Короче, когда есть стало совсем нечего, Рада бросила школу и пошла работать на пересылочный пункт — на грязную работу для экономии брали детей. А когда на те гроши, что там платили, даже после двух смен подряд стало совсем невозможно жить, стала побираться, а потом прибилась к ватаге Свистка… в общем, ей было не до Злобной Кисы. И вот на тебе, негаданная встреча.
Платьишко с оборочками на ней поистрепалось, и кудри засалились, но личико осталось прежним, как и выражение на нем — глубокого презрения к существам низшего порядка. Неизвестно, узнала ли она Раду. Во всяком случае, не поздоровалась. Но она вообще никогда не здоровалась — считала это ниже своего достоинства.
Раду это нисколько не волновало. Киса, какая бы она ни была злобная, драться не полезет. А тут есть такие бабищи… хуже всякого мужика.
И как сглазила. Одна такая — поперек себя шире, и как это ее во время голода на мясо не пустили, сипло вопросила:
— Эй, мелкая, курево есть?
— Откуда? — хмуро отозвалась Рада.
— Откуда все берут. Отрабатывать будешь за прописку. А пока место твое будет здесь. — Она указала на угол, где бетонный пол не был прикрыт матрацем.
Рада спорить не стала. Отрабатывать всегда приходится. И про прописку она кое-что слышала. Ладно, не избили сразу.
— Ты бы, Шконка, на ребенка бы не гавкала, — сказала какая-то девушка, через которую Раде пришлось перешагнуть, забираясь в угол. — Или взрослых боишься?
— Уж не тебя, кляча дохлая!
Заступница Рады и правда красотою не блистала. Даже совсем наоборот. Молодая — это верно, но собою дурна — костлявая, с жидкими волосенками. За что бы ее ни взяли — уж верно, не за проституцию.
— Не выпендривайся, Нолу, — сказала другая девушка, сидевшая на нарах с краю. — Ввяжешься в драку, а мне потом опять тебя отбивать.
Эта девушка была ровесницей костлявой Нолу, и это единственное, что их роднило. Рада аж засмотрелась. Тонкое, правильное, хотя и исхудалое лицо, гордая посадка головы, покатые плечи, изящные руки с длинными пальцами — Рада таких девушек видела раньше только на картинках в довоенных журналах, где печатались фото актрис и дочек аристократов.
Только не было на этих актрисах и дочках таких потрепанных платьев, и пышные волосы не были подстрижены под ноль.
Странно, что при такой красоте она не нашла себе хорошего покровителя. Или, может, как раз нашла, за это и сидит…
Нолу пробормотала в ответ что-то неразборчивое.
— А как здесь отрабатывают? — спросила у нее Рада. Обращаться к красивой девушке она не решилась.
— Как везде, — сказала Нолу сварливо. — Пайку отдавать будешь, это непременно. Может, парашу мыть заставят. Или надзирателям отдадут на «праздник новоселья».
Рада кивнула. Действительно, как везде.
— А тебя за что взяли-то? — полюбопытствовала Нолу.
— Да так… — с ответом Рада не спешила. Тощая девица вполне могла оказаться «наседкой». — А тебя за что?
— Ну, жетоны на рынке продавала… — Жетонами на питание не спекулировал только ленивый, но иногда за это все же заметали.
— Ты ей еще расскажи, что сама эти жетоны и напечатала, гордость технического факультета… — заметила красивая девушка.
— Сама? Круто! — восхитилась Рада. Она в первый раз видела настоящую фальшивожетонщицу, и Нолу, несмотря на свою некрасивость, сразу выросла в ее глазах.
— Ну и гордость, — заявила Нолу. — Все говорили, что не поступлю, что не женского ума это дело, а я вот поступила!
— Ну и на что теперь твой диплом годится? Матрицы для фальшивых жетонов и без диплома клепать можно…
Нолу хватанула ртом воздух, как будто собиралась закричать в ответ что-то очень сердитое, но вдруг сдулась, словно лопнувший пузырь. Пробормотала:
— Можно подумать, Теу, от твоего балетного училища был какой-то толк.
— Может, и был. — Красивая Теу как-то нехорошо усмехнулась, потом примирительно сказала: — Ладно, вся наша учеба и все достижения по нынешним временам — псу под хвост…
— Все равно сейчас лучше, чем раньше, — заявила Рада. Ее удивляло, что к разговору Нолу и Теу больше никто не присоединяется, все бубнят о чем-то в стороне, а ведь интересно же! Она была готова к тому, что ей как мелкой велят заткнуться, однако Теу отозвалась:
— Лучше? Это чем же?
— Вообще-то в сравнении с войной и вправду лучше, — сказала Нолу. — Не бомбят по крайней мере. И продукты хоть какие-то появились.
— Нет, я про старый режим, — поправилась Рада.
— Это чем тебе теперь лучше стало? — Теу впервые поглядела на нее внимательно. — Родителей небось нет? И в школу, поди, не ходишь? И сама-то ты в кутузке… и тебе лучше?
Рада при каждом вопросе утвердительно кивала головой, а потом убежденно сказала:
— Лучше. Сейчас налоги отменили — это раз. За квартиру, за свет, за воду не платим — это два. Жетонную систему для всего населения ввели — это три…
— Слушай, малявка, а как рассуждает!
Но Теу рассуждений этих не оценила.
— Это кто ж тебе такие мысли внушил? Не сама ведь додумалась, верно?
— Так мой дядя говорит.
— И кто ж у тебя дядя — правительственный чиновник, что ли?
— Нет, он профессор. Палеонтолог. — Это слово Рада в отличие от «пенитенциарной системы» выговаривала без запинки, поскольку привыкла слышать его чуть ли не с пеленок.
— И то, что ты, профессорская девочка, по улицам шляешься и побираешься, а может, и что похуже творишь, — это хорошо?
— Да уж лучше, чем по восемнадцать часов за смену посуду мыть… Конечно, приличную работу найти было б лучше, но если нет ее — надо побираться или еще чего. Мне без этого нельзя, мне семью кормить надо.
Нолу сердито заметила:
— Приличную работу ей… вот мелочь обнаглела. Тут с университетским образованием работу не найти… — А Теу пробормотала что-то малопонятное насчет «не знаю, как посуду, а мозги им промыли капитально»…
Тут их прервали, потому как принесли хлеб и баланду. Пайку хлеба жирная Шконка отобрала, потому что положено так, а баланду разрешила оставить. И о чем-то пошепталась с надзирательницей, косясь на Раду. Пока она хлебала, ей лихорадочно зашептали прямо в ухо:
— Ты чего с ней разговариваешь? Совсем с ума спятила?
Злобная Киса подобралась к ней на четвереньках и говорила очень быстро и тихо, косясь на Теу, стоящую у бака с миской в руках, словно княгиня на приеме.
— А что такого?
— Она ж из этих… из припадочных. — Киса как благовоспитанная девочка не употребляла слова «выродок», считая его неприличным. — А они ж, говорят, заразные, вот подцепишь от нее… тут только одна костлявая не боится с ней говорить, так она и без того уродина, хуже ей не будет…
Рада нахмурилась. Выродков-припадочных она видела. И что с ними на улицах творят — тоже.
— Как же вы ее здесь терпите?
— А она с Упырем жила. Знаешь про такого?
Рада чуть не присвистнула. Еще бы не знать. Это был вожак одной из самых могущественных банд Столицы. Говорили, что его не так давно повязали. Но все равно сожительница Упыря — это было еще круче, чем фальшивожетонщица.
— Воооот, — со значением продолжала Киса. — Упыря закрыли, и тех, кто с ним был, тоже, но все боятся — вдруг удерет? Или из банды его кто оставлен за девкой приглядывать… вот и не трогают ее.
Теу снова прошла к нарам, и Киса поспешила вернуться на прежнее место. Глядя на танцующую походку девушки, ее стройную спину и гордо посаженную голову, Рада усомнилась в Кисиных словах. Выродки — они же все уроды, не зря же их так называют. Опять же, если бы она была больная-заразная, разве Упырь стал бы ее возле себя терпеть?
А Теу словно бы и не заметила всех этих взглядов-разговоров, ровно и не было их. А может, и впрямь не заметила, с чего ей замечать мелочь всякую…
К сожалению, в тот же день Раде пришлось убедиться, что Киса права.
Одна сводня из арестанток оказалась сильно богомольная и затянула «Вечернюю благодарственную». Остальные стали подтягивать, и вскоре вся камера пела хором. Раду не растили в религиозных правилах, и отец, и дядя говорили, что все это древние глупости, но в школе пришлось несколько молитв и гимнов выучить, и сейчас они вдруг припомнились. И так, что невольно захотелось подхватить. Рада не стала противиться этому порыву и присоединилась к общему хору. Это было прекрасно, замечательно — вот так, всем вместе петь славословия Мировому Свету и Творцу, повторяя древние слова пророков, и пробирали эти слова до самого сердца, и слезы выступали на глазах… но сквозь слезы Рада как-то заметила, что Теу на нарах забилась к самой стене и натянула одеяло на голову. А когда молитвенное настроение как-то враз прошло и арестантки стали укладываться, пытаясь заснуть, одеяло с лица Теу сползло, и стало видно, что губы у нее в кровь искусаны. Так она пыталась сдержаться, чтоб не закричать, и прикрывалась, чтоб скрыть, как ее в корчах бьет. И не зря она так делала. Рада как-то видела на улице — еще когда кругом сплошные завалы были, как одну женщину стало корежить, и закричала она дурным голосом, за голову хватаясь. Аккурат когда народ, в тех завалах рывшийся, чему-то сильно радовался. Так мальчишки ту женщину схватили и в костер кинули, и так она и сгорела там. Иные пацаны не старше Рады были… а взрослые не останавливали их, нет, еще и хвалили. А уж били таких припадочных — страсть! Никто не знал, с чего такая болезнь берется, а ведь во время войны всяких болезней повидали, и таких, о каких сто лет и думать забыли, но о них хоть известно было, откуда они. Рада выродков боялась — как все, и брезговала тоже, а уж что про них взрослые говорили, даже дядя Каан, хоть он вообще-то добрый, и повторять не хотелось. Так что если бы Теу свой припадок от чужих взоров не прятала, то, наверное, тетки здешние и про страх перед Упырем забыли бы… и как это здешние начальники не понимают, что нельзя больных со здоровыми вместе сажать? Наверное, понимают, но как это… система не устоялась.
