сможет вывести меня на те эмоции, которых ждет, что будет делать с ними дальше? Я вчера только поговорил с ней, не поднимая при этом голоса, а она зажалась, сверкая хрустальными слезами в глазах. Я не сказал и десятой части того, что крутилось на языке. Да, что сказать! Мне хотелось разнести весь дом на **й. Не оставить ни единого кирпичика! Но я сдержался, решив не выражать свое разочарование, потому что она все равно ничего не поймет. Ее тонкие руки дрожали, она никак не могла найти им места, то закидывая за спину, то смыкая в замок на груди. Белая кожа была покрыта мурашками, которые проявлялись, как только я касался ее взглядом.
Эта девчонка заставляет меня чувствовать, отключая способность думать в любых ситуациях. Именно поэтому я стоял и ждал. Мне было необходимо знать, чего она хочет. Хотел услышать раскаяние, крик, слезы, очередную истерику. Был готов ко всему, только бы услышать конкретные слова, чтобы развеять ту недосказанность, которая грозой трещала в воздухе. Нет ничего хуже, чем двусмысленность ее взгляда… Ее глаза, эти огромные голубые алмазы! Я думал, что нет ничего чище и искреннее. Думал, что они настоящие…
Она смотрит, а мне душно. Она говорит, а на мне брюки готовы разорваться в клочья. Ее мелкая мимика, мягкое движение руки, когда она откидывает распущенные волосы, маленькая грудь с дерзко торчащими сосками — все это выводит меня из себя. Я не ребенок, чтобы закрывать глаза и прятаться. Понимаю, что происходит со мной, но не понимаю, что происходит в ее голове. Именно поэтому мне нужны ее слова. Конкретные слова, чтобы среагировать. А ее молчание обезоруживает, не давая возможности для маневров.
Из непрекращающейся карусели мыслей меня выдернул звонок домофона.
— Привет, — Мара медленно вошел в квартиру, снял очки и улыбнулся.
— Что ты весел, друг мой? Ты помнишь наш уговор? Что с тобой будет за один прогул? — я включил кофемашину и пошел в спальню, чтобы переодеться.
— Ладно, мавр! Успокойся, я, между прочим, был занят нужным делом.
— Ну? Давай, не тяни кота… Оправдывайся. Давай-давай! Обожаю слушать оправдания, мольбу…
— А я к тебе с завтраком, — Мара брякнул о стол бумажным пакетом с ресторанной эмблемой. — Помню, что у тебя даже мыши не выживают. Кофе-то есть?
— Да.
Мара выставил упакованные тарелки на стол и медленно сел на кожаный диван, закидывая ногу на ногу. Сука! Мажор долбаный. Темно- синяя рубашка, расстегнутый ворот, бежевые брюки. А главное, взгляд: такой дымчатый с поволокой. Густые ресницы дрожали, выдавая сдерживаемый смех парня.
— Ну? — меня бесила его самодовольная улыбка. Б**ть! Он всегда так делал, когда знал то, чего не знали мы с Боярой. Однажды Маринка Соловьева попросила передать Бояре, что он ей нравится. Она явно намекала на школьную дискотеку, которую неожиданно затеял директор. Но Мара так долго тянул с этой секретной информацией, что, когда устал ходить с мордой зазнавшегося гуся, рассказал. Но было поздно. Соловьева, по которой тайно сох Бояра, пошла на дискотеку с другим парнем.
— А ты мне что? — Мара прищурился, приложившись губами к чашке кофе.
— А я синяков тебе не оставлю, а, может, даже, по старой дружбе, не сломаю пару ребер!
— Скала он и в Африке Скала…. Подонок ты! Всю жизнь кулаками размахивал!
— Илюша, дорогой мой друг… Благодаря моим кулакам ты не сторчался в восемнадцать, — я закурил.
— Ладно, но зато благодаря мне ты закончил универ. А то тебя каждую неделю отчисляли из-за потасовок.
— Еще раз говорю, что благодаря моим дракам в универе ты не сдох от передоза еще на первом курсе. Завязывай, говори!
— Ладно, — Мара достал из кармана электронную сигарету и крепко затянулся. — Мне тут птичка шепнула, что товар ввезли со стороны казахстанской границы. В город товар попал в районе 16–17 сентября! Тихо и без шума.
— Хм… Шестнадцатого, говоришь? — пазл в голове сложился окончательно…
*****
— Ну, что ты его по яйцам гладишь? Если схватился, то бросай! — я уже час наблюдал, как молодняк оттачивает приемы борьбы. Стоял, повиснув на канатах ринга. Нервы ни к черту, бывало, доводилось работать с отморозками и похуже, но никогда не хотелось убить их всех. — Привыкли прятаться за стволами. Руками надо работать и мозгами, тогда до оружия не дойдет! Марат! Захват должен производиться твердыми руками. Ощути каждую мышцу, но не зажимайся. Знаешь сколько суставов в руке? Они для того, чтобы менять положение, делая захват удобнее для тебя и безвыходнее для противника. Не отводи глаз. Ты должен следить за лицом! Смотри, как ему не хватает воздуха. Это гарантия того, что ты все делаешь правильно.
— Ну, что ты к ним прицепился? — голос Куранова заставил обернуться.
— Я что-то не…
— Яна Викторовна в бассейне. — Андрей поднял правую руку, делая шаг назад, словно уворачиваясь от нападения. — С собой не пригласила.
— Хм… Расстроился? — опять это имя. Сегодня все будут говорить о ней?
— Нет, у меня дома жена и трое детей. Мне и так хорошо… С парой яиц, — Куранов хмыкнул.
— Сколько? — я снова обернулся, обводя молодого парня взглядом. Высокий, крепкого телосложения. Глубоко посаженные карие глаза сверкали будто издалека. Он не производил впечатления многодетного отца, а когда я смотрел его дело, там было, кажется, всего двое детей.
— Ага… Жена два дня назад подарила третью девку, — Куранов закурил и, убедившись,
