Нойманна никто не слушал, этого весельчака, которому и самому не было весело. Майстер слушал аккордеон, Алфред тихонько наигрывал оперетту Оффенбаха, Дитрих тактично — из всех немцев, кого Алфред знал, он был самым скромным и тактичным, — ухаживал за Земляничкой, рассказывал ей о чём-то космическом:
— …Учёным удалось установить, что Луна постоянно удаляется от Земли, по двадцать метров за тысячу лет…
— Ой! И что же будет? — Земляничка в искреннем восторге оттого, что Луна куда-то удирает.
— В дальнейшем скорость удаления возрастёт, — продолжает Дитрих серьёзно, улыбаясь одними глазами. Алфреду интересно: что думает этот Дитрих про его ягодку? — Потому что чем дальше от Земли, тем слабее для неё земное притяжение. Так что скоро без карманного фонаря совсем невозможно будет ночью обойтись. Люди скоро Луну больше не увидят.
— К чёрту Луну! — рявкнул Майстер, очнувшись от задумчивости. — К чёрту комендатуру, дежурство, фронт — аллес Цум Дойфел![29]
Тогда-то оно и шандарахнуло, словно в подтверждение сказанного Майстером. Взорвалось что-то. Взрыв. Где? Что? Взрыв был где-то близко, незаклеенные стёкла вылетели, в дом ворвался ветер, смёл со стола салфетки, газеты разлетелись по комнате, бутылка ликёра опрокинулась, погас свет.
Все вскочили, стали чиркать спичками, торопливо искать одежду, одеваться, чертыхаясь, вопрошая: доннер веттер, вас ист дох лос?[30] Господа офицеры! По местам! Вперёд — за Германию! За фюрера! Земляника, вскрикнув, схватила валяющееся на железной кровати своё пальто и вслед за мужчинами, которые на бегу влезали в шинели, вон из дома. Кругом темно, луны не было, видно, уже далеко ушла… удалилась, Темно и безлюдно, хотя то тут, то там во дворах мелькали тёмные силуэты напуганных жителей. На улицу, однако, никто не выходил: действовал комендантский час, да и без него что за охота. Немцы побежали в город. Алфред и Земляника с ними. Земляника вскоре завернула в свой двор.
Но бежать, ей-богу, нужды не было, — то были не русские, то сами немцы взорвали Каменный мост на реке Тори. На всякий случай. Не такие они простофили, какими были русские в сорок первом, чтобы оставить противнику невредимый мост. Реку, правда, перейти можно, не замочив пупа, но мост должен быть взорван по всем правилам ведения войны, потому что на войне мосты по тактическим соображениям должны быть взорваны так же, как склады с продовольствием и боеприпасами, так же, как древние крепостные пороховые бункеры, если в них необходимо что-нибудь скрыть, так же, как городскую тюрьму, на всякий случай, дабы не досталась она противнику, ведь кого он станет в неё потом сажать? Конечно, тех, кто не успел её взорвать, если к тому же, допустим, они не успели удрать из города, во всяком случае, своих противник в тюрьму не всегда сажает, чаще тюрьма всё же предназначена для врагов и преступников. Но когда тюрьму взрывают, куда тогда деваются арестанты? Об этом сейчас думать некогда, потому что, пока в городе раздавались взрывы, у реки Тори загорелся дом, вернее, уже горел вовсю, потому что некому было его тушить.
Как только немцы, Земляника и Алфред выскочили да побежали, не догадавшись даже взглянуть в сторону реки, где в воде и на берегу лежали разбросанные обломки моста, — взрыв не был сильным, он не причинил вреда домам на берегу, да на такой мостик много взрывчатки и не требовалось, — как только они ушли, в доме остался играть ветер: он распахнул внутренние двери, обнаружил под плитой огонь, раздул, вывалил угли, обрадовавшись присутствию лаков, политур, сухой качественной древесины, придвинул к ним огонь, который вскоре с радостным потрескиванием светил повсюду в комнатах, пел, плясал под мелодию осеннего ветра, а древесина, предназначенная для музыкальных инструментов, она даже горит музыкально… На улице, в садах, в окнах стояли люди, они вышли чтобы убедиться в безопасности собственных владений, тот же дом горел беспрепятственно и к утру сгорел дотла.
А Король? Пока ещё не настал комендантский час, хотя уже стемнело, он летал на своих шустрых ногах по улице Большой Гавани к Закатной, его преследовали бесчисленные глаза на картинах Калитко, и Король бежал, ему чудилось, что на улице везде глаза человеческие, что с неба они смотрят вниз. Но на небе не было даже звёзд, а луна, как известно, далеко удалилась. Королю захотелось под защиту стен собственного дома, он прибежал на Закатную, не считаясь уже с угрозой какого-нибудь «урока» — чему быть, тому быть, что поделаешь.
Он скользнул в калитку, никого не встретив, но, увы, двери небесно-синего дома были заперты. Когда-то такие родные, свои двери… Они стали словно чужими. Нет, Хелли нет дома. О, как хотелось ему в эту минуту к ней, о, как он сейчас жалел, что сбежал с парома, что не поехал в деревню Берёзы на Большой Земле, — здесь стало холодно и пусто. Он уже, бывало, ночевал в дровяном сарае. И сейчас зашёл в сарай из двух отсеков — в первом стоял пень с топором, во втором несколько поленниц до потолка. Здесь же валялись давно выброшенные старые половики, завернувшись в них, он заснул. И спал крепко, не снились даже глаза, хотя именно здесь какие-нибудь чужие глаза могли его заметить: в природе, как известно, действительно везде полно глаз.
Когда раздался грохот взрыва, он проснулся. Естественно! Ведь с потолка сарая на него посыпались мусор, опилки. Он оставался лежать, гадая, что бы это могло быть. Война? Бомбы? Русские? Нет, надо же узнать!
Он выбрался из половиков, выскочил из сарая, надеясь, что встретит людей. Но во дворе пусто, в окнах коричневого дома темно, кругом во всех окнах темно, тихо и никого… никаких глаз. О, нет, не забыли люди похожую ситуацию ночью в сорок первом — лучше не высовываться, лучше зарыться куда-нибудь поглубже. Король стремглав бросился бежать к реке, он вспомнил, что там в доме стекло его веранды легко вынимается… Но уже издали он увидел огромное пламя бушевавшего огня. Прибежав, остановился в страхе — пожар! Он ещё не видел в своей жизни настоящего пожара — какое зрелище! Как здорово и красиво! Сколько дыма, сливающегося с темнотой неба. Искры, треск, гул. Наконец и люди вышли — не тушить (уже поздно), а смотреть: ведь пожар же! Подъехали немцы на «виллисе», тут же развернулись и удалились обратно в сторону города. Ах, что им до какого-то ничтожного пожара!.. А если уж любоваться пожаром, так лучше в городе, там тюрьма отлично горит. Вот где гул, вот где зрелище! Но некогда, некогда любоваться на этот фейерверк: что-то надо делать! Всем нужно что-то делать, пока ещё ночь, пока куда-то ушла луна, пока не утро, неизвестно, что будет утром, и «виллис» с четырьмя немцами в касках на большой скорости вылетел вон из города.
То были обер-лейтенант Нойманн, майор Дитрих и два солдата вермахта моторизованного батальона. Нойманн, оказалось, забыл в доме у реки серебряный портсигар. Они остановили «виллис», на нём и вернулся Дитрих, солдаты в машине были в касках, при полной боевой готовности.
— Что? Так близко? — удивились офицеры, когда садились в машину.
— Да, — рассказали солдаты, — утром или ночью, наверное, будут здесь, — это скорее всего относилось к русским.
Майстер вбежал в комендатуру в ту же минуту, примерно когда и Алфред забежал в дежурку своего батальона. Ни тот, ни другой никого не встретили: в комендатуре тихо, все двери заперты; батальона Алфреда тоже не было, везде всё раскрыто, разбросаны бумаги, одеяла, валялись каски, противогазы — дежурному бы за такой беспорядок арест на три дня! Арестовывать некого. Алфред выбежал вон, пошёл к центру и уже издали заметил свет пожара. Дойдя до магазина игрушек, перед которым бронзовый солдат с саблей в руке, Алфред понял: горит тюрьма…
Он подошёл к тюрьме, здесь тоже не было признаков жизни, только огонь бушевал. Каменное здание горело не так весело, как дом у реки: огненные пучки выбивались из окон, дом со всех сторон дымил. «Неужели вместе с ними?» — вопрошал себя Алфред. Он повернулся и быстро зашагал обратно, прошёл через парк. При входе в парк с ним поравнялись мотоциклисты, вывернувшиеся из-за угла улицы Ползучего Острова. Притормозили, огляделись внимательно, что-то крикнули и помчались вперёд, в город.
Алфред пришёл на Закатную в небесно-синий дом. Разделся, не зажигая света. Свет был ему не нужен, он знал, где что находится. Снятую форму бросил в печь. Достал бутылку лака, вытряхнул в печь и зажёг. Пламя охватило форму фельдфебеля самообороны, а, пока она горела, сам бывший фельдфебель при свете горевшего мундира торопливо одевался в свою гражданскую одежду, в старый костюм, в «форму» столяра-краснодеревщика Алфреда Рихарда. Затем запихал в рюкзак консервы, носки, бельё и, заперев двери, ушёл. Пошёл к дому Земляники, чтобы прихватить и её, чтобы как можно скорее выбраться из города, чтобы, пока не рассвет, дойти до дороги, ведущей на её хутор в Карула. А в дровяном сарае, завернувшись в старые пыльные половики, в это время спал Король Люксембургский, и, как ни странно, ему не только глаза, ему и пожарище не снилось.
