Своей баней я, кстати, вполне законно гордился. Баня была действительно отличная. Она была лучше самого дома, на мой взгляд. И важнее.
– Пусть, – пожала плечами Ксения.
– Ксень, я все понимаю, но ты должна очнуться, – вздохнул я. – В приказном порядке. Это важно, причем не только для тебя, но и для всех остальных.
– Почему?
– Потому что начинается Катастрофа, и нам надо спасаться. А ты будешь мешать это делать, – взялся я терпеливо объяснять, хотя, если честно, было желание одновременно надрать ей и уши, и задницу, да еще и надавать подзатыльников.
– Почему? – также, не поворачиваясь, спросила она.
– Человек в таком настроении, которому все безразлично, опасен для тех, кто идет с ним. Ты превращаешься в постоянную проблему для всех. Ты неадекватна, а неадекватные не выживают сами и тянут за собой других.
Я знал, в какое место ткнуть, чтобы вызвать реакцию. Так и вышло – на последние слова она явно среагировала, разозлившись.
– А кто начал эту Катастрофу? – Она посмотрела мне в глаза. – Я начала. Я начала нести этот бред про несчастных обезьянок. Думаешь, мне действительно важна их судьба? Мне плевать было на этих обезьян, я хоть и люблю животных, но не настолько. Я вот Мишку люблю. – Она потрепала сидевшего у ее ног пса по загривку. – И своего кота люблю, а на обезьян в лаборатории мне плевать. Но мне обязательно надо было всем показать, какая я передовая, какая умная и какая продвинутая. Общественный деятель, свет в окошке для будущих поколений либералов!
Я пожал плечами. Затем сказал то, что и правда думал:
– Мы все хороши, играли с огнем. Теперь поздно что-то менять. Теперь остается только драться за жизнь.
Она глубоко, судорожно вздохнула.
– Если бы мы не полезли со своими играми, то ничего бы не случилось! Ни-че-то! Вообще! Понимаешь? – Она посмотрела мне прямо в глаза. – Вы бы перевели работу в другое место, теперь вас охраняли бы не трое, а тридцать или триста охранников, и ничего бы не случилось! Ты знаешь, что у меня вчера начинался грипп? Насморк, температура и все прочее? К вечеру мне стало хуже, ты приехал ночью, а сейчас у меня грипп прошел. Ни насморка, ни жара. Если ты заразил меня этим своим вирусом, то получается, что вы были правы, он лечит людей. А теперь…
Так, это надо прерывать. Пускай в другом месте кается и исповедуется, это не моя обязанность ее утешать.
– Ксень, доля вины есть на каждом. – Я даже доверительно взял ее за предплечье. – На мне – не меньше. Мы узнали, что делает этот вирус, уже несколько дней назад, но продолжали возиться с ним в своем институте, хотя это не место для такой работы, и надо было немедленно остановиться. Не случилась бы ваша бомба – случилась бы другая авария. Не сейчас, так позже, не у нас, так в другом месте. Но изменить что-либо я уже не в силах и поэтому, вместо того чтобы казнить себя, намерен выполнить обещание, которое дал вашему отцу. Я обещал доставить вас в Горький-16 в целости и сохранности, и я это сделаю. И я отвечаю за своих друзей.
– А почему ты отвечаешь за них? Они, в отличие от нас, явно сами способны о себе позаботиться.
По крайней мере, проявился интерес к разговору. Не все потеряно. Надо и дальше давить.
– Потому что никто не знает об этой заразе больше, чем я, – таким же спокойным, размеренным голосом продолжил вещать я. – Это поможет им. И я должен привезти вас в «Шешнашку», я должен доставить туда все материалы по этой работе. Тогда они смогут создать вакцину. Никто не снимает с меня обязанность спасти то, что останется от этого мира, никто. Понимаешь? И чем больше мы виноваты в происшедшем, тем больше мы должны сделать хорошего. Мы не хотели зла, и наш главный грех – беспечность и любопытство. Надо спасать то, что еще можно спасти. А просто сидеть здесь и ждать кары небесной – подло. Это бегство. Я такой виноватый, пущай меня за это разорвет на хрен. Ну и вы подыхайте.
Она понемногу втягивалась в разговор.
– Сереж… ты можешь спасать мир, потому что ты ученый, ты знаешь, что делать, ты еще и боец. А от меня пользы нет, я всего лишь со второго курса журфака, меня ничему не учили, кроме как молоть языком. Я уточню: гладко и складно говорить о том, в чем ни черта не соображаешь, – это смысл журналистики.
В чем-то она права, но это не ее вина. А уж научить здесь каждого быть «полезным членом экспедиции» я точно смогу, в этом не сомневайтесь. Причем трудотерапия – лучшее средство от душевной тоски, это я еще с армии знаю.
– Не прибедняйся. Ты не дура, и это главное, – проникновенно сказал я. – Чем ты потом будешь полезна этому миру – будет видно позже, когда мы приедем в «Шешнашку». А вот стать бойцом – вообще никаких проблем. Хотя бы драться ты сумеешь, мы тебя научим, это я обещаю. Быстро научим. Ты сможешь защитить себя, а знаешь, что это для нас означает?
– Что?
Ее участие в разговоре стало абсолютным, никакого блуждающего взгляда. Хороший знак. Пора объяснять политику партии. Эх, еще бы и навалять ей было неплохо, террористке сопливой…
– Если ты способна защищать себя, то кто-то из нас не должен все время защищать тебя, – сказал я между тем. – Не один, а два дополнительных человека в отряде получаются. Если умеешь драться ты, то сама сможешь защитить кого-нибудь.
– Можно не защищать меня.
Это уже из гордости. Сказала, чтобы хоть что-то сказать. Можно подумать, что я этой фразы не ожидал.
– А вот это называется демагогией, – хмыкнул я. – Ты можешь представить картину, когда тебя будут мертвецы жрать живьем у нас на глазах, а мы не вмешаемся? Можешь? Ответь честно.
– Нет, не могу, – глядя в землю, ответила она.
– А значит, мы будем тебя защищать и беречь, хочешь ты этого или нет, – сказал я жестко. – А если ты научишься хоть чему-то, то тогда сама сможешь кого-то защищать и беречь, хотя бы саму себя, для начала. У меня не было семьи с детства, вы ее заменили мне. И я защищаю сейчас свою семью, не чью-нибудь еще. И не мешай мне это делать, я тебя очень прошу. Если за тобой вина, искупай ее делом, а не принятием схимы. Обещай мне, пожалуйста, что до того, как мы доберемся до Горького-16, ты будешь делать то, что следует делать. Будешь учиться драться, будешь помогать всем вокруг, чем можешь. А что будет потом – ты решишь потом, меня это не касается.
– Чем я могу помочь? – сделала она удивленное лицо. – Анька мне фору даст в чем угодно, она сильнее меня в тысячу раз! Она спортсменка, а я…
– Это не проблема, иногда важна не только сила! – перебил я ее. – Например, с собакой, так как ты, никто не управляется. Она вообще только тебя по-настоящему слушается.
– И что?
– А то, что пса надо учить нас охранять, – продолжал я. – Если Мишка начнет предупреждать об опасности, то мы сможем защитить себя в любом месте и в любое время. Поможешь нам хотя бы в этом?
Ксения посмотрела куда-то вдаль, над верхушками постепенно погружающегося в сумерки леса за забором, кивнула:
– Конечно.
– Тогда иди сейчас в баню, а если тебя гложет вина, то попроси всех остальных отлупить тебя вениками по мягкому месту. Это поможет.
– Ага, сейчас! – возмутилась она.
– Вот видишь, первая здоровая эмоция, – ухмыльнулся я. – Считай, что за свои ошибки ты будешь платить тем, что подчиняешься моим командам по-солдатски, без возражений и рассуждений. Понятно?
Она кивнула.
– А ночью пойдем покараулим вместе, – закончил я свою речь. – Начну тебя учить понемногу всяким полезным вещам. Все! Бегом марш переодеваться!
Вот так. К делу ее, причем такому, где ответственность за других. В караул, в ночь. Чем бы солдат ни занимался, лишь бы за… задолбался, в общем. Истина старая и верная на сто процентов. Ей бы еще оружие персонааьное, но, кроме мелкашек, ничего не оставалось. Ладно, потом что-то придумаем, а пока с сестрой будут «Вепрь» друг другу передавать.
Ксения действительно почти забежала в дом переодеваться, но я, по правде говоря, не заблуждался насчет того, насколько удалось исправить положение. Приступ бодрости временный, если девушку не занять чем-то действительно серьезным, она снова впадет в депрессию. Пусть лучше устает физически, до изнеможения, чем много думает. Ей есть о чем думать, и я совсем не уверен, смог бы я сам вынести подобный груз вины. А если, не дай бог, она узнает, что Владимир Сергеевич, ее отец, погиб вскоре после их идиотской выходки, вынужденный застрелиться, чтобы сохранить человеческий облик… Сложно даже представить, что случится после этого. Но как я уже сказал, это не моя проблема после приезда в «Шешнашку». Моя хата с краю в чужих личных делах, как бы я тут ни выступал.
А вот то, что она меня ученым прозвала… С этим сложнее. Не чувствую я себя уже таковым, после того что случилось. День всего прошел. А уже не чувствую. И чувствовать больше не хочется.
Вернулся Леха. Еще от калитки крикнул:
