Что, собственно, означает высматривать? Это означает, что Иван будет торчать на углу Кривой улицы и глазеть в сторону Большой Гавани — не покажется ли Лилиан с корзинкой, в которой она, словно Красная Шапочка из сказки, несёт бабушке, то есть Ивану… с Королём опять же пирожки или что-нибудь ещё. Она до подселения сюда Короля носила еду одному маленькому Ивану, теперь носит немного больше.
Но и без пирожков в Лилиан можно влюбиться — в такую весёлую, стройную, с длинными развевающимися светлыми волосами. А пирожки и другие кушанья: холодец, салаты, мясо варёное, колбаски кровяные — всё это Король Люксембургский в достаточной мере оценил. Он не ломал голову над тем: что так нравилось в маленьком Иване Лилиане? Иван такой щупленький, она высокая, да к тому же старше Ивана. Но никаких мыслей в духе не подаренной ему Морским Козлом книги в этой связи не возникало, всё равно как не было у него их в отношении собственных страстных чувств к Марви.
Король жил в ателье, они спали с Иваном «валетом» на лежанке, которую он не знал даже как назвать: кровать не кровать, диван не диван, а что? Матрацы на досках, установленные на низеньких «козлах», сам Иван это называл «нары», но такой мебели Алфред не изготовлял…
Король бегал по городу в обществе одного только Ивана, все остальные куда-то пропали. Не было его вассалов, Свена с Вальдуром, уехал Арви, уехал Морской Козёл, завербовался в люфтваффе Ингвар, Йентса Маазикас в городе не было, а и был бы — разве что для битья пригодился. Ещё Альберт с Абрука, но и этого не видно в Журавлях: их семья уехала на Абрука. Большую Урве он нет-нет да и встречал, но она его не интересовала. Другие же достойные люди исчезли. И вообще все люди, большие и маленькие, куда-то подевались. Город выглядел каким-то пустынным, обезлюдевшим, словно все попрятались в ожидании дождя. Король бегал или с Иваном, или один, делал круги вокруг своего дома, близко боялся подходить, чтобы его вдруг не увидели знакомые или сам Алфред.
Действительно, в городе одни только солдаты, военные автомобили, лёгкие танкетки, мотоциклетки, гражданское население словно попряталось, хотя, когда Алфред тащился от Земляники с сумкой, полной продуктами, — ему ведь гостей принимать, — то встречались тут и там редкие фигуры. Уже вечерело, кажется, прошёл быстро почтальон, поздоровался, тут мимо проехала санитарная машина старой больницы, и Алфред с удивлением констатировал, что остановилась она у ворот небесно-синего дома. Он давно не был здесь и не имел представления о происходящем в нём. Дело-то в том, что вышеназванная санитарная машина выполняла в городке функцию «скорой помощи» старой больницы. В новой больнице имелась своя машина для транспортировки больных, в старой же специальной машины не было, использовали приспособленную для этой цели грузовую машину с фургоном и красными крестами на бортах.
Наступили сумерки. Когда Алфред подходил к дому, мимо проехала колонна военных, одновременно сверху, в потемневшем уже небе, слышался гул моторов, завыла труба паровой мельницы, что означало воздушную тревогу. Алфред хотел войти в коридор чёрного хода, но его опередили: навстречу протискивались два мужика с носилками, на них лежало неподвижное тело Тайдемана с посиневшим лицом, резко выделялись белые клочья редких волос у висков.
— Что с ним? — обратился Алфред к санитарам. Вместо них ответил короткого роста дядя в очках, спускавшийся по лестнице за носилками.
— Уже ничего, — сказал он, — теперь уже полный покой. Болел, конечно, может, просто грипп. Но умер не от гриппа… — Дядя презрительно показал рукой наверх, — эта его голодом заморила… Ей-богу, типичная голодная смерть, пеллагра… типичная пеллагра…
У дяди был насморк, он шмыгал носом, сморкался, последовал за носилками к машине. А мимо всё шли военные машины, время от времени выла мельничная труба. Алфред поднялся по узкой скрипучей лестнице, постучал в дверь мансарды, никто не открывал. «Никто» — значит она, Тайдеманиха. Алфред стучал несколько раз сильно — дверь не открывали. Он спустился и вышел во двор, закрыл мимоходом кем-то приоткрытую дверь своего сарая и постучал к Калитко. Мария была. Она ничего не знала о Тайдеманах, хотя старуха вроде бы ковыляла во дворе недавно — всё в тех же калошах, всё так же завёрнута в мешковину. Ну и всё, больше Мария ничего не знала. Алфред с нею распростился, надо к приходу немцев готовиться… в «лэцте мал»…
Глаза… На этой картине были не одни глаза: и руки, ноги, туловища, головы тоже. Люди огромные и крохотные, круглые и тонкие, длинные (короткие помещались между ногами первых); выглядывали глаза даже из подмышек тел. Все тела были нарисованы в неестественных позах: то какой-нибудь длинный со смешно закрученными штопором ногами, то лежавшие между ногами остальных в невероятно искривлённой позе, согнувшись или выпрямившись, стояли или опирались на головы других людей, торчали из общей массы сплетённых тел головы, приплюснутые, словно змеиные. Все они обладали глазами, которые властвовали в картине. Глаза, взоры… Вопрошали, что-то внушали, за всем следили и смотрели на Короля, и постепенно ему стало казаться, что они, эти глаза, не только на большой картине, а везде в помещении присутствуют — на полу, он по ним ходит, на потолке над ним, в углу, над столом, из-за шкафа выглядывают и смотрят не мигая, немо. Становилось страшновато. Ивана всё не было, а между тем начинало смеркаться. Король устал от поединка с глазами, он вышел во двор. В это время завыла труба мельницы, объявлялась воздушная тревога — первая в Журавлях. Высоко летали самолёты, но кругом на земле царила сравнительная тишина.
Да, весело было, но то было уже… не то. Они сидели в одной из комнат в доме у реки, в другой уложена качественная древесина, она здесь сохла. Ясеневые бруски, из них Алфред полагал когда-нибудь выпилить детали для мандолин, для гитар. Сохли доски, фанера; здесь стояли и сосуды с лаками, политурой, заячьими лапками. Наверху находились небольшие комнатки, в них главным образом и изготовлялись музыкальные инструменты. В белом доме на другом конце улицы изготовлялась мебель, а инструменты — здесь, у реки.
Алфред и его гости — Нойманн, Майстер, Дитрих, на положении хозяйки — Земляничка. Разнаряженная, даже красивая. Это она теперь бегает в ту комнату, где сохнет древесина, где плита, чтобы варить кофе, здесь же вода, как в деревне, в вёдрах на скамье, ведь в этом маленьком городе не во всех домах водопровод. А на столе у них четыре бутылки хорошего ликёра, принесённого Майстером. Где достал? Какое кому до этого дело? Собственно, уже только три осталось, одну они выпили, оттого и настроение приличное, хотя до этого у Алфреда никакого настроения не было. А сейчас не то чтобы возвышенное, но не такое мрачное, как тогда, когда гудела и выла эта чёртова труба, когда тащили на носилках высохшего, посиневшего Тайдемана.
На улице, мимо дома у реки, шло движение: военные грузовики, танкетки, мотоциклетки, время от времени в воздух взлетали ракеты, причудливо освещая оранжевым светом деревья в парке, и старый замок, и воду в бухте. А самолёты ушли, не бомбили. Издали доносились глухие удары, впрочем, они уже с неделю как слышались, но вроде не приближались и не удалялись, вроде бы на одном месте ухало.
Сегодня Алфред решил поиграть на аккордеоне, не потому, чтобы угодить гостям в последний раз — лэцте мал, — ему самому хотелось. Вслушиваясь в звуки любимого инструмента, он мысленно видел двор Сааре, когда всё семейство, бывало, и соседи с хуторов собирались у бани на музыкальный час; в такой час единственно, забыв и корысть и зависть, они отдавались красоте, шедшей из них самих, освобождая их всех хоть на время от всего низменного в жизни; и Ангелочек наверняка назвала бы это слиянием с божественностью, если бы признавала иную музыку кроме церковного пения.
Да, да, им было не так уютно, как ещё сравнительно недавно, когда «наши» войска подступали к Москве, когда Ленинград находился в железном кольце, и думали, что вот-вот они… Тогда веселее было, как-то надёжнее. Теперь…
— Рыбак с Абрука чуть было не наехал на мину, — рассказывал обер-лейтенант Нойманн, старавшийся изо всех сил быть душою компании, — он увидел метрах в двухстах от лодки тёмный предмет и два острых рожка на нём; изменив курс, он вначале стал удирать в ненужном ему направлении, потом, сообразив, повернул назад, решил обойти. Тогда волны подбросили мину, но это оказалась затонувшая собака.
Нойманна никто не слушал, этого весельчака, которому и самому не было весело. Майстер слушал аккордеон, Алфред тихонько наигрывал оперетту Оффенбаха, Дитрих тактично — из всех немцев, кого Алфред знал, он был самым скромным и тактичным, — ухаживал за Земляничкой, рассказывал ей о чём-то космическом:
— …Учёным удалось установить, что Луна постоянно удаляется от Земли, по двадцать метров за тысячу лет…
