— Так где же вы были после? — спросил Курцер.
Курт вздохнул.
— С тех пор много воды утекло, — ответил он задумчиво. — Где был? Да везде был. На родине был, потом уехал на юг Франции.
— Куда же именно? — спросил Курцер.
— Сперва на курорте заведовал теплицами. Каждое утро должен был выставить на столики, в бокалы, полсотни чёрных, жёлтых и алых роз. — Он остановился, выжидая ответа. — Вы думаете, это легко?
— Ну, потом? — спросил Курцер, постукивая пальцами по столу.
— Ну, потом был в Берлине. Поставлял цветочной фирме «Гаубсберг и сын» минеральные удобрения для комнатных растений «Тропики» — две марки пакет. «Пальмовые рощи расцветают в вашей комнате. Около вашего камина наливаются и созревают золотые плоды ваших любимых цитрусовых». Ну и так далее. На двадцать строк мелкой печати, в середине рисунок — целующаяся парочка под апельсиновым деревом в золотых плодах. Очень хорошо шёл этот товар.
— Так. Что дальше? — спросил Курцер.
— Так продолжалось год. Потом...
— Вот что, Курт, — сказал Курцер увесисто и спокойно. — Я свободный человек, у меня хватит времени выслушать ваши арабские сказки, но лучше было бы, если бы мы договорились с вами без них. Понимаете, для нас лучше.
— Как, вы мне не верите? — ошалело спросил Курт. — Так вот, пожалуйста, я вам покажу рекламу. — Он полез в карман и вынул оттуда многокрасочную этикетку, такую, какой обыкновенно оклеивают дешёвые консервы: «Минеральные удобрения „Тропики“».
— Ах, вы даже и пакетик с собой захватили? — засмеялся Курцер. — Ну, Курт, давайте без дураков. Вы видите, здесь это не пройдёт. Говорите прямо: куда вы убежали из лаборатории?
— Я? Убежал? — очень изумился Курт.
— Да. Вы убежали. Лопнул баллон, и вы убежали, — спокойно подтвердил Курцер. — Так вот: куда и почему?
С минуту оба молчали. В дверях показался секретарь, но увидел Курта и исчез.
— Почему и куда? — повторил Курцер.
— Я ушёл из лаборатории потому, что у меня слабые лёгкие.
— Ага, — сказал Курцер.
— И работать с собаками я уже не мог. Да ещё с этим газом, будь он проклят.
— Ага, — принял к сведению Курцер.
— После этого я стал кашлять кровью. У меня болела грудь, и я...
— Ага, — подытожил Курцер.
— Ну и ушёл, — с неожиданным раздражением закончил Курт. — Что мне, в самом деле, издыхать, что ли, из-за этих собак?
— Так, — сказал Курцер, потому что он понял всё окончательно. Значит, вам не понравилось и вы сбежали?
— Да не сбежал я, — протестующе ответил Курт, — не сбежал. Я просто...
— Ну да, у вас болела грудь. Не издыхать же вам из-за этих собак. Знаю, знаю! Так вот, послушайте теперь меня. Вы сбежали, и сбежали из военной лаборатории в самое горячее время, не потрудившись даже сдать ключи. Если бы я вас тогда поймал, я бы вас расстрелял через двадцать четыре часа как дезертира.
— Воля ваша, — тускло ответил Курт.
— Моя воля! Я расстрелял бы вас через двадцать четыре часа. Но я вас не расстрелял и не расстреляю. Наоборот, я дам вам возможность хорошо заработать. В каких отношениях вы с моим племянником и профессором?
— Ваш племянник хороший мальчик, — ответил Курт.
— Да? Но это оставим, — слегка поморщился Курцер. — Что у вас за отношения с его отцом?
— Господин профессор безумный человек, — быстро и убеждённо ответил Курт.
— Безумный? — немного удивился и даже поднял брови Курцер. — Отчего же вы так думаете?
— А вы посмотрите на сад, — ответил горячо Курт. — Разве это сад? Это куст крапивы. Бурьян. Скотный двор. Это... это, извините, чёрт знает что такое.
— Да?
— Да, господин полковник. Я ведь помню этот сад при вашем батюшке, двадцать пять лет тому назад. Ну разве есть что-нибудь похожее? Тогда если это клумба, так она была клумба. Пруд так пруд. Аллея — так она аллея. Ну а сейчас?
— Значит, в саде всё и дело? — спросил Курцер.
— Аллеи. Ну, по совести, что это за аллеи?
— Курт, — вдруг встал с места Курцер, — не надо! Не надо со мной валять дурака! Понимаете, я вам не Ганс.
— Господи, да я... — взмахнул рукой Курт.
— Да! Вы, вы! Вот вам и не надо обманывать меня. Понимаете, ни к чему это. Давайте поговорим честно и открыто. Я согласен вас использовать, но для этого вам нужно бросить со мной эту нехорошую, совершенно бесцельную манеру играть какого-то дурачка. Дело, конечно, не в саде.
— Ну, дело и в саде, — горячо ответил Курт. — Я ваших мыслей в отношении меня не понимаю, но уж если вы со мной говорите, то разрешите вам заметить, что дело и в саде. Порядочный хозяин так сада не запустит. Это же твоё жилище. Сад-то! Если живёшь свинья свиньёй, то и в голове у тебя не может быть ничего порядочного. Вот как я считаю.
— Ладно, — вдруг рассмеялся Курцер. — Пусть дело будет в саде. Я забыл, что вы работали ещё с моим отцом. Так вот, моё первое поручение вам: вы завтра берёте мальчика и ведёте его к оранжерее. Понимаете?
— Понимаю, — сказал Курт.
— Вы его уводите ловить дрозда, и что бы там, в доме, ни случилось, вы его домой не пускаете.
— И это понимаю, — ответил Курт и даже не позволил себе улыбнуться.
— Ну вот и отлично. Повторяю: какими угодно средствами, но чтобы завтра мальчика там не было. Понимаете? — Он ткнул пальцем в потолок комнаты, где помещался кабинет профессора.
— Понятно, — ответил Курт и глубоко вздохнул.
— Ну вот, значит, и договорились, — сказал Курцер и поднялся из-за стола.
Впереди что-то крикнули. Автомобиль резко остановился. Несколько человек стояло впереди на дороге. Белые и красные пятна фонарей приблизились и скакали по земле. При красном свете было видно несколько больших чёрных шпал, положенных одна на другую поперёк дороги. «Настоящая баррикада, — подумал Курцер. — Быстро работают!» Несколько поодаль, накренясь на правый бок, стоял автомобиль охраны. Белый фонарь подошёл совсем вплотную и стал скользить по колёсам — кто-то осматривал их со всех сторон.
— Вот, — сказал Курцер Бенцингу, — опять что-то неладно.
— Я выйду узнаю, — и Бенцинг взялся за ручку дверцы.
— Сидите, сидите, — приказал Курцер, — сейчас опять поедем.
Они проехали несколько шагов и опять остановились.
— Чёрт! — выругался Курцер.
Сзади с визгом накатил и остановился последний автомобиль охраны.
— Что ещё за история? — сказал Курцер.
Охранник подошёл к шофёру и сказал ему что-то, потом осторожно отворил дверцы пассажирской кабины.
Через мутные сумерки — было видно, что наступает уже утро. — Курцер узнал подошедшего и встал, нащупывая в кармане ручку браунинга.
— В чём дело, лейтенант? — спросил он недовольно. — Лопнула шина или что?
Он хорошо понимал, что это не шина лопнула, это случилось что-то на дороге — и, может быть, весьма серьёзное...
— А? — переспросил он, раздражённо морщась, так, словно не расслышал ответа, хотя лейтенант ещё не успел ему ничего ответить.
Лейтенант стоял навытяжку, держа руку под козырёк. Он быстро и звучно дышал и казался очень помятым, но рука около козырька не дрожала.
— Господин полковник, — сказал он, — дорога оказалась заваленной. Кроме того, впереди ещё натянут стальной трос, у переднего мотоциклиста снесло голову.
— Недурно, — сказал Курцер тем спокойным, беспощадным и равнодушным тоном, который он всегда принимал в таких случаях. — Значит, одного уже нет? Ну-ка, я выйду.
— Когда автомобиль остановился, — быстро продолжал лейтенант, стараясь опередить его движения, — из кустов стали стрелять. У меня прострелена фуражка.
— Ещё того лучше, — усмехнулся Курцер. — Да вы же герой, лейтенант!
— Когда я вышел из автомобиля, на меня из-за кустов выскочил мужчина, но я...
— Где он? — коротко спросил Курцер.
Происшествие было много серьёзнее, чем он даже думал.
— Впереди лежит.
— Идёмте, — сказал Курцер.
Он легко выскочил из автомобиля и широким, мягким шагом, похожий на быстро крадущуюся белую рысь, пошёл по дороге.
Были только первые минуты рассвета. В неподвижном белом воздухе чётко и ясно рисовались немногие предметы — круглые чёрные кусты по бокам дороги, чёрная же, тускло блестевшая в канавке вода и в перспективе несколько высоких, прямых деревьев. Деревья стояли совершенно неподвижно, как будто выхваченные одним взмахом ножа из целого куска фанеры или жести. Ещё дальше, как за толстым, мутным стеклом, виднелось поле, кусты и тусклые красные крыши, вытянутые в одну нитку. Видимо, там находилась деревня. В ту секунду, когда Курцер выпрыгнул из машины, вдалеке пронзительно закричал петух. И в тончайшем, ломком, как ледок, от утреннего холода воздухе его крик прозвучал особенно гулко.
«И пропел петел в третий раз», — вспомнилась почему-то Курцеру евангельская цитата.
