с глаз долой… – и завершив фразу мысленным императивом: «Неужели с глаз долой, из сердца вон?».
Почему-то в памяти промелькнули страницы из «Соляного амбара», Как жандарма Бабенина в первый день февральской революции мужики деревни Игумново, которую он усмирял в 1907 году, стащили с саней, волочили по снегу до реки, били, как бьют пойманных волков, и бросили в прорубь под лед. Не было такого в Можайске, при наличии деревни Игумново и Москвы-реки, но фраза-то какова земляка Пильняка: «Бабенина никто не пожалел и никто о нем не помнил»?
И еще промелькнули в памяти Александра строки земляка Пильняка о знаковом персонаже романа генерале Федотове, которого тоже никогда не было в Можайске, но он в Камынске почитался обывателями как «отец смерти». А Пильняк его мастерски ославил в день февральской революции:
«Федотов, отец смерти, через сорок минут после того, как узнал о революции, в полной парадной с орденами генеральской форме пришел в царево кружало, построил перед собою роту выздоравливающих, которая несла караульную службу, рявкнул: «Смирно!»
На глазах перед изумленными солдатами расстегнул шинель, снял и бережно положил на стол все свои ордена, скинул с плеч шинель, сорвал с плеч на мундире генеральские эполеты, сорвал генеральские погоны с плеч шинели, вынул из ножен шашку, сломал пополам, забыл сказать: «Вольно!». Повернулся, вышел со двора кружала, пошел домой, поднялся в мезонин и выстрелил себе в висок».
Но большее впечатление производила сцена гибели волостного старшины Соского, когда мужики разобрали его амбар с хлебом, тогда в весеннюю ночь, когда уже прилетели грачи и когда взломался лед на реке, тогда рыжие нервы старшины Евграфа Карповича Соского не выдержали удара по нему революции. Александр в последний раз видел спину с лентой «посланца Германии» Гинзбурга, исчезающего в пространстве празднеств на площади перед ДК, на Николу Вешнего. И остро вспомнил музыкальные детали повешения у себя амбаре: «Евграф Карпович, волостной старшина, повесился под навесом, где до спиртовой едкости пахло оттаявшим навозом, где чавкали коровы и хрюкали свиньи, взвизгивали борова, взгогатывали гуси и всю ночь напролет пели обалделые петухи. Рыжий, был Евграф Карпович толст, громоздок, тяжел. Он захрипел, повиснув на вожжах, и племенной жеребец напутствовал хозяина дружеским ржанием».
Но миг ощущение обвала плодов социалистической революции, конца света от капиталистической контрреволюции, когда такому правоверному коммунисту, пришлось пойти ради спасения своего еврейского семейства от тектонической социальной катастрофы ловчить, идти на финансовые махинации. Раз можно дуриком делать то, что не запрещено в рамках обвала старых правил и понятий и робкого становления новых принципов и парадигм рыночной демократичной ирреальной жизни.
Вернул в реальность текущего мига загробный голос Эдуаада Евгеньевича:
– Сейчас в бешеной цене компромат губера и на губера, который нащелкал своей фотоаппаратурой с «зумом» заслуженный деятель культуры Жагин… Вы понимаете суть того, что я вам столь лапидарно обрисовал о подвижническом труде вашего друга?..
– Понятно в общих чертах…
– Он был, между прочим, огромный талант, возможно, гений в своем деле, личный фотограф губера, у которого в подвластной области при его попустительстве почти все было пущено на самотек, а его чиновники-финансисты крали миллиардам… После финансового гения области по финансам Кузнецова, тысячи подпольных миллионеров Корейко, воплотившись в одну эквивалентную фигуру, не стоили подошвы таких, как Кузнецов и иже с ними в подмосковном правительстве воров и прохвостов… Их махинации и тайные пороки были запечатлены на фото Жагина… То была его лебединая песнь вдохновения, когда он получил толчок от вас, получив лист облатки с книги вашего прапрадеда, вместе с початой бутылкой двадцатилетнего коньяка «Наири».
– Вы даже об этом знаете… И как я понял, судя по фото в ваших руках, знаете о карандашных рисунках дядюшки Александра Васильевича, видели облатку, фото от Сергея получили соответствующее, уменьшенное…
– Выходит, так, не без этого… Роль губера в гибели Жагина для меня, честно говоря не ясна, возможно, и не прояснится никогда… Может, хотел через фото личного фотографа получить компромат на свое окружение, врагов и друзей нынешней политической и финансовой элиты… Но его колебания и уклонения от принятия решений в знаковые моменты современной истории всегда оборачивались трагедиями…
– В смысле?
– А вы, что не знаете, как замминистра МВД, командующий внутренними войсками, герой Союза не починился приказу Пуго выступить на стороне ГКЧП. Он и Грачев с Лебедевым, не подчинившись Язову, стали персональными виновниками поражения ГКЧП, буквально на второй день, так называемого путча. И виновны все они в самоубийстве Пуго. Вот и с гибелью Жагина, с первым покушением на жизнь, вторым покушением с убийством промедление и своего рода устранение от защиты подшефного личного фотографа вряд ли все когда-нибудь до конца прояснится… А пока идет немыслимая для обыденного сознания бешеная охота за похищенным архивом, фото-флэшками, бисексуала Жагина…
– Бисексуала?
– А вы что не догадывались о наклонностях вашего друга детства и юности, ключевого члена вашего фонда… Вопросы после его жизненной драмы и трагедии судьбы в другом: «А вдруг он гений из непонятых и недооцененных в фотоискусстве? Вдруг он наснимал нечто немыслимое и потрясающее в режиме фото-зума о предпочтениях и пороках правящей элиты гетеросексуалов, гомосексуалов, бисексуалов и всего спектра ЛГБТ?»
– Предположим, что с Жагиным все понятно, что ничего не понятно… Но зачем вам, Эдуард, понадобился Исай Петрович для контакта со мной?
– Вот мы уже вместе с разных сторон взяли быка ускользающей истины за рога, только с разных сторон. Аспирант и преподаватель дядюшкиной кафедры Гинзбург в вашей юности был вхож в ваш дом, видел картину вашего дяди… Я имею в виду пейзаж на стенке… Но не видел карандашных рисунков портретов Филимонова, Власьева и Пильняка. Мне было важно увидеть сегодня одновременно ваш консенсус и модус вивенди относительно совместимости Пильняка с его «Соляным амбаром» и «лунного амбара» с луной в верхнем левом углу, на тему пейзажа Ивана Лаврентьевича. Вы, Александр, строго блюдущий законы и престиж своего старинного Можайского рода, должны ответить без утайки на ряд моих вопросов…
– Попробую.
– Гинзбург узнал руку мастера Александра Васильевича на основании того, что видел пейзаж его на стенке дома во время его посещений, и в сравнении с его карандашными рисунками – так?
– Так, это рисовал дядюшка…
– Гинзбург, входящий в Германии в культурное сообщество русскоязычных немцев, эмигрантов из СССР и РФ, заинтересованный в сохранении памяти и наследия Пильняка, к тому же ценитель его неопубликованного при жизни романа «Соляной амбар», наслышан о чудотворных свойствах картины маслом и карандашного рисунка «лунного амбара» с полной луной в левом верхнем углу…
– Допустим… От кого наслышан?
– От многих,
